Аделаида Вигдоровна усмехнулась: раньше Мёдом ее грудь мазнули в прошлом веке; в том же, впрочем, и слизнули. Что толку? Глухое, изматывающее своей сухостью, ничто. Стрекозка в кислоте, подумала она, нехотя отходя от астролябии: чудная вещица, роскошная ненужность, предмет гордости и зависти, щедрый подарок того, кого когда-то не стоило б (а кого стоило б?). Круг, испещренный названиями звезд и зодиакальными знаками с насаженными на него крутящимися дисками магический инструмент, играть на котором она так и не научилась. До гусиных лапок и не научилась!..
А первые прилетели в тридцать (она точно помнит), когда тончайшая г-жа Ниточка примостилась скромно, будто оправдываясь: Да я на минуточку!, на лбу, да так там и осталась в вечных приживалках не выпроводить. Каждый сезон стучалась новая г-жа; у каждой был свой говорок, походка, разрез глаз. Кто-то пел, кто-то плакал, кто-то читал или же смотрел бестолково в окно, а кто и жульничал, тщетно пытаясь заполучить маску: но эти-то штучки наперечет, даром что брюссельские! Однако она как будто и не боялась ничего: благородная седина, черти в глазах (опыт, опыт, очень острый, единственно нужный и никчемный одновременно), именно он-то и
Но тут вынужденная заминка, простим великодушно даму Аделаида Вигдоровна запнулась (Альцгеймер! кисть плотно прижата к виску) и улыбнулась зеркалу, странно-деловито обнажая симпатичный фарфор: Hi, my dear!. Так, несколько фамильярно, приветствовала она свое отражение каждое утро. Так шла к детям, коих без малого тридцать лет и три года потчевала историей мировой музыкальной культуры (жутковатое ИММК там, в расписании, на грязно-белом, не слишком ровно разлинованном, коридорном ватмане) и анализом форм. И если первое вне аббревиатуры, разумеется, было, коли разделить на десять, ее коньком, этакой серебряной струной, то второе навешивала на себя Аделаида Вигдоровна без особого удовольствия, по привычке к нагрузке да причине ощутимой прибавки к трехгрошовой подачке, именуемой змеящимся пенсия: наступи на слово и нет тебя.
В тот день она должна была рассказать детям так Аделаида Вигдоровна называла студентов о баховской символике: разумеется, процитировать и выученные едва ль не наизусть избранные письма Яворского, посланные им на Юго-Западный фронт Протопопову: а ведь 1917-й, до Иоганна Себастьяна ли, в самом деле?.. Но к черту десятилетия запрещенных мессиджей, о которых, увы-увы, не понаслышке к черту: быстрые восходящие и нисходящие движения выражали полет ангелов, основываясь на словах Нового Завета, когда в рождественскую ночь пастухи увидели реющих с неба на землю и обратно ангелов в сиянии2 . К черту: а ровные хроматизмы по пять-семь звуков что вверх, что вниз едино: боль, боль. Свежевыжатая. Колюще-режущая. Неиссякаемая. Однако не о себе ль?..
Тпрр-ру. Сегодня она расскажет им о дешифровке нотного текста: тпрр-у-у, первый курс, зелень Что они понимают? Что хотят узнать? Хотят ли? Сможет ли она, черт дери, до-сту-чать-ся?.. В ее-то годы, с ее-то стажем, об этом обычно никто не думает, все идет на автомате однако Аделаида Вигдоровна не любит подобных очередей. А последовательность хоральных цитат с сопутствующими символами позволяет говорить о прочтении так называемой программы этого контрапункта именно как ощущения близкого конца растекается ее низкий голос по аудитории (где все больше острые плечики да стриженые затылки; Лекция для струнников счастье: элитные дети, разве сравнишь с народниками… параллельный ход мыслей давно не мешает). Яворский писал, что все мотивы, бывшие тогда в ходу, имели предельно четкий смысл. Вот, например, символ Креста. Она подходит к старому Стенвею (Чайковский над ним в тот день особенно грустен): до-диез, си-диез, ми, ре-диез. В обращенном виде этот символ распятия будет переведен как искупление через свершившуюся крестную муку Кто-нибудь читал Библию? Хотя бы для общего развития?.. поднимаются четыре неуверенные руки; Аделаида Вигдоровна нажимает на кнопку Play. Откройте, пожалуйста, второй том ХТК. Прелюдия b-moll, вторая мелодия Aus tiefer Not schrei ich zu dir3 .
Из бездны бед
, все верно… Она и сама здесь когда-то училась: сейчас памятник истории и архитектуры, плохо, очень плохо охраняется государством: штукатурка сыплется, оконные рамы подгнивают, полы… Настройщик редкий, исчезающий вид: злую половину роялей пора в печь. А вон на том стуле, венском, она наверняка сидела в так называемом девичестве: и кто так назвал, кто умудрился опять народ? Что такое девичество? Одноразовая честь, не сбереженная где хранить подобные сбережения? смолоду, вторично не пригодилась, как и то шелковое платье (черное, крупным белым горохом): он, профессор скрипки, Ее Профессор Какая безнадежность и какое счастье! Камерный класс. Разрешенные Бах, Вивальди, Корелли. Запрещенные Сати и Хиндемит на даче, где: треск поленьев в камине, толстенный Сервантес на полу (Дон Кихот, великолепные иллюстрации), и такая даль за окном, что хоть уревись: Нет, не просите на ты, и губы до крови; в восемнадцать многим сердечкам далеко до кондома б.у. Я не могу развестись: это равносильно уходу из консерватории Девочка, талантливая девочка А как член этой самой партии… К черту! Ты будешь играть Будешь играть блестяще Должна! Да ты и так если только не остановишься, если не перестанешь работать А хочешь он неуверенно огляделся, став вмиг похожим на воскресного papa, подыскивающего киндеру дорогую игрушку, а через мгновение остановил взгляд на антикварной астролябии. Хочешь это?
Она хотела, он тоже, а потом опять: она и снова: он, и поленья догорали, но оба не ведали до поры, что сердце около двухсот пятидесяти граммов у Ж и трехсот у М дышит само по себе, абсолютно автономно, и оболочка, в которой оно селится от безысходности, не более чем изолятор, выйдя откуда только и начинаешь жить: как объяснишь это рыдающему невежеству?
На похороны стянулось пол-империи: Нелли почему, почему Аделаида Вигдоровна до сих пор помнит, как звали эту певичку в вуалетке, смотрящейся на ней как то самое черкасское седло известно где? два раза упала в обморок, причем довольно отрепетированно. Тени произносили ненужные речи, впрочем, недолго; одна из фигур зачем-то исполнила каприс Якоба Донта (а не его любимый, из Паганини) Ада не помнит, какой именно: да и как вспомнить, когда щеки уж белее кладбищенского камня, душегубительно пахнувшего хвоей? Раскрыла она зонт и пошла-шла-шла под проливным к остановке, а через год, после чудом выбитого академа, сожженного дневника да так и не вскрытых вен подподушечная бритва заработала б пролежни, кабы смогла, нашла силы перевестись со струнного на теоретическое: благо, мозги позволяли. Ее Профессор умер, а вместе с ним и Скрипка. Мертвый инструмент: мертвый футляр: мертвая музыка: чего уж говорить об остальном! И все же тело будем объективны, действительно неплохая комбинация молекул страдало не меньше. Ада, сплошь уязвима, ч у в с т в о в а л а, как слезает с нее самая последняя, самая тонкая, словно папиросная бумага, оболочка того гляди, останется одно мясо, или того хуже кости: тогда ее точно рассекретят! И выгонят, выгонят… Таким, как она, бескожим не место в советском Вы разве не умерли, Сергей Андреевич? Вас не хоронили ль? Разве? Не обманывайте, вы не имеете права! Я должна знать, знать, я не могу так больше, вы понимаете?! а потом жар, щеки пунцовые: Адка, да что с тобой? а она бежит, бежит уже по узкому коридору, и то Шуман, то Лист, а то и сам товарищ Сталин заглядится на долгие ее ноги.
Надо купить помаду По-ма-да По-ма-да-на-да так, в бреду, дошла до Центрального: толстая продавщица с золотой фиксой нехотя протянула пошленький пластмассовый флакончик. Так дамское счастье сроднилось с несчастьем до самой консерватории не красила губ, а там Там уж руки с ума сошли: по скрипке до нейродермита выли, а толку? Форма потеряна. С теоретического на струнное? Не смешите и Ада равнодушно-аккуратно решала задачи по гармонии да писала фуги, находя в их рациональной прохладе какую-то извращенную прелесть, изучала периоды такого-то и такого-то расцвета (всегда чьего-то чужого, чуждого, не своего), пела тайно в церковном хоре, что представляется теперь штампом, и не участвовала в общественной жизни, за что ее едва не исключили из комсомола, а, вызвав туда, попрекнули, кроме всего прочего, пресловутым пятым пунктом. Какая им разница? кричала она во сне, пугая мать, которая долго, до самого их прихода (сначала за отцом, через полгода за ней), гладила Аду по голове, словно предчувствуя и собственную арию без Da Capo: А волосы-то у тебя шелк, Fine.
