«Сашенька, Сашенька, Сашка!..» — повторял про себя Александр, и в сердце щемило, и было так жаль утраченного, прошедшего и безвозвратно ушедшего, что закрыл бы глаза и не открывал бы, уснул бы и не просыпался.
Долго бродил над берегом, следил за тем, как ласточки-береговушки прямо с неба, смаху, влетают в свои норки, просверленные в песчаных обрывах, и затем с пронзительным острым писком вновь вырываются на волю, устремляясь к небу. Смотрел, как рыбаки тянут невод. Они долго заводили его с двух лодок, охватывая им чуть ли не полреки, долго тащили, перекрикиваясь и переругиваясь, с лодки на лодку и с лодок на берег. Трудов было много, волнений ещё больше, а добычи — две или три прутяных корзины белесой мелкоты.
В седьмом часу отправился в детский сад. Там на лавочке в палисаднике его уже дожидались Галя Гурченко и Сима Жукова.
— Хотели взять вашего Павлика, — сказала Галя Гурченко. — Но нам его не отдали.
Заведующей уже не было, были дежурные няньки и сестра. Сестра сказала:
— Какие хитрые! Так всякие будут приходить да и хватать чужих ребятишек…
— Мы не чужие, — степенно ответила Сима Жукова. — Это ребенок из нашего цеха.
Павлушка был парнем спокойным и компанейским, — сказывалась предыдущая жизнь в яслях. Он охотно отправился в общежитие. Там ему натащили для развлечения множество разнообразных предметов: ломаный будильник, гитару с разбитой декой, ломаный электрический кофейник, большую куклу с отломанной рукой, истрепанные журналы мод, неработающий старый патефон; все было битое, рваное, ломаное и, может быть, поэтому особенно интересное.
— Я уйду на часок, Павлик, — сказал Алек-садр. — Ты здесь побудешь с молодыми тетями?
— Побуду, — согласился Павлушка, занятый осмотром раскинутых перед ним сокровищ.
Вечер начался с концерта самодеятельности. Девушки постеснялись сесть рядом с Александром, и он одиноко торчал во втором ряду — справа и слева от него было по одному пустому месту. Он слушал певиц, смотрел на лихих танцоров, улыбался наивным фокусам доморощенных фокусников и ещё более наивным остротам конферансье, обязанности которого выполнял электромонтер из цеха. Были, конечно, и акробаты. Четверо ребят работали, как подлинные профессионалы, чисто, легко и весело. В черных обтянутых костюмах Александр их не узнавал, хотел спросить, кто они, — но ни справа, ни слева соседей не было.
После первого отделения устроили длинный антракт. В фойе пели под аккордеон. Хорошо пели — и девчата и ребята. И вновь вокруг Александра никого не было. В цехе девушки вели себя смелее; здесь чего-то стеснялись, не подходили «Пора, наверно, отступать», — подумал Александр. Но только он направился к выходу, его окружили:
— Куда же вы, Александр Васильевич? Сейчас танцы будут.
— Да я танцор-то какой? А кроме того, надо сына проведать.
— С Павликом все в порядке, — сказали ему. — Девочки уже ходили смотреть. С ним сидят по очереди.
Согласился ещё немного побыть, — и снова от него все отошли. Понял, что существует, видимо, неписаный закон, в согласии с которым девушки во время таких вот публичных событий должны вести себя соответствующим образом, а именно: только в том случае каждая из них может быть с молодым человеком, если не побоится людской молвы; а не побоится лишь та, которая свои отношения с этим человеком определила, то есть его невеста; с чужим же можно быть, не опасаясь молвы и не теряя своего достоинства, лишь во время танцев.
И в самом деле, как только начались танцы, к нему стали подходить одна за другой: «Ну, Александр Васильевич, ну что же вы сидите? Пойдемте, приглашайте…»
— Танцор-то я какой! — повторял Александр. — Еще ноги вам оттопчу.
— Ничего, у нас все такие танцоры. Пошел с полненькой Галей Гурченко, покрутился по залу.
— Вы же замечательно танцуете! — восхищалась Галя. — А говорили: ноги оттопчете. Какой вы! Ни разу даже не наступили. Водите, что бог.
— Все-таки бог, наверно, лучше водит. — Александр шутил. Но на душе у него не было спокойно. Он ощущал свою неправоту перед памятью Сашеньки, Не надо было соглашаться, не надо было приходить сюда.
Неожиданно в веселой толчее он увидел ту девушку с голубыми глазами и локонами из белого золота. Почему-то он ее так и не встречал все это время в цехе.
— Кто она? — спросил Александр свою партнершу, указывая глазами на голубоглазую.
— Это Майя Сиберг. Аппаратчица.
— А почему ее никогда не видно в цехе?
— Наверно, потому, что она этот месяц в вечернюю смену работает.
После перерыва снова два места возле Александра пустовали. Едва дождался следующего антракта и, стараясь сделать это как можно незаметнее, скользнул к выходу. Черное небо было в крупных звездах. Теплый июльский воздух пах резедой и душистыми табаками. В клумбах стрекотали кузнечики и мерцали светляки.
Нашел общежитие, нашел комнату, где должен быть Павлушка. За прикрытой дверью было тихо, постукивали часы-ходики. Приотворил дверь: Павлушка спал прямо перед ним на постели; загородив свет ночной лампочки газетой, возле него сидела и читала книгу… да, это была, конечно же, она, Майя.
Удивленный, вошел, сказал:
— Добрый вечер. Но вы же были на танцах. Я видел…
— Да, я была. — Отложив книгу, Майя поднялась со стула. — Но после танцев наступила моя очередь дежурить. Мы так написали на бумажках, и я вытащила из Галиной шляпы третью очередь. — Девушка смущалась, густо краснела, как было в первый раз, тогда, в бытовке.
— Спасибо, — сказал Александр. — Большое спасибо. Мы сейчас отправимся. А вы спешите на вечер. Там ещё долго…
— Как? Вы уходите? А ещё придет дежурить Сима, потом Нина, Валя…
— Нет, нет, мы поедем. А то автобусы перестанут ходить.
Александр стал одевать сонного Павлика; тот не просыпался, только недовольно хныкал и валился на подушку.
— Очень беспокойство мальчику, — сказала Майя. — Может быть, лучше ему остаться. А утром мы его привезем. Завтра на работу не надо, завтра воскресенье.
Александр слушал ее голос, ее речь: Она говорила с каким-то удивительно приятным акцентом: растягивала гласные, твердо выговаривала согласные; казалось, что Майя не говорит, а поет вполголоса, поет мягко, задушевно, успокаивающе.
Он все-таки собрал Павлушку в путь, поднял его на руки. Павлушка продолжал спать, обхватив его за шею, положив головенку на плечо.
— Я вас должна проводить, — сказала Майя. — Сейчас немножко темно, вы можете оступиться.
Она шла по улице впереди него, заботливо указывая путь.
— У вас красивое имя, — сказал Александр. — Майя!
— Это не совсем настоящее мое имя, — ответила она. — Мое правильное имя — Майму. «Майя» — так меня по-русски называют.
— А вы разве не русская?
— Я эстонка. Моя родина Нарва. Такой город на самом востоке Эстонии.
— Я знаю Нарву, — сказал Александр. — Лет десять назад мы ездили туда с отцом. Мы тогда в Ленинграде жили. Красивый город. Старинные крепости. Быстрая Нарова…
— Был красивый. У меня есть много фотографий, отец снимал. Меня ещё тогда не было… Но прежней красоты уже не осталось. Все разрушили немцы.
Александр слушал и слушал песню-речь Майи. От этой песни на душе делалось тихо и спокойно.
— А как же вы оказались здесь? — спросил он.
— Это был сложный путь, — ответила Майя. — Вот мы пришли. Здесь остановка. Я не успею вам рассказать.
— Ничего. Один автобус можно и пропустить. Мы посидим на скамейке. Сейчас только одиннадцатый час.
— Хорошо, — согласилась она, чинно усаживаясь возле Александра. — Может быть, подержать малыша? Вы устали.
— Нет, нет, не беспокойтесь. Рассказывайте лучше.
— Моя мама, когда мне было всего два года, утонула в реке. Она купалась. Ее унесло течением на глубокое место, и она утонула. Это было перед войной. Мой папа скоро женился, потому что он не мог один справиться. Нас, детей, у него было трое. И двое притом очень маленькие. И когда он женился, сразу началась война. Новая женщина, на которой он женился, когда папу призвали в армию и когда немцы были уже совсем рядом с Нарвой… это было в августе тысяча девятьсот сорок первого года… та женщина решила, что не надо оставаться у немцев, и, забрав нас, чужих ей детишек, поехала на военном грузовике в Ленинград. В Ленинград многие ехали из Эстонии. Я плохо это помню. Но мне рассказывала старшая сестра. Ей тогда было двенадцать. Потом, уж через год или через два года, выяснилось, что моего папу убили на фронте. Эта женщина, его новая жена, сказала, что мы ей теперь никто и что ей с нами не справиться; не прокормить нас… Это все, конечно, старшая сестра рассказывает… И она нас отдала в детский дом. Детский дом несколько раз переезжал из города в город. Старшая сестра все заботилась, чтобы не растерять нас, своих младших, меня и нашего братика. Но братика так, знаете, и не удалось сохранить. Он очень простудился. Сестра рассказывает, что у него получилось сильное воспаление легких. И он у нас умер, бедный. Вот и все.
