— Ну иди, посмотри.

К рамке с портретом Сашеньки, который всегда стоял на столе в кабинете, были прикреплены белая ромашка и лиловый колокольчик.

— Нет, Шурик, не я.

— И не я, — добавила Юлия.

— Кто же тогда? — Александр был взволнован.

Василий Антонович посмотрел на эти трогательные полевые цветочки, пошел к окну. Стоя спиной, не оборачиваясь, онсказал:

— Нас сегодня здесь было пятеро, Шурик. Ты обдумай это обстоятельство.

В сотне метров внизу, под ногами, была зеленая земля — леса, луга, поля ржи и пшеницы, строчки огородных участков; были бесчисленные реки и речки, болота и озера; узкими серыми лентами, прямыми и стремительными, выстреливали через разнотонную зелень полотнища государственных автомобильных дорог; дороги местного значения петляли вкруг болот, по соснякам и березнякам, никуда не спеша, кружа и кружа, исчезая в оврагах, взбираясь на косогоры и бугры. А были и совсем едва приметные стежки — от села к селу или от села к ближнему лесу, к речному берегу, от околицы до сенного сарая, одиноко дремлющего среди мелкорослых ракит. По одной из таких стежек, — это было хорошо видно сверху, — от села к мелколесью шли — юбка вилась от летнего теплого ветра, плескала по коленям — девчонка на выданье, и с нею рядом, без пиджака, без кепки, в одной майке, руки темные от раннего загара, — парень: может быть, тракторист или шофер с колхозной автомашины. О чем они там говорили? О каких важных проблемах жизни? Доберутся до леска, до молодых сосенок и березок, найдут уютное местечко на еухой песчаной земле меж вересков и брусничника, сядут, он примется жевать травину, листочек или трубку пырея, она — чертить на песке под вересками сосновой веточкой, потерявшей иглы. И пойдет, пойдет разговор, все тревожней, горячей и взволнованней…

Или вон там женщины, забрав подолы юбок за пояса, стоят крепкими белыми ногами посреди речушки, песчаное дно которой видно с неба так ясно, будто не вода течет по нему, а жидкое ясное стекло; стоят в ряд, белье — белое, розовое, голубое плавает вокруг ног — полощут; широкие спины в пестрых кофтах так и ходят от сильных движений. Разговоры у этих совсем поди другие, чем у тех двоих, след которых уже успел простыть средь зеленых лесных островов.

Рокотал мотор вертолета, подрагивал, знобился пол под ногами Василия Антоновича. Василий Антонович смотрел и смотрел через окно на землю. Каких только картинок жизни не увидишь сверху в неторопливом полете на этой удобной, способной где угодно приземляться, чудесной машине, которую ему одолжил на пару дней командующий округом, генерал-полковник Люлько.

Василий Антонович летел в район разведки железорудного месторождения, в дальние, глухие болотистые места, куда автомобилем добираться долго и трудно. Там уже москвичи из геологоразведки, из Академии наук; там в эти дни будет решаться вопрос — быть или не быть Старгород-ской Магнитке.

Удивительное ощущение — лететь над своей областью. В значительно меньшем масштабе она представлена на той карте, что всегда висит на стене в кабинете Василия Антоновича. На карте есть и все эти реки, и все эти леса, все болота. Болота расштрихованы так, будто и в самом деле сквозь бумагу просочилась вода; леса по зеленому фону обозначены елочками или березками — в зависимости от того, хвойные они или лиственные. Есть на карте и прямоугольнички сел, токомпактные, плотные, то растянутые вдоль дорог и речныых берегов. Все есть. Кроме живой жизни. А здесь и карта, знакомая до деталей, и жизнь. Шальным галопом скачут куда-то три конника. Куда? К паромной переправе на реке Остужевой подходит колонна автомашин и самоходных комбайнов. Что за переброска техники? Шесть бульдозеров корчуют осинник, под корень бреют молодые деревья, спихивают их в валы; над валами — густой ды-мище: жгут, должно быть. Кто поднимает там такую целину? Два гусеничных экскаватора стоят на краю огромной желтой ямы, черпают ковшами желтый песок и сыплют его в железные кузова то и дело подъезжающих, все новых и новых самосвалов. Где-то кто-то что-то строит. А где и что?

Когда сидишь в кабинете, то кажется, знаешь абсолютно все, что касается области. Подойдешь к карте, чертишь на ней трассы новых дорог, обводишь кружками места новых поселков, отмечаешь то, перечеркиваешь это. А вот когда земли области второй час в натуре плывут и плывут под ногами, сколько неведомого видишь на них, незнакомого. Только в общих, в главных, направляющих чертах приходит в эти места то, что решается в Старгороде на бюро и на пленумах обкома, на заседаниях исполкома, на сессиях областного Совета. А тут, в «глубинке», тысячи, десятки тысяч инициатив и выдумок развивают, дополняют, поправляют решенное вверху. Здесь могут во много раз больше, чем решается в Старгороде, стоит только искре творчества упасть в способные зажигаться горячие сердца, стоит только смелой мысли коснуться умных, беспокойных голов.

Хорошо думается под гул мотора, вращающего над тобою огромные гибкие лопасти винта, когда вот так, с высоты сотни-другой метров, рассматриваешь живую карту своей области.

Поселок Ленинский на высоком берегу Ло-пати… Много слышал о нем Василий Антонович от Лаврентьева, но так и не добрался до него. Проехали тогда, зимой, с Петром Дементьевичем мимо на машине, взглянули на красивые большие дома, и все. А надо бы, надо побывать. На областном, слете передовиков сельского, хозяйства к Василию Антоновичу подходил беспокойный председатель колхоза из Ленинского, Антон Иванович Сурков, звал в гости, рассказывал о новшествах, вспоминал старое.

Затерянные в лесах «Озёры» открылись неожиданно. Подумал об инженере Лебедеве, о Наталье Морошкиной. Как-то они там живут-поживают? Вспомнил и Соломкина, увлекающегося живописью.

Над каким, бы селением ни шел вертолет, о каждом из них Василий Антонович что-нибудь да знал. О ином меньше, о другом больше, но знал. Вон там, на берегу речушки Марицы, крохотная деревушка Лазари. Откуда взялось такое название, не знал даже царский губернатор прошлого столетия, записки которого Василий Антонович прочел года два назад. Но название свое деревушка оправдывала с удивительным упорством. Было в ней двадцать два двора и около сотни жителей. Избы давно остарели, отрухлявились, стояли на берегу, кривые, кособокие, голые вокруг: ни яблоневого дерева, ни куста смородины возле. Голодали тут при царе, не больно-то разбогатели и после. Когда году в тридцать третьем или в тридцать четвертом, намного позже других, вошли в колхоз, то над названием его не очень ломали головы, назвали: «Красные Лазари», и вся недолга.

В годы существования МТС все земли этих «Красных Лазарей» обрабатывались государственными машинами, задолженности их, денежные и натуральные, ежегодно списывали, как совершенно безнадежные. Чем только не помогали «Лазарям». Никакого толку: в сводках по району, в любых — посевных, уборочных, заготовительских, «Лазари» из года в год неизменно занимали самое последнее место. Когда Василия Антоновича избрали первым секретарем обкома, Лаврентьев ему предложил: давайте вольем этот колхозишко в какой-нибудь соседний. Он-де, Лаврентьев, еще будучи в облисполкоме, ходил с этой идеей, да никто не пожелал поддержать. Вместе с Лаврентьевым раз пять за полтора года приезжали они в «Лазари» и к их соседям. «Лазари»-то соглашались на слияние, но соседей никак было не уговорить на это. Василий Антонович хорошо помнит бесконечные разговоры на колхозных собраниях. Вон там, в Жеребцове, было дело, — даже обозлился. «Богатеи! — говорил им на заседании правления. — Раньше ваши кулаки-мироеды лазаревских мужиков от себя отпихивали. А теперь вы ведете себя ничуть не лучше тех кулаков. Вот так строители коммунизма!» Ему довольно резонно ответили, что в Жеребцове на трудодень приходится по восемнадцати рублей, а у «Лазарей» по сорок копеек. Начнешь с такими среднюю цифру выводить, позиция получится благородная, зато сам без порток останешься. Слили в конце концов в один колхоз «Красная звезда». И хороший получился колхоз. Не только в медицине полезно переливание крови, а вот даже и в экономике. Здоровая кровь одного колхоза возродила к жизни другой. В этом году вообще собираются покончить с Лазарями. Спихнут эти трухлявые избы с обрыва в Матицу и переведут всех на жительство в Жеребцово. Не началась ли уже к этому подготовка? Свежие срубы белеют на жеребцовских околицах.