Призрак бродит по Европе…

В начале тридцатых годов теперь уже прошлого века полицайпрезидиум города Берлина зарегистрировал брак молодых коммунистов – немца Курта Мюллера и латышской еврейки, которую все называли Мишка, так не подходило ей длинное и извилистое, как тропа в джунглях, имя Вильгельмина. Тоненькая, изящная, искрящаяся радостью, невеста была прелестна в строгом светлом платье, с букетиком полевых цветов в руках. Это отметила и элегантная молодая дама, по виду – француженка, прохаживавшаяся около двери полицайпрезидиума в ожидании выхода молодых. По всей видимости, она не была ни с кем знакома: ни сами молодые, ни их немногочисленные гости не обратили на неё внимания – вышли и укатили в небольшой уютный ресторанчик.

Дама сделала несколько шагов им вслед, потом свернула в переулок, и здесь мы с ней расстанемся, чтобы встретиться вновь в назначенный судьбой час – примерно через пятьдесят лет.

…Наскоро пожелав молодым безоблачного семейного счастья, свадебные гости переключились на политику. Призрак коммунизма тогда вовсю надувал щёки в Европе и сеял ветры, которыми носило по миру молодых, энергичных, искренне преданных идее людей. Один такой ветер в 1931 году занёс нашу молодую пару в Москву, где склонный к лидерству Курт, бывший в Германии председателем Коммунистического союза молодёжи, стал секретарём Коммунистического Интернационала молодёжи, сокращённо – КИМа. Мишка работала в большом Коминтерне секретарём Георгия Димитрова.

Порывистый, горячий, романтичный Курт в СССР пришёлся не ко двору: вскоре у него стали возникать разногласия со Сталиным, который обвинял Курта в «левом уклоне». Дело кончилось тем, что Сталин снял Курта с руководящего поста и направил на перевоспитание в низовую партийную организацию большого горьковского завода, в среду рядового пролетариата. Гордый Курт вернулся в Германию, где как раз шёл 1934 год.

То, что застал Курт в Германии, совершенно его поразило, привело в недоумение и ужас. Вместо цивилизованных и утончённых соотечественников по улицам маршировали, из-рыгая человеконенавистнические лозунги, тупорылые лавочники, шикарным жестом выбрасывая вперёд украшенную свастикой руку. И это нация, давшая миру Бетховена, Шиллера, Гейне и Гёте?! Наконец, Маркса?!

Возвращение Курта из СССР не прошло незамеченным. Он столкнулся на улице с бывшим соседом по парте, ныне преуспевающим эсэсовцем. Крайние левые взгляды Курта были хорошо известны однокашникам. Бывший друг сомневался недолго, и вскоре Курта арестовали.

В гестаповских застенках он держался стойко, никого из соратников по партии не выдал и был приговорён гестапо к шести годам одиночки. «До сорокового», – подсчитала Мишка и стала ещё энергичнее трудиться в Коминтерне на благо Мировой революции. Большую часть времени она теперь проводила в СССР, продолжая работать секретарём Георгия Димитрова и курьером Коминтерна.

Мишкин час пробил двумя годами позже: она была арестована в Москве вместе с другими членами Третьего Интернационала.

Так двадцатый век распорядился с семьёй молодых коммунистов Мюллеров: его – в гестаповские застенки, её – в большевистские…

«До сорокового» у Курта не получилось: когда началась война, ему добавили срок и перевели в фашистский концлагерь Заксенхаузен, откуда в сорок пятом году его освободили англичане.

Выйдя из лагеря, Курт тотчас начал искать Мишку. Все его попытки получить хоть крупицу достоверной информации наталкивались на глухую стену. На Западе ходили смутные слухи о трагической судьбе Третьего Интернационала. Курт хотел верить в чудо и ждал, что Мишка каким-нибудь неведомым путём материализуется из его сновидений. Но чудо всё не совершалось, и в конце концов Курт пришёл к горькому выводу, что Мишка, по-видимому, погибла.

…Но Мишка была жива. Арест задул слабую и призрачную, но всё-таки тлевшую ещё надежду когда-нибудь снова встретиться с Куртом. Германия и Москва, работа и сама жизнь – всё ушло в прошлое. Начались арестантские будни.

Среди «жён изменников Родины»

В отличие от Курта Мишка сидела не в одиночке, а в общей камере, куда непрерывным потоком текли «жёны изменников Родины». Она совершенно не понимала, что происходит в стране, и считала, что её-то арестовали по ошибке, но вокруг сидят настоящие враги, знавшие о преступной деятельности своих мужей и во всём им потакавшие. Мишка вглядывалась в их лица – молодые и старые, красивые и дурнушки, городские и деревенские – метла НКВД мела чисто. В битком набитой тюремной камере она дичилась и ни с кем не общалась, сама себя заключив в одиночку.

Но однажды на соседней койке оказалась прелестная молодая женщина с таким приветливым, интеллигентным и несчастным лицом, что Мишка не выдержала. Они разговорились. Соседку звали Нюся Бухарина.

– Бухарина? Как, Бухарина? Жена Николая Ивановича?! И сам Бухарин?! Арестованы?! – поразилась Мишка: они с Куртом Бухарина чрезвычайно уважали.

Это был момент прозрения. Мишка вновь оглядела камеру. Лица, лица – молодые и старые, красивые и дурнушки, городские и деревенские… Враги???

Прозрение спасло Мишку, потому что теперь у неё появились друзья. Дружбы вспыхивали и гасли, убиваемые многочисленными пересылками. Но с Нюсей Бухариной Мишке везло – они шли одним и тем же этапом.

…Мишка получила восемь лет строгого режима и отправилась на север, в Усть-Вымь Лаг. Эту крохотную, худенькую, едва заметную под обширной телогрейкой юную даму поставили валить тайгу. Легко предугадать, чем бы всё это кончилось, но тут, на лесоповале, Мишка встретила Наума.

Наум

Науму Славуцкому не было и двадцати лет, когда его арестовали. Он в это время служил в солдатах. Молодой солдат был наивен и любознателен. На политзанятии в армии он задал какой-то неудачно сформулированный вопрос о троцкизме, а ответом стало четыре года лагерей. Наума арестовали и отправили на север, в Усть-Вымь Лаг.

Наум был невысокого роста, коренастый, хорошо сложённый, сообразительный и сильный. Несмотря на молодость, его назначили на лесоповале начальником участка. Вскоре он получил следующее повышение – стал нормировщиком в Управлении лагеря, и когда его срок кончился, остался работать в лагере вольнонаёмным.

Однажды Наум поехал в «командировку» по лагерным пунктам проверять работу нормировщиков-зеков. Первой проверяемой на его пути оказалась… Мишка. Это была его судьба. «Проверка» Мишки Наумом затянулась больше чем на полвека…

Изнурённая лагерем Мишка подумывала о самоубийстве, если её срок продлится хоть на день дольше десяти лет. Наум, работая в лагерном управлении, поддерживал Мишку морально и материально и спас ей жизнь.

…Мишкин срок окончился в сорок четвёртом году, но никто и не думал её освобождать. И тут произошло чудо: на Мишкин след напал оставшийся почему-то на свободе видный деятель болгарской коммунистической партии Георгий Димитров, чьим секретарём Мишка работала когда-то в Коминтерне. По ходатайству Димитрова, всё ещё занимавшего высокую ступеньку в коммунистической иерархии, в сорок шестом году, ровно через десять лет после ареста, Мишку не то чтобы освободили, но расконвоировали. Она должна была каждый день отмечаться в комендатуре, но ей разрешалось жить за пределами колючей проволоки.

Вместо немецкого паспорта, отобранного при аресте, Мишке выдали другой, типично советский, с «минусом тридцать девять». Это не только температура по Цельсию в Усть-Вымь Лаге и его окрестностях – это паспорт без права проживания в тридцати девяти городах нашей необъятной Родины.