На этом редком снимке вы видите многих будущих «врачей-убийц» незадолго до «дела врачей». На даче, на 42-м км по Казанской дороге, они празднуют день рождения Бориса Борисовича Когана (сидит спиной к нам в центре). В левом верхнем углу, в профиль – главный «убийца», Мирон Семенович Вовси, во время войны – главный терапевт Советской Армии, гениальный врач и великолепный организатор, обеспечивший всю терапевтическую службу фронта. Ниже – Лина Штерн; справа, совершенно лысый – профессор Зеленин, автор «капель Зеленина». Папы на снимке нет: он фотографирует.
Эту фотографию отобрали при обыске. Она фигурировала в «деле врачей» как свидетельство готовящегося заговора.
«Врач-вредитель» номер один Мирон Семенович Вовси.
Жена Мирона Семеновича Вовси, Вера Львовна, пыталась сделать из меня человека и учила вышивать. Ее арестовали вместе с Мироном Семеновичем, она сидела на Лубянке. Когда в газетах появились сообщения о болезни Сталина, люди Берии пытались выяснить у арестованных врачей (естественно, не сообщая, кто пациент), может ли такой больной выжить. Следователь Веры Львовны сказал ей, что у него заболел дядя и перечислил симптомы. «Если вы ждете наследства от вашего дяди, – сказала Вера Львовна, – считайте, что ваше дело в шляпе!»
Моему папе следователь тоже перечислил симптомы и спросил, кого бы папа порекомендовал пригласить к такому больному. Папа скрупулезно перечислил фамилии арестованных врачей, каждый раз прибавляя: «Но он у вас». «А такого-то?» – спросил следователь. «Ну, к своему родственнику я бы его не позвал», – ответил папа.
«Может ли такой больной выжить?» – настаивал следователь. Папа понял, что происходит что-то экстраординарное, и ответил: «Нет, необходимо умереть». Он потом часто цитировал этот свой провидческий прогноз.
Вскоре после смерти Сталина нам позвонил человек из МГБ, сообщил, что папа жив и что мы можем возобновить передачи (передачи были прерваны из-за папиного упорного отказа давать ложные показания; папу перевели на «особый режим», который не предусматривал передач, но мы, конечно, об этом не знали и думали, что папы уже нет в живых). После смерти Сталина папу немедленно сняли с «особого режима». Эта квитанция, можно сказать, историческая – это наша первая передача папе после перерыва.
Просто справка
Папа вернулся!
Снова за работой. 1953 год.
Мой день рождения, двадцать шестое августа, знаменовал закрытие дачного сезона и обычно сопровождался большим праздничным концертом. Снимок сделан в день моего двенадцатилетия, за год до папиного ареста. В составе дачного хора я только что исполнила песню о Сталине. Родители мои страдали молча и ничего мне не объясняли. Через год события «дела врачей» открыли мне глаза на мир.
Родители пытались отвлечь меня от пламенной любви к Вождю и приобщить к науке.
Дружеские шаржи к одному из папиных юбилеев.
Папа и Катя, девяносто четвертый год. Папа познакомился с Катей на кладбище – моя мама и Катин первый муж похоронены в соседних могилах. Папа и Катя прожили вместе около двадцати пяти счастливых лет.
Фотография сделана американским миллиардером Джимом Соренсоном. Папа поразил меня тем, что в свои девяносто пять лет довольно свободно и со свойственным ему юмором общался с Джимом по-английски, хотя никогда не бывал ни в одной англоязычной стране, да и профессиональную литературу уже какое-то время не читал из-за катаракты.
Алёша Блюменфельд и наш общий друг Эрик Бабицкий, впоследствии погибший на Алтае (читайте о них в рассказе «Первые уроки»).
Путешествуем по Крыму, 1962 или 63-й год.
Эрик был замечательный профессиональный художник, у меня сохранилось несколько подаренных им рисунков. В том году, когда были сделаны эти фотографии, мы с Алёшей и Эриком целый месяц бродили с палаткой по восточному Крыму. Питались в основном мидиями и рыбёшкой, если Алёше удавалось не промахнуться из его подводного ружья. Вели путевые записки: Эрик рисовал, я подписывала в стихах. Вечерами, пока не стемнеет, листали странички этого альбома, вспоминали обрисованные и описанные там события, пили вино и были счастливы. В таком расслабленном и диком виде вышли на южный берег – а там цивилизация, на берегу продают чебуреки. Мои оголодавшие спутники на все сохранившиеся у нас копейки купили вина и чебуреков. Я чебуреков не люблю, так что им досталась и моя порция. Через пару часов они стали постоянно куда-то исчезать из поля зрения, то один, то другой, то оба сразу. К вечеру раскинули где-то в укромном месте палатку, и я попросила достать альбом – хотела записать последние впечатления. Смущённый и грустный Эрик вынул…одну обложку.
– Понимаешь, у этого гада чебуреки были, видно, из дохлой кошки…
Сейчас Виктор Александрович Кабанов – химик номер один нашей страны, академик-секретарь отделения общей и технической химии Российской академии. А в том далеком году, когда я под его руководством делала на химфаке диплом, он только-только защитил кандидатскую диссертацию и оттачивал на мне свое педагогическое мастерство. Мы с Витей были знакомы с детства, потому что его мама Матильда Яковлевна Брайнина работала с моим папой. В школьные годы я была помешана на химии, и Витя – тогда студент второго курса – привел меня за руку в университетский химический кружок. Витя был дьявольски умен, талантлив, обаятелен и красив – совершенно убийственное сочетание качеств. Может, если б не это, я выбрала бы себе в жизни другую профессию?
В расторгуевском лесу. Мы с Володей познакомились здесь же накануне того дня, когда был сделан одним моим другом этот снимок.
Володя несколько дней до изнеможения водил меня на лыжах по лесу, прежде чем привести в свою расторгуевскую хату. После этого события развивались очень стремительно. Подробности читайте в главке о менингите.
Овчарка Руслан, со своей стороны, одобрила Володин выбор.
Афанасий
Вика накануне отъезда в Израиль, 1990 год. Когда в Советском Союзе кончились краски, ничто уже не могло удержать Вику на Родине. В бытность Вики в художественном училище девочки практиковали такую стратегию добывания красок: шли в ларек при Союзе художников, протягивали какому-нибудь маститому члену Союза мятую пятерку и клянчили: «Дяденька! Купите нам три тюбика охры, два изумрудной зелени… и так далее». «Дяденька» обычно не отказывал. Но времена изменились, и теперь уже «дяденька» шел в Союз художников с письменным заявлением: дескать, пишу портрет Вождя, нужен тюбик серой на кепку, два тюбика охры и белил на лысину… При таких обстоятельствах краски для тех, кто не был членом Союза художников, оказались вне пределов досягаемости.
