И он заснул, чтобы тут же проснуться от чудовищного рева сотен моторов. Это уже был не сон. Можно было подумать, что все припаркованные вдоль улиц города автомобили рванули с мест одновременно. Ури вскочил, подошел к окну и распахнул набухшую от дождя раму. Хоть дождь лил с прежней силой, там – внизу, на площади – бурлил человеческий водоворот – среди отъезжающих машин бойко сновали летучие отряды разноцветных зонтиков, театрально подсвеченных бесчисленными фарами. Громкие голоса и всплески звонкого смеха взлетали над площадью, перекрывая рев моторов и отрывистое кваканье предостерегающих клаксонов. Ури зачарованно следил, как непредсказуемые группы зонтиков дружно, словно по команде, захлопывались и ныряли в темные утробы машин, которые тут же срывались с мест и исчезали в лабиринте вытекающих из площади улочек.

– Откуда они все выскочили? – спросил откуда-то из темноты голос Инге.

Захваченный стремительным ритмом театрального разъезда за окном Ури даже не услышал, как она подошла и встала за его спиной. Ладонь ее легла ему на плечо, легко пробежала по крутым мускулам предплечья и ласкающими круговыми движениями спустилась в чувствительное углубление под мышкой.

– Может, они были в соборе? – предположил Ури.

– Вряд ли. Собор бы их всех не вместил. А кроме того, что они там так долго делали в темноте?

– Ну значит, они летали куда-нибудь по соседству на местный шабаш ведьм. А тебя не пригласили из-за меня, чтобы ты в другой раз осторожней выбирала себе попутчика.

Она засмеялась и уткнулась носом ему в плечо. Тогда он слегка откинулся назад и прижался к ней спиной, сливаясь с ней в одно существо и чувствуя, как на него снисходит покой и благодать. Опасаясь эту благодать нарушить, они молча застыли у открытого окна – высоко-высоко над веселым балаганом на площади.

Не прошло и пяти минут, как площадь опустела и затихла. Она выглядела такой же пустынной и мокрой, как до всей этой кутерьмы, если не считать того, что раньше потоки дождя плясали на лакированных крышах машин, а теперь на отполированных веками булыжных плитах. Только несколько машин, их фургон и еще с полдюжины, не больше, – были рассеяны по булыжному простору между отелем и собором.

Инге потянула Ури за руку:

– Пошли спать, представление окончено.

– А может, нам все это привиделось и никого тут не было? – спросил Ури, закрывая окно.

– А машины куда делись? Машин-то ведь было полно!

– Ну, не знаю, может, какое-нибудь другое чудо, – упрямо сказал Ури. – Когда-то в детстве я читал сказку про мальчика, перед которым из глубин океана вдруг возник затонувший много веков назад прекрасный город, полный людей, лошадей, лавок с товарами. Люди умоляли мальчика купить у них что-нибудь за одну монетку, и это бы их спасло, но пока мальчик рылся по карманам в поисках монетки, время прошло – и город опять на много веков ушел обратно под воду. На поверхности океана остались только какие-то жалкие обломки, недостойные затопления. Совсем как тут.

– Ладно, утром мы все выясним, а сейчас давай спать, – сонно сказала Инге, поплотней натягивая одеяло, и Ури тут же заснул, как будто его выключили.

Утром, когда он проснулся, Инге не было ни в комнате, ни в ванной, зато за окном в совершенно безоблачном небе нежно сияло нежаркое европейское солнце. От вчерашнего проливного дождя не осталось никакого следа, разве что все дома и деревья, окружающие площадь, выглядели как-то по-особому свежими и умытыми. Не успел Ури принять душ и одеться, как на лестнице весело зацокали каблучки Инге, и через секунду она появилась в дверях, тоже по-особому свежая и умытая. Ури уставился на нее, не узнавая, – он, привыкший видеть ее в домашней одежде в свинарнике или на кухне, даже не предполагал, как элегантно она может выглядеть в светло-сером костюме и в открытых светлых туфлях, подчеркивающих ее высокий подъем и изящные линии щиколоток.

– Ну, знаешь, – притворно ужаснулся он, – за такой красоткой я даже шлейф недостоин носить!

Инге игриво приподняла край своей едва доходящей до колен юбки:

– Я думаю, проблему шлейфа мы можем считать решенной. Так что пошли скорей, я покажу тебе, чем вчера ночью занимались под дождем многочисленные гости этого города.

Отмахнувшись от требования Ури сперва выпить кофе, она потащила его за руку вниз – сперва по винтовой лестнице, а потом, минуя закрытые створки допотопного лифта: «Ну его к чертям, его целый год придется ждать!», – по деревянным лакированным ступеням парадной лестницы – все шесть этажей бегом.

Ури больше не возражал, его тоже захватил напор ее энергии. Он бежал вслед за ней и беспричинно смеялся, как не смеялся уже давно – с того самого проклятого дня, который он привык считать последним днем своей жизни.

Деревянные ступеньки весело мелькали у него под ногами, и он милостиво подумал на бегу, что хорошо бы порадовать этим старушку Клару, – такой он был сегодня добрый.

Смеясь, они вырвались из дверей отеля на отороченный старинными домами каменный простор перед собором. Только сегодня при свете дня Ури смог по-настоящему оценить гармоничную красоту взлетающего высоко в небо готического гиганта. Но Инге не дала ему остановиться, чтобы рассматривать детали.

– Потом, потом, – повторяла она. А сейчас пошли со мной – и ты увидишь такое!

Они пересекли площадь и, обогнув собор, неожиданно оказались на вершине пологого холма, сбегающего вниз к извилистой реке, которая то тут, то там проглядывала серебристо-синими кляксами среди густой зелени прибрежного парка. От реки вверх по холму причудливым веером разбегались улицы старого города, а прямо у них из-под ног навстречу городу спускался грандиозный каменный амфитеатр, напомнивший Ури римские амфитеатры, рассыпанные по склонам холмов у него на родине.

– Оказывается, сейчас в Байерхофе проходит ежегодная Театральная Неделя. Вот здесь, – Инге показала на уходящие далеко вниз ступени амфитеатра, – вчера с девяти часов вечера до трех часов ночи сидели зрители, а там, на дне, видишь? – была сцена и шел спектакль, в котором было занято сорок пять актеров и большой оркестр.

Ури посмотрел вниз – туда, где амфитеатр замыкала обширная круглая площадка, почти что площадь:

– Под проливным дождем?

– Под проливным дождем. Лучший берлинский театр давал «Трехгрошовую Оперу» Брехта. А мы были совсем рядом и пропустили!

– Зато мы видели театральный разъезд. Это тоже было шикарное зрелище. Ну, и кроме того...

Инге прижала палец к его губам:

– Т-с-с! Я помню, что мы делали кроме того.

Но все же она еще немного погоревала, что они, как последние растяпы, не заметили спектакль, который шел прямо у них под окном, и согласилась, наконец, идти пить кофе. Они уже направились было обратно к отелю, но не успели еще обогнуть собор, как за спиной у них раздался дробный топот бегущих ног, и на них обрушился ураган вскриков, взвизгов, пронзительно терпких духов, крылатых рукавов, мокрых поцелуев, порхающих ладоней и острых локтей.

– Вы тут?

– Какая встреча, какая встреча!

– Давно вы тут?

– И надолго?

– Ах, какая радость!

– Где вы остановились?

– А мы неподалеку!

– Чудо, просто чудо!

Конечно, они должны были быть здесь, в самом водовороте культурной жизни, – неразлучные Вильма и Доротея, а как же иначе? Они даже принарядились по такому случаю – сменили драные джинсы и майки на короткие плиссированные юбочки и кокетливые блузки с кружевными оборками у ворота и по краю крылатых рукавов. Блузки были совершенно одинакового покроя и отличались только цветом – у Доротеи белая а у Вильмы черная, тогда как юбочка у Доротеи была черная, а у Вильмы белая, что превращало их самих, когда они стояли рядом, в настоящее произведение искусства. Картинно стоя рядом и обвивая друг друга тонкими руками, они потребовали, чтобы Инге и Ури доложили им немедленно, что они уже видели, а что только собирались посмотреть. Узнавши, что Инге и Ури еще не видели ничего, любвеобильные лесбиянки пришли в восторг и объявили, что они сами им все покажут.