– Ральф, сидеть!

Голова Ральфа неуверенно качнулась из стороны в сторону.

– Сидеть, я сказал! – повторил Ури, и морда Ральфа застыла в преданном оскале. Инге с трудом приподнялась на локте и огляделась вокруг: было очень тихо, Ури стоял в проеме распахнутых дверей холодильника, не спуская глаз с забившейся в угол горстки обнаженных тел. После короткого молчания он сказал негромко:

– А теперь катитесь отсюда поскорей! Представление окончено.

Пленники не заставили просить себя дважды, – голые пятки торопливо прошелестели по камням и выкатились во двор. Ральф навострил уши и припустил вслед за убегающими босыми ногами. Инге вскочила с пола и рванулась им вдогонку – ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они прибежали из замка в деревню нагишом! Ури отошел от дверей и стоял посреди двора, опираясь на ружье, как на трость. Расслабив в каком-то смутном подобии улыбки только что круто сведенные судорогой лицевые мышцы, он не сделал даже малейшей попытки остановить стремительное бегство своих испуганных пленников. Похоже, приступ ярости у него уже прошел – внезапно, как обычно, – но обращаться к нему сейчас за помощью было бы совершенно бесполезно, особенно после такой сильной встряски. Инге обогнула его с фланга и протянула руку:

– Ключи от фургона, живо!

Он вынул ключи из кармана и безропотно положил их в ладонь Инге – сразу после приступа он становился кротким, как ягненок. Голая стайка тем временем добежала до ворот и заметалась там в поисках выхода. Прежде, чем они сообразили, что ворота не заперты, – Ури было не до того, когда он въехал во двор, – Инге подозвала Ральфа и приказала ему сторожить ворота, а пленникам предложила вернуться за своей одеждой и одеться. Трое пожилых немедленно вернулись и начали торопливо вылавливать из общей кучи свои сорванные впопыхах одежки, а Дитер и тот лысый, который пытался задушить Инге в холодильнике, продолжали, негромко переговариваясь, топтаться у ворот, нисколько не стесняясь своей наготы.

Кто знает, какую контратаку они там задумывали? А если даже они просто-напросто планировали, как половчей отсюда удрать, их все равно нельзя было отпустить в деревню так вот, в чем мать родила. И хоть Инге вовсе не по душе была карательная роль, навязанная ей безрассудством Ури, ей пришлось повысить голос:

– Эй вы, там, у ворот! Немедленно идите одеваться! – воспоминание о том, как они только что злобно пинали и тузили ее, несомненно, помогало ей быть суровой и непреклонной. – И учтите: чуть что, я спущу нa вас Ральфа.

Оба, и Дитер, и лысый, неохотно побрели назад, к холодильнику, так что через пару минут Инге удалось под бдительным присмотром Ральфа загнать в фургон всех пятерых, уже одетых и обутых. Но как только она заперла дверцу и повернулась с ключами в руке, чтобы сесть в кабину, в круг света перед свинарником выкатилось кресло Отто. Что ж, отлично: похоже, можно было начинать новое представление – те же и Отто! И впрямь, едва затормозив перед самым фургоном, старик начал лихорадочно отстукивать:

«Кто там? Куда ты? Что случилось?»

Инге потянулась свободной рукой к отцу, чтобы приласкать и утешить, – по правде говоря, он был ей сейчас совершенно некстати, но бросить его в одиночестве посреди двора тоже было невозможно. Перебирая пальцами жидкие седые пряди отцовских волос, Инге думала только о том, как бы поскорее увезти из замка фургон с опасным грузом. Нельзя было больше медлить, надо было срочно уезжать, а для этого нужно было забрать у Ури ружье. Не слишком надеясь на разумную реакцию, Инге все же обернулась к Ури, который по-прежнему неподвижно стоял за ее спиной, опираясь на ружье, – чтобы не упасть, что ли? – и вкрадчиво сказала:

– Может, ты отдашь мне это ружье, Ури?

К ее удивлению, при звуке ее голоса Ури встряхнулся, как собака после дождя, мгновенно вышел из оцепенения и послушно направился к ней, протягивая ей ружье. Она стиснула в ладони согретый его пальцами приклад и попросила, отлично сознавая, что Отто и Ури совершенно несовместимы:

– Ури, сделай одолжение: пока я смотаюсь в деревню, отвези Отто к себе, помой его и покорми.

Отто, конечно, поднял несогласный трезвон, в котором возражения против Ури перемежались вопросом «Зачем ружье?». Пленники в фургоне восприняли этот трезвон как сигнал к бунту и начали колотить каблуками в стенки, громко требуя, чтобы их или выпустили, или поскорей увезли. Инге поняла, что они больше не потерпят никаких проволочек, и не решилась дальше испытывать их терпение. Она быстро откатила кресло отца в сторону, вскочила в кабину и, крикнув Ури: «Скорей открой ворота!», стала выводить фургон со двора. В последнюю минуту она притормозила на мостике через ров, распахнула дверцу кабины и свистнула Ральфу, – вовремя сообразив, что надо взять пса с собой, если она не хочет, чтобы ее оскорбленные пассажиры растерзали ее в клочья, как только она выпустит их из фургона.

Благодаря ее сообразительности операция по освобождению пленников прошла безо всяких осложнений: Инге остановила фургон возле «Губертуса», в сопровождении Ральфа вышла из кабины, открыла дверцы фургона и негромко предложила всем выходить. Они не заставили себя долго просить и начали поспешно прыгать вниз, лишь чуть-чуть замешкавшись в дверях из-за того, что каждый норовил локтями оттолкнуть остальных, чтобы поскорее выскочить из фургона. В результате два старика упали и, кажется, слегка разбили коленки, но тут же бодро поднялись на ноги и устремились в кабачок вслед за другими.

Дождавшись, пока за последним, самым толстым и неуклюжим, закроется дверь кабачка, Инге аккуратно вытерла рукавом приклад и ствол ружья – на всякий случай, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, – и положила его на верхнюю ступеньку лестницы. Направляясь к фургону, она заметила, что из-за неплотно задернутых штор за нею наблюдает множество глаз, – нельзя было назвать с уверенностью тех, кто стоял там, с жадным любопытством приникая к окну, но угадать можно было с большой долей вероятности.

Перед самым въездом на мост фары фургона выхватили из тьмы печальную фигуру, примостившуюся на перилах, как птица на ветке. Инге вгляделась в смутный силуэт и узнала Клауса. Она опустила стекло и окликнула его. Клаус тут же охотно, будто только этого и ждал, соскочил с перил и заглянул в окно фургона. Даже в темноте Инге увидела, что он плачет, и плачет уже долго – все лицо его распухло от слез. Инге вспомнила сбивчивый рассказ Клауса о парашютисте, который выпрыгнул из окна самолета в ту ночь, когда она подобрала Ури, и ей вдруг показалось, что и сегодня должна быть какая-то связь между горькими слезами Клауса и безумной выходкой Ури.

– В чем дело, Клаус? – спросила она, представляя себе разъяренного Ури с ружьем. – Тебя кто-нибудь обидел?

– Я сегодня сорвал банк! – объявил Клаус, заливаясь слезами.

– Какой банк? – оторопела Инге, снова, совершенно некстати, представляя себе Ури с ружьем.

– В игровом автомате! Никто никогда еще не мог его сорвать, а я сорвал! И пусть больше не говорят, что я идиот!

– Молодец! – с облегчением вздохнула Инге. – Из-за чего же ты плачешь?

– Из-за мамки! Она забрала у меня все, – Клаус ловким движением вывернул оба кармана своей куртки, чтобы показать Инге, как там пусто, – Ни пфеннига мне не оставила! Чтоб я знал, как бросать стрелы!

– Какие еще стрелы? – Инге в который раз представила себе Ури с ружьем, однако никакие стрелы в эту картину не вписывались.

– Одна красная, другая зеленая, – пояснил Клаус, окончательно сбив ее с толку.

– Куда же ты бросил красную стрелу? – вяло спросила Инге, теряя интерес к приключениям Клауса и готовясь нажать на газ.

– Красную я бросить не успел, а зеленой я попал точно в задницу Гейнца, – похвастался Клаус. И заметив, что Инге собирается включить мотор, поспешно добавил. – Если бы не я, они бы точно стянули с Ури штаны.

Рука Инге застыла на полпути к зажиганию, а мысли заметались в ужасе – неужели все-таки «они»? Она спросила хрипло, не узнавая собственный голос: