В приведенной выше строфе, написанной, безусловно, крепким профессионалом, перекликаются и подростковые жаргонные словечки (пузец, куртец), и высокие патетические размышления о главном - о времени, о поколении, об Эпохе, которая одновременно, выражаясь его языком, и склеп, и комната смеха.

Интересно, что при всем своем эпическом сознании Дидуров оставался весьма самокритичным и самоироничным автором (“Ты прожил больше полувека - / А ничего не понял в ней”), не избегал (особенно в песнях) дворовых, полублатных интенций, имплантировал глобальные и афористичные рассуждения о жизни в нежную ткань трогательных и щемящее-пронзительных лирических стихотворений.

Живем в тисках минут, хватаем, что дают,

Забыв про Страшный Суд, все чушь и ложь несут,

Рождают горы мышь, в рабах у ней коты,

Скажи мне, с кем ты спишь, и я скажу, кто ты.

Родился - и давай, по рельсам, как трамвай!

Сошел - не обессудь: по кочкам понесут.

Не прешь за наш рубеж - имеешь гладь и тишь!

Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, с кем спишь!

И жизнь бежит вперед, а мы спешим назад!

Молчанья полон рот, звучанья полон зад…

Сгущается удел, сжимаются мечты.

Скажи, чего хотел, и я скажу, кто ты.

От нашего мурла краснеют зеркала.

Вот-вот при виде нас начнут кричать “атас”.

Ничто не сходит с рук, пока не свистнет рак.

Скажи, что ты мне друг, и я скажу, кто враг.

Книга “Райские песни” очень квалифицированно составлена - здесь нет проходных стихов (вообще они у Дидурова встречались), собраны воедино его поэмы - “Детские фотографии”, “Рождение, жизнь и смерть сонета”, “Кафе на Васильевском”, “Бумажные часы”, “Посрамленье лимита”, “К самому себе”, “Снайпер”, “Из записок Казановы”.

Хорошо, что к сборнику прилагается диск, где Алексей Дидуров исполняет собственные сочинения. Песни Дидурова требуют отдельной вдумчивой рецензии, а точнее - исследования (исследований). На двадцатиминутном диске представлены замечательные песни - “Опять я трогаю рукой”, “Москва моя, мама, невеста”, “Дом-“хрущевка”, дворик проходной”, “Топот, смрадное дыханье, трели мусоров”, “Когда это было, века ли промчали, года ли”, “Сядь на скамейку - посмотри на перспективу”, “Секу точней и голоднее волка”, “Не пиши мне, прелестница, писем”, “Ярится над Столешниковым лето”, “Я подошел сейчас к окну”, “Я жил с вокзала - да в подвал”.

Как бард Дидуров воспитан городским романсом, дворовой песней и французским шансоном (есть некоторое влияние Брассенса). Конечно, в основе песен Дидурова - самоценные стихи, а не мелодия. Это песни, трогающие своей неподдельной мальчишеской искренностью, выражающие и личность художника, и время. Алексей Дидуров стоит в первом ряду мастеров бардовской песни - наряду с Галичем, Хвостенко и Башлачевым. Со временем, я думаю, это станет все более очевидным.

Евгений Степанов

Кентавр

М.Б. Горнунг

. Зарницы памяти. - М.: Нумизматическая литература, 2008.

“Блажен, кто, получив родителей честных, / Воспитан в строгости обычаев святых”, - эти слова ставит эпиграфом не только к главе “Начало памяти и фотографии из детства”, но и к своей жизни географ-африканист Михаил Борисович Горнунг, в течение многих лет возглавлявший в Институте географии РАН лабораторию глобальных проблем, выдающийся московский нумизмат (гены) и, как оказалось, прирожденный литератор (гены). Он выпустил книгу, жанр которой в издательской аннотации определен как мемуарный; по сути, это книга рассказов non-fiction, как мы сегодня именуем этот любимый читателями (и писателями) “отсек” современной словесности.

“Должно быть преодолено по-прежнему встречающееся мнение, что такие крупнейшие таланты того времени, как А. Ахматова, О. Мандельштам, Б. Пастернак и еще несколько поэтов и писателей, в основном уходящие своими творческими корнями в дореволюционную эпоху, должны считаться хотя и гениальными, но как бы одиночками “в могучем потоке советского литературного процесса”. Они не были одиночками. Вокруг них были жившие одной с ними духовной жизнью сверстники и целое поколение отделенных по возрасту от мэтров всего 5-10 годами - младших братьев по перу. Именно их Анна Ахматова назвала “поколением, которому не дали раскрыть рта”. О многих из них забыли надолго… По существу, была у нас после тех лет своего рода вынужденная “внутренняя эмиграция”, но не политическая, а творческая, о которой мы все еще действительно мало знаем…”

Эти слова - из очерка о Борисе Горнунге, не вошедшего в рецензируемую книгу, - принадлежат перу сына, Михаила Горнунга.

Есть имена и фамилии, без которых невозможно представить культурную (и литературную, конечно) историю России. Фамилия Горнунг - из их числа.

Ни один из тех, кто читает (и пишет) о Пастернаке, Ахматовой, Тарковском, не скажет, что эту фамилию встречает впервые. Без портретов и воспоминаний Льва Горнунга историк литературы ХХ века не обойдется. Но мало кто знает историю самой этой фамилии в старинном смысле этого слова, - фамилии как семьи.

Еще в 1703 году студент-дуэлянт Иоганн-Иосиф Горнунг переменил страну обитания. Из Германии переехал в Голландию, затем в Голландии же завербовался в Российский военный флот, а после - самим Петром Великим был определен в императорскую Иностранную коллегию.

Судьба рода смогла бы представить сюжет не для одного исторического романа; достаточно упомянуть, что обрусевший правнук “первого” из российских Горнунгов, гусар, воевал с Наполеоном; что основоположник московской ветви Иосиф Иванович Горнунг - выдающийся нумизмат, один из учредителей Московского нумизматического общества; что его сын Владимир в годы Первой мировой войны был одним из организаторов Российского Торгово-промышленного союза; что его сын Борис, брат Льва, был филологом, лингвистом, переводчиком и поэтом. В 20-е годы вместе с Ю. Верховским, М. Кузминым, Б. Лившицем, С. Парнок, Г. Шпетом Борис Горнунг участвовал в создании неподцензурных альманахов “Гермес”, “Гиперборей”, “Мнемозина”, позже работал в ГАХН, возглавлял научно-библиографический отдел в “Румянцевке”, был ученым секретарем этой библиотеки (избегая называть ее “Ленинкой”); академиком М.М. Покровским, который высоко ценил его, был приглашен в ИМЛИ и там руководил группой античной мифологии.

“Мандельштамовское общество” в серии книг своей “Библиотеки” выпустило в 2001-м два тома трудов Бориса Горнунга, куда вошли, кроме научных статей, и эссе, и воспоминания, и стихи.

Это никак не размышлизмы, хотя мыслей и горьких наблюдений, над которыми стоит задуматься, в книге хватает, - это собрание пестрых глав насыщенной жизни, эпизодов, динамично (каждый рассказ - не больше нескольких страничек) сменяющих друг друга. Картин и картинок действительности. Прежде всего московской. Автор - коренной москвич, великолепно знающий свой город благодаря еще детским прогулкам с отцом по Москве, “кругами” - от ближайших улиц, где обитало немалое семейство Горнунгов, которых постепенно “уплотняли” в квартире, так что Борис Владимирович до самой своей кончины предпочитал работать в любимом первом зале “Румянцевки”, до расходившихся подальше (особенно если денег, которых всегда у семьи было в обрез, хватало на трамвайную поездку) переулков. Вкус, цвет и запах времени восстановлены, причем восстановлены весело, иронично (и с самоиронией - тоже). “Благословляют” московский корпус текстов слова Ахматовой, поставленные эпиграфом к рассказу “Почему я появился на свет”: “Все в Москве пропитано стихами, / Рифмами проколото насквозь…”.

И неслучайно начало детской памяти положено сильным впечатлением - выносом гроба Маяковского (у гроба - отец) на Поварскую улицу: там напротив дома, на груде битого кирпича, где потом вырастет здание “дома безработных актеров”, стоит маленький мальчик, Миша Горнунг.