Дверь в ее спальню приоткрылась, и в щель просунулась узкая серебристая морда – у Ральфа никогда не хватало терпения дождаться в коридоре, пока она переоденется. Вслед за Ральфом в спальню ворвалась волна дразнящих запахов из кухни – пахло жареным мясом, кардамоном, базиликом, мятой и чем-то еще – незнакомым, но аппетитным.

– Ури! – весело крикнула Инге, наспех набрасывая на плечи халат. – Это ты там колдуешь у плиты?

Ури удивленно выглянул из кухни – ее нарядный, отороченный черным кружевом передник был ему очень к лицу:

– Откуда ты взялась? Я даже не заметил, что ты вернулась!

А как ему было заметить, если она приняла специальные меры, чтобы пробраться в замок незамеченной? Ей обязательно нужно было проведать Отто, которого она не видела со вчерашнего дня, но все еще не решалась показать его Ури. Никогда нельзя было предугадать, какой номер выкинет старый тиран, от него можно было ожидать любой пакости. А в Ури, несмотря на его ловкость и силу, явно просматривалась какая-то скрытая хрупкость, какая-то чужеродная взрывчатая уязвимость, – еврейская, что ли? Так что Инге предпочитала повременить с церемонией знакомства, – пусть Ури немного пообвыкнет и приживется у нее, а то еще ненароком сорвется с места и исчезнет. А она так не хотела, чтобы он исчез!

Поэтому Инге припарковала фургон на обочине узкой проселочной дороги, сбегающей к реке с последнего крутого поворота перед замком, дошла до ворот пешком, осторожно отворила калитку и на цыпочках прокралась вдоль стены, так чтобы ее нельзя было увидеть из окна. Фрау Штрайх немедленно бросилась к ней с жалобами на ужасное поведение Отто, который встретил дочь с мрачной враждебностью, – зная отца, она не сомневалась, что он уже проведал о присутствии Ури в замке и готовит оружие для новой войны. Поскольку маниакальная любовь отца к ней оставалась неразделенной, мелкие домашние войны составляли главную радость его скудного существования, и он отдавался им со всей страстью, которая оставалась в его разрушенном теле. Инге и жалела его, и боялась – ей порой казалось, что его поврежденный мозг сконцентрировал всю свою невостребованную энергию на творческом ведении военных действий, так что даже прикованный к инвалидному креслу, он был опасным противником. А ей сейчас только недоставало, чтобы он объявил войну Ури!

Обдумывая, как подольше избежать встречи Ури с отцом, Инге быстро прошла через подземный ход и по коридору, напоенному ароматом жареного мяса, неслышно проскользнула к себе. Теперь ей нужно было как-то выкрутиться, не объясняя, и она отшутилась:

– А как бы ты мог заметить? Я прилетела на помеле.

– Где оно? – Ури сбросил передник на пол и пошел по коридору к Инге. – Покажи, я никогда не видел настоящего помела.

– Но его здесь нет, – она огляделась, словно и вправду надеялась увидеть это таинственное помело. – Оно уже исчезло.

– Как это – исчезло?

– Ну, наверно, срочно понадобилось кому-то... – сказала она неопределенно, запахивая халат.

– У вас что, одно помело на всех? – весело удивился Ури.

Он вошел в комнату, оттеснил Ральфа в коридор и закрыл за собой дверь. Как только он закрыл дверь, Инге поняла, что именно этого она все время хотела, жаждала, ждала, чтобы он вытеснил Ральфа, закрыл дверь и остался стоять, молча глядя, как она неверными пальцами пытается затянуть завязки халата. Взгляд его имел физическую плотность прикосновения, и потому она никак не могла затянуть ускользающий узел. Ури сделал шаг к ней, протянул руку и мягко отвел ее пальцы от халата:

– Оставь, не надо.

И халат соскользнул с ее плеч на пол. Воли у нее не было, он мог делать с ней все, что хотел. Руки у него оказались еще нежней, чем представилось ей в тот вечер в «Губертусе». Хоть было это всего только несколько дней назад, ей казалось, что она успела завершить одну жизнь и начать другую. В этой другой жизни все прошлые правила зачеркивались и заменялись новыми, но ей это было все равно, лишь бы чувствовать его руки на своих плечах, лишь бы чувствовать его губы на своих губах, лишь бы он был с ней.

Когда я вернулся в «Губертус», там вкусно пахло свежесмолотым кофе, но мамка, наверно, уже все им рассказала, потому что в зале ее не было. Эльза насыпала кофе в кофейную машину, а Вальтер цедил из бочки пиво для двух парней в кожаных куртках со стальными гвоздиками, которые пришли поиграть на бильярде. Один был незнакомый, а второй был Дитер-фашист. Увидев меня, он подмигнул мне, как заговорщик, и незаметно для других показал мне огромный веснушчатый кулак. Я тоже подмигнул ему и показал ему язык, потому что показывать ему кулак я боялся. Я хотел было быстренько прошмыгнуть в кухню – а вдруг мамка там? Но Эльза поймала меня за рукав и велела поскорей бежать домой, если я хочу перехватить мамку, пока та не удрала в город к своей таинственной тете Луизе. Я спросил Эльзу, что она нашла таинственного в нашей тете Луизе – обыкновенная толстая тетка, как у других. На что Эльза мне посоветовала в следующий раз, как я увижу нашу тетю Луизу, проверить, нет ли у нее усов. Все засмеялись – и Вальтер, и Дитер-фашист, и даже незнакомый парень в высоких кожаных сапогах с гвоздиками. Мне неохота было выяснять, что им показалось таким смешным, потому что они смеялись очень обидно. Я немножко постоял возле стойки, глядя, как они по очереди бьют киями по бильярдным шарам и при каждом ударе приговаривают: «Наше правительство – говно!» Кто больше раз ударит, тому полагается больше количество раз это сказать, а за десять раз полагается кружка пива. Но мне почему-то от этого стало совсем скучно, и я побежал домой.

Мамка вовсе не собиралась в город, а стояла возле кухонного стола и большим ножом рубила брусок шпика на мелкие кусочки. Ее рука с ножом поднималась и опускалась с большой силой, как у Конона-варвара в телевизоре, когда он рубил головы врагам.

– Черт ее унес? – спросила мамка, ссыпая кусочки шпика в кастрюлю с кипящим бобовым супом. Я терпеть не могу бобовый суп, а мамка считает его главной едой и каждое лето в нашем маленьком огороде выращивает бобы на всю зиму.

– Унес, – ответил я, глотая слюну. Оказывается, я так здорово проголодался, пока стоял на мосту и смотрел на дорогу, что мне даже суп с бобами показался вкусным. Я бы мог рассказать мамке, что фрау Инге вовсе не уехала в город, а вернулась в замок, но боялся – а вдруг она догадается, что я так долго стоял на мосту, потому что сам хотел вернуться в замок? Поэтому я ничего ей не сказал, а только спросил, правда ли, что у тети Луизы выросли усы. Мамка на мой вопрос не ответила. Она молча закрутила газ, с грохотом шмякнула на стол тарелки и налила супу себе и мне.

– Жри, жри, горе мое! – сказала она. Это она про меня.

Она съела несколько ложек супа и бросила ложку:

– Я им покажу усы, мерзавцам! – пригрозила она непонятно кому, оттолкнула тарелку с недоеденным супом и ушла переодеваться. Я испугался, что она сейчас опять умчится в город без меня, но она погрохотала чем-то у себя в комнате и вышла оттуда вовсе не в малиновом пальто: на ней был рабочий комбинезон и резиновые сапоги, в которых она обычно ходила на работу в замок.

– Кончишь жрать, помой посуду. Мне некогда, я спешу, – сказала она и пошла в сарай, где стоял ее велосипед. Я тоже бросил недоеденный суп, хоть еще не наелся, пошел за ней и стал выводить свой велосипед.

– Куда это ты собрался? – сердито спросила мамка.

– С тобой.

– Я тебя с собой не звала! – отрезала она, взгромоздилась на велосипед и начала быстро-быстро крутить педали.

Я тоже влез на велосипед и тоже начал быстро крутить педали.

Неважно, звала она меня с собой или нет, – все равно я кручу педали быстрей, чем она. Но я не стал ехать за ней близко, чтобы пыхтеть ей прямо в спину, а держал такое расстояние, что я мог ее видеть, а она меня нет. Конечно же, она потащилась в замок. Так я и думал – куда еще она могла поехать в комбинезоне и в резиновых сапогах? На предпоследнем крутом повороте она меня все-таки заметила и крикнула: