– Женщины думают только о ебле, – подвел итог Кирилл.

Итак, мы мчимся со скоростью примерно 150 км в час в направлении Фуджейры.

– Между прочим, Фуджейра, – говорит Светлана, – это свободная экономическая зона.

– Свобода! – восклицает Кирилл. – Пусть экономическая, но свобода! – Он, как всегда, расположился сзади, постоянно просит остановить автомобиль, чтобы сфотографировать пустыню, горы, вырастающие тут и там минареты и придорожные ремесленнические рынки.

Кирилл фотографирует дотошно и тщательно, выбирая необходимый ракурс, расстояние и местоположение. В какой-то момент Света начинает раздражаться и говорит что-то вроде:

– Ты фотографируй, а мы в Фуджейру съездим и на обратном пути тебя заберем.

Кирилл старается не отвечать, но заметно сокращает свою охоту за красивыми видами.

Ведя машину по бесконечной ленте дороги, ухожу мыслями в глубь себя. Вспоминаются холодные улицы, лица соотечественников, застывшие в ожидании на остановках наземного транспорта. Оголенные кроны деревьев уныло смотрят в набухшее небо, первые снежинки маленькими белыми колючками сыплются на мостовую. Я мысленно переношусь в промозглые сумерки, в клубы и рестораны, заполненные надоевшими, но такими родными московскими тусовщиками.

Последнее время я все чаще думаю о Бурзум, представляю, что она делает там, в готовящейся к морозам Москве. Пытаюсь вообразить, как она проводит время, по нескольку раз в день набираю ее номер. Чаще всего Бурзум нет дома. Когда я, наконец, застал ее, выяснилось, что они переехали к Вене. Я сказал, что мне не терпится увидеть ее, прикоснуться к ней, но, по-моему, ей было плевать. Чувствую, как начинаю грузиться из-за этого. Пытаюсь отрешиться, но ничего не получается, сознание постоянно рисует картинки из прошлого.

Я еду в свободную экономическую зону Фуджейра, пытаясь не вслушиваться в язвительные реплики моих спутников. С некоторым удивлением отмечаю, что уже испытываю самую настоящую ностальгию по Москве, промозглому русскому ветру, знакомым до боли стенам родного офиса и даже (совсем чуть-чуть) по красной роже моего родного инвестора Федосова. «В этом я весь, – думается мне. – Противоречивость натуры отражается в противоречивости желаний. Я всегда хочу того, что в данный момент недостижимо».

14 декабря, среда

Снег начался раньше, еще в ноябре, когда после раскаленной пустыни и теплого моря было особенно холодно и неуютно. В воздухе кружили грязноватые хлопья, под ногами хлюпало и чавкало снежное болото. Перечитывая свои старые стихи и прозу, я заметил, что, касаясь зимы, всегда сравнивал снег с болотом, унылым и беспросветным.

Вот и теперь возвращаюсь к мысли о безысходности Русской Зимы. Единственное, что есть в ней хорошего – мой день рождения и Новый год.

Как же наивно, по-ребячьи, веря, что все изменится к лучшему, ожидаю я эти даты! «После тринадцатого сяду на диету, буду бегать по утрам и ходить в спортзал, прекращу бухать и долбиться, обманывать всех вокруг, включая самого себя, вообще начну кардинально новую жизнь» – такие мысли греют душу и позволяют зажигать, не парясь.

Итак, сегодня – четырнадцатое. Еще на год я стал старше. Помню, в детстве все считал оставшиеся до праздника дни. В ночь накануне долго не мог уснуть, казалось, вот наступит день рождения, и начнутся чудеса. Бабушка пекла торт «Наполеон», мама готовила разнообразные угощения, собирались родственники. Как это ни странно, мне нравилось, когда гости опаздывали. Это значило, что хотя большинство уже сидит за праздничным столом и веселье в полном разгаре, кто-то еще придет, еще принесет шуршащий сверток с подарком, скажет мне, как я вырос, похорошел, и другие, не менее приятные слова. В этот день я все время был в центре внимания, как актер на сцене, а лицедействовать мне нравилось с самого раннего детства. Позже, в отрочестве, когда я начал исподволь пропитываться постепенно крепнущим цинизмом, праздник все равно не утратил сказочного очарования. Появились вино и девочки, танцы под охрипший двухкассетник Sharp, прогулки веселой ватагой по морозным ночным улицам, первые робкие поцелуи и объятия, эволюционировавшие в неумелый, но такой яростный школьный петтинг. Наверное, вследствие моего инфантилизма, не прекращающейся идентификации себя с ребенком и противопоставления «взрослому» социуму, я так и не стал относиться к празднику иначе.

Что ж, сегодня я отпраздную день рождения скромно и по-семейному просто.

16:00. Уже четыре, а меня до сих пор никто не поздравил, ни единого человека! Только жена перед уходом на работу чмокнула в щеку и пробурчала нечто маловразумительное. В офисе, кажется, забыли, что у босса праздник и хотя бы из вежливости стоит поздравить его. Мучимый синдромом истаскавшейся, никому не нужной звезды, давно вышедшей в тираж, отвечаю на звонок мобильного. На другом конце линии мама, вспомнившая о существовании давно похеренного ребенка:

– Деточка, я сегодня с утра тебя не поздравила. Закрутилась и забыла. Прости меня, пожалуйста.

Я торжественно молчу, символизируя обиду на все человечество.

– Конечно, я поздравляю тебя, лапочка моя! Не забудь, что сегодня мы отмечаем, все соберутся часам к восьми, постарайся прийти пораньше.

Неожиданно оказывается, что это всего лишь предвестье целого каравана поздравлений. Звонки сыплются один за другим. Мне желают счастья старые институтские друзья и недавние товарищи по тусовке, коллеги по работе и деловые партнеры, верные боевые подруги и малознакомые бляди, люди, которые когда-то состояли со мной в интимных отношениях, или те, что намереваются в них состоять.

18:00. К сожалению, среди лавины поздравлений не слышно голоса Бурзум. Стараюсь не грузиться, уговариваю себя, что она не забыла, просто рядом муж, и у нее нет возможности позвонить. «Я услышу ее вечером», – твержу я.

18:20. Сквозь череду поздравлений прорывается жена:

– Ты не забыл, что сегодня придут гости?

– Я уже заканчиваю и еду домой.

– Давай быстрее.

– Я скоро буду.

– Купи, пожалуйста, по пути упаковку колы.

– Хорошо.

– И пару бутылок красного вина.

Мысленно отдаю честь и вытягиваюсь по стойке «смирно»: «Даже на мой день рождения она пытается занять меня. Обеспечить фронт работ. Боится, что если я буду простаивать, то начну думать и наконец пойму, что все это мне на хуй не уперлось, что ли?»

19:10. Выполняя роль образцово-показательного супруга, заезжаю в магазин, покупаю колу и две бутылки неплохого бордоского вина.

19:40. Как я и думал, некоторые гости уже приехали. Меня встречает бабушка по маме Жанна Исааковна. Ей за семьдесят, всегда подчеркнуто вежливая и тихая, она являет собой антитезу Любови Ивановне. Родом из интеллигентной еврейской семьи, бабушка пронесла через годы врожденное чувство такта. Жанна Исааковна – врач, ей пришлось через многое пройти, она была на фронте, работала в составе медицинской миссии в Афганистане. Люблю рассматривать ее старые пожелтевшие фото. Судя по ним, Жанна Исааковна в молодости была красива и немного ветрена. Не потому ли теперь она излишне религиозна? С первым мужем Жанны Исааковны, отцом моей матери, Моисеем, связаны трагические события, достойные голливудской экранизации. Он женился на бабушке в сорок лет. Зрелый состоявшийся мужчина, прошедший войну и долгое время бывший главным военным прокурором в Венгрии, он, к сожалению, оказался не приспособлен к семейной жизни. Жанна Исааковна говорила, что большие деньги, алкоголь и женщины бесповоротно испортили его. Евреям часто приписывают жадность и мелочность, но, надо отдать должное моему деду, он был человеком широкой души и жил так, как хотел. Несмотря на бесконечные загулы, Моисей безумно любил свою единственную дочь, и каждая ее прихоть, любой каприз удовлетворялись в ту же минуту. Внезапно, без суда и следствия, деда посадили. Уже позже выяснилось, что он брал крупные взятки и организовал целую «судейскую мафию». Несколько лет от него не было вестей. Бабушка съехала с квартиры и прекратила всяческое общение с семьей своего мужа. Как-то раз, когда Жанна Исааковна уже жила гражданским браком с другим, одна из ее пациенток сказала, что знает, какого числа состоится суд. Набравшись решимости, бабушка пошла на заседание. Дед сидел на скамье подсудимых и выглядел отрешенным.