В течение последующих нескольких дней я не расставался с загадкой, поставленной находками в костях черепа и на поверхности левого полушария. В них была еще одна аномалия – поперечный шов, пересекающий лобную кость. Наиболее вероятным стало для меня предположение, что все эти изменения являются следствием родовой травмы. При встрече с Еленой Георгиевной неделю спустя после смерти Андрея Дмитриевича я спросил ее, не перенес ли он тяжелую родовую травму. Елена Георгиевна, не задумываясь, ответила, что, со слов близкого родственника, знавшего Андрея Дмитриевича со дня его рождения, он действительно перенес тяжелую родовую травму. Андрей Дмитриевич появился на свет в тяжелых родах, вызвавших кефалгематому (гематому черепа). Сохранилось письмо от дяди Андрея Дмитриевича к его крестной, написанное 23 мая 1921 года, то есть через два дня после рождения Андрея Дмитриевича. Дядя пишет: «Роды были вторыми по сложности». Елена Георгиевна сказала, что на фотографиях до годика Андрей Дмитриевич всегда изображен в платочке, скрывающем деформацию черепа.

В руках судебного эксперта мозг Андрея Дмитриевича подвергся обычному исследованию, резко нарушившему его целостность, но все-таки был передан в истерзанном виде в Институт мозга.

Я остановился так подробно на изменениях в черепе и мозге Андрея Дмитриевича, так как они принадлежали человеку неповторимой индивидуальности. Никакого значения в скоропостижной смерти они, вероятно, не имели и не подлежат анализу под этим углом зрения. Кроме них, был обнаружен значительный атеросклероз артерий основания мозга.

Что же было причиной внезапной смерти Сахарова?

В описанной выше картине сердца Андрея Дмитриевича не было ясной морфологической документации внезапной смерти, однако она вписывалась в картину кардиомиопатии,[6] внесенной сравнительно недавно (в 70-е годы) в кардиологию в качестве особой нозологической формы.[7] Кардиомиопатии посвящена обширная литература, в отечественную литературу она впервые вошла статьей с изложением моих исследований в 1976 году. Основной критерий кардиомиопатии – избирательность или изолированность поражения сердечной мышцы, миокарда. Кардиомиопатия объединила патологические процессы разной и неустановленной природы и является следствием различных патогенных воздействий. У Андрея Дмитриевича в жизни был достаточный их ассортимент, включая мощные стрессорные воздействия на нервно-психическую сферу. Нельзя исключить и участие процессов инфекционно-аллергического характера, поэтому нельзя оставить без внимания замечания Елены Георгиевны Боннэр о том, что в далеком прошлом Андрей Дмитриевич, по-видимому, перенес миокардит.

Каково значение отдельных клинических симптомов, наблюдавшихся у Андрея Дмитриевича, в диагнозе болезни, ее течении и исходе? Прежде всего: внезапная смерть – далеко не редкий финал кардиомиопатии, она занимает около 43 процентов всех исходов.

Нарушения сердечного (желудочкового) ритма были, по-видимому, наиболее ярким клиническим проявлением болезни, доставлявшим Андрею Дмитриевичу наибольшие неприятности. Были слухи, что зарубежные кардиологи рекомендовали Андрею Дмитриевичу имплантацию водителя ритма. Однако, как разъяснила Елена Георгиевна, во время консультации с американскими кардиологами эта идея исходила от нее самой, а не от них, и была ими отвергнута.

Особо важное значение в данном случае имеет сопоставление данных патологоанатомического исследования с адекватными данными клинического обследования. К сожалению, клинические наблюдения над Андреем Дмитриевичем дают не слишком богатый и однозначный материал, что в известной степени надо приписать ему самому, не шедшему навстречу врачам в заботах о его здоровье. В последние же годы жизни, проведенные в ссылке в Горьком, заботы медицины об Андрее Дмитриевиче можно сравнить с заботой палача сохранить жизнь осужденному до предназначенной казни.

В посмертной идентификации кардиомиопатии решающее значение имеет гистологическое исследование миокарда. Весь материал для него находится в распоряжении судебно-медицинских органов.

Андрей Дмитриевич и после смерти остался человеческой загадкой, раскрыть которую было нелегко.

На этом кончаются папины записки.

Послесловие

Взгляд из коридора Кремлевской прозектуры

Итак, вскрытие происходило в прозектуре Кремлевской больницы в Кунцеве. Когда-то Андрея Дмитриевича от этой больницы отлучили, и вот теперь он вернулся обратно, уже мертвым.

Когда мы подъехали к кремлевскому моргу, какие-то лица в униформе не хотели впускать меня в здание. Я твердо сказала, что готова уехать немедленно, но только вместе с отцом (не оставлять же его одного в таком обществе), и завтра все газеты мира сообщат, что на вскрытие не пустили профессора, которого просила присутствовать вдова. Это их убедило: меньше всего они хотели кривотолков по поводу смерти Сахарова.

Обстановка в здании была чрезвычайно угнетающей. Потрясение и горе от случившегося усугублялось здесь еще обилием офицеров в униформе (это была, по-видимому, судебно-медицинская экспертиза МВД или КГБ). Вокруг корпуса постоянно курсировали милицейские автомобили с яркими вращающимися прожекторами. Сахаров даже мертвым был им страшен.

Какой-то офицер закрыл меня в кабинете начальника патологоанатомической службы 4-го Главного управления Минздрава СССР Постнова и решительно приказал из него не выходить. Папу тем временем куда-то увели.

Освободил меня сам Постнов. Примерно через час после начала вскрытия он открыл свой кабинет и страшно удивился, увидев там меня.

– Что вы здесь делаете?

– Меня здесь посадили товарищи в униформе, запретили выходить.

– Здесь не они хозяева! Здесь я хозяин! Вы свободны! Если хотите, можете пройти в зал, чтобы быть рядом с отцом.

– О, нет, только не это! Можно вас спросить, что вы обнаружили на вскрытии?

– Пока ничего. По обстоятельствам смерти можно было думать об остром инфаркте, но, похоже, инфаркта нет. Мы еще не смотрели сердце, но по тому, что мы увидели до сих пор, я думаю, что инфаркта не было. Может быть, был инсульт.

Постнов стал звонить по телефону, и я деликатно вышла в коридор. В тишине здания мне было хорошо слышно, что он говорил – он повторил то, что только что сообщил мне. Я не слышала начала разговора и не знаю наверное, кто был его абонентом, но по характеру и тону разговора думаю, что это был сам Михаил Сергеевич. По ходу вскрытия Постнов звонил несколько раз, сообщая результаты. Очевидно, наверху тоже очень беспокоились, была ли это естественная смерть. Убийство, я думаю, было бы очень некстати для Горбачева и на руку его врагам. После мерзкой сцены в Кремле, которую миллионы наблюдали по телевизору, в преддверии объявления Сахаровым оппозиции Горбачеву, многие бы поверили, что Горбачев его убрал, и больше всех от насильственной смерти Сахарова выиграли бы враги Горбачева.

После того, как Постнов меня «освободил», я в основном бродила по коридору. Сюда из секционного зала время от времени выходили участники вскрытия, я узнавала у них новости и справлялась о папе. Вскрытие длилось долго, около шести часов. Все долгие и напряженные часы вскрытия мой девяностолетний отец провел у секционного стола…

Прошло уже несколько часов, а причину смерти все еще не обнаружили, и с каждым часом выходившие в коридор патологи становились все более озабоченными. Оставалась, правда, надежда на инсульт. Я была свидетельницей паники, вспыхнувшей было при обнаружении сгустков крови в костях черепа Андрея Дмитриевича. Неужели Сахаров был убит ударом по голове?! В коридор выскочил сильно взволнованный молодой человек в униформе, сообщил, пробегая: «Там что-то неслыханное» – и помчался дальше. Паника длилась недолго – кажется, мой папа первым пришел в себя и заметил, что кровь эта явно очень старая, но момент был воистину драматическим…