На четвертый день сели в автобус и отправились дальше — куда так стремилась Майя, в Нарву. Проезжали чистые маленькие городки, тихие селения, в которых все были заняты делом. Стояло время жатвы, и по всем дорогам двигались большие возы, нагруженные снопами пшеницы. В возы были запряжены сильные крупные лошади. Они не очень спешили, зато легко везли тяжести. На снопах сидели спокойные мужчины в жилетках и шляпах или молодые девушки с такими же, как Майины, голубыми глазами и белыми с золотом волосами.

В одном из городков Майя предложила пересесть на другой автобус и съездить, как сказала она, в край волшебных озер. Александр согласился. Он сказал, что здесь хозяйка она и он ей полностью подчиняется.

Заехали в глубь эстонской земли, где в березняках были разбросаны одинокие хутора, где стояли такие леса — будто из сказок, а озера и в самом деле были волшебные.

Майя быстро сговаривалась, их пускали ночевать в любой дом, устраивали им постели, застланные белоснежным, пахнувшим свежестью, накрахмаленным бельем, их угощали вкусными кушаньями, им давали лодки, если они хотели покататься по озерам, давали удочки и показывали хорошие места, если они хотели поудить рыбы.

— Вам нравится здесь, Александр Васильевич? — спрашивала Майя. — Вы не жалеете, что поехали со мной?

— Это что, тоже хитрый вопрос?

— Нет, это самый простодушный вопрос. Он относится только к окружающей природе. Вы могли поехать на юг, в Сочи или в Крым, где тоже красиво. А поехали в суровый северный край.

— Этот суровый край мне очень нравится. И я очень рад, что поехал сюда. Вас такой ответ устраивает?

— Да.

Они ездили от городка к городку, от селения к селению, все приближаясь к Нарве. В Нарву приехали на исходе второй недели путешествия. Приехали поздно вечером, после сильного летнего ливня. Блестел мокрый асфальт, капало с молодых деревьев.

В хорошей, новой гостинице было несколько свободных номеров. Майя поселилась в так называемом «люксе», в номере из двух комнат, окна которых выходили на улицу и на ту часть города, где был железнодорожный вокзал, — оттуда слышались гудки паровозов. Номер Александра был попроще, выходил во двор, где размещались гаражи и шумели машины.

Проснулся Александр от яркого солнечного света: в самое окно вовсю светило, солнце. За окном открывался такой вид, что Александр замер от восторга. Две древние крепости стояли одна против другой на крутых высоких берегах, разделенные быстрой, стремительной Наровой. Одну из них, Ивангородскую, строил Иван Грозный, другую возводили шведы. Сколько сражений видывали эти высокие, сложенные из серого камня, толстые стены, розовые от лучей раннего солнца. Здесь дрались полки Петра, здесь в зиму восемнадцатого года рождалась в боях Красная Армия, каждый метр земли орошен здесь кровью в годы Великой Отечественной войны. Над древней шведской крепостью высилась исщербленная, избитая снарядами узкая башня, точнее только часть башни — она была расколота продольно, один угол ее обвалился, другие чудом держались; а если не чудом, то запасом прочности, Какую придали ей средневековые мастера.

По Нарве Александру пришлось почти бегать за Майей. Она переходила из улицы в улицу от одних развалин к другим, показывала ему ратушу, остатки дома Петра. Но ни того дома, где жила когда-то семья Майи, ни того, где она после войны недолго прожила с сестрой, найти уже было невозможно. В Нарве от прошлого, даже и развалин, осталось совсем немного, все заняли новые дома, которые строились и строились, для них всё рыли новые котлованы, под них закладывались все новые фундаменты.

Зашли на заросший травой двор крепости, побывали в музее, разместившемся в небольшом домике близ готовой упасть на него расколотой башни, спустились к мосту через Нарову, сходили в Ивангород, где уже была не Эстония, а Ленинградская область.

Взволнованная, раскрасневшаяся от возбуждения, Майя все время спешила и спешила, шла все дальше и дальше. Александр никогда еще ее такой не видал. Она была вся в себе, в своих воспоминаниях, в своем прошлом.

Назавтра, спозаранку, захватив еды, они отправились пешком вдоль Наровы, в такое место на берегу Финского залива, которое Майя называла: «Нарва-Ииесу», а на дорожных указателях о нем было сказано: «Усть-Нарва». Майя сказала, что это замечательное место: раньше, еще в царское время, туда из Петербурга ездили богатые на дачу, а в дни буржуазной Эстонии съезжались таллинские богачи.

Шли по шоссе, все время справа был берег реки, а слева тянулись поля; миновали старые могилы русских солдат, с памятником из гранитных валунов и чугунных пушек; встречались им и могилы советских воинов, увенчанные красными столбиками, с вырезанными из латуни пятиконечными звездами, — все следы минувших боев. На быстрой Нарове покачивались рыбачьи лодки, рыбаки выбирали сети из воды; под берегом другие рыболовы, прикатившие из Нарвы на велосипедах и мотоциклах, закидывали удочки с красными и зелеными поплавками.

Путь оказался долгим, около восемнадцати километров. В Усть-Нарву пришли к полудню, усталые, пропыленные дорожной пылью, наглотавшиеся запахов от разогретого солнцем асфальта. Пересекли сосновый лес, несколько улиц с разбросанными под соснами дачными домиками, вышли на прибрежный песок к заливу. Майя предложила выкупаться, это освежит с дороги. В соседних кустиках она переоделась в желтый купальный костюм, вышла оттуда к воде, яркая, будто вся из золота. Александр впервые увидел ее без обычных одежд, увидел ее сильную, красивую фигуру, белую, чуть розоватую, шелковистую кожу. Он загляделся. А Майя, пробежав по песку, прошлепав по мелководью, разбрасывая брызги, взмахнула руками и поплыла.

Она уплыла очень далеко и что-то кричала там, — кажется, объясняя, что вода хорошая. Александр тоже вошел в воду, и тоже поплыл. Вода и в самом деле была хорошая — не холодная, не теплая, — прохладная, ласкающая тело. От ее прикосновений прибывало бодрости, сил, азартной радости. Дорожная вялость прошла, руки выбрасывались из воды, как Чайкины крылья, длинно и размашисто. Волны лишь иногда, да и то на миг, позволяли увидеть золотую голову Майи; плеща вокруг, то подымая его, то опуская, то шлепая по лицу, по голове, они сбивали Александра с пути, и он бы, может быть, никогда не добрался до Майи, если бы она сама вскоре не подплыла. Она держалась на воде рядом, радостная, смеющаяся, сильная. А он уже уставал. Он и никогда-то не был выдающимся пловцом, а тут, отвыкнув за несколько лет, и вовсе не мог показать никакого класса.

Майя заметила это.

— Держитесь за меня, — сказала она. — Вот так, за пояс.

Он взялся, как советовала Майя, и понял, что сейчас же вместе с нею пойдет на дно. Он понял, что миновало время, когда он запросто мог брать ее руки в свои, спокойно касаться плечом ее плеча. Сегодня он переступал через новый рубеж своих отношений к Майе.

— Нет, — сказал он. — Я сам. — И, собирая все силы, плыл и плыл к берегу.

Майя плыла рядом, повернув к нему лицо, смотрела встревоженными глазами. Она была настороже.

Затем она вновь переоделась в кустах сказала ему, чтобы он дожидался ее на берегу, на теплом песке, или, если хочет, то вон там под соснами, на травке, а она сходит и найдет ночлег.

Ночлег был, конечно, найден. Майя вернулась, повела его обедать. После обеда они лежали на топчанах, на матрацах, набитых шумным сеном, под навесом во дворе того дома, где им предстояло ночевать. Потом весь вечер гуляли по берегу.

Вечер был теплый и тихий, волны улеглись; превращая их в текучее пламя, в залив опускалось огромное, во много раз большее, чем оно было днем, огненное солнце. На него уже можно было смотреть. Но в глазах, правда, после этого все-таки было ослепительно желто.

— Я слышал про солнце, — сказал Александр, — что когда оно совсем зайдет за морской горизонт, на какую-то минуту от него, пробиваясь сквозь воду, возникает зеленый луч. Но сам я этого не видел, хотя мы иногда ездили по вечерам на Стрелку. Туда ленинградцы специально приезжают, чтобы полюбоваться закатом на Финском заливе. Там ведь тоже этот залив.