Морщась и постанывая, Григорий сел на корточки. Минут пятнадцать у него ушло на то, чтобы вспомнить, как его зовут. О том, где он находится и как он оказался в этом непонятном месте и в таком странном виде, – Григорий не имел ни малейшего понятия.

Впрочем, когда он внимательно рассмотрел свое одеяние, какое-то неясное воспоминание забрезжило у него в мозгу, но, вот какое именно, Григорию выяснить так и не удалось.

Он поднялся, покачиваясь, и, чтобы не упасть, ухватился за что-то. Это что-то оказалось кирпичной стеной – такой же сырой и холодной, как вся окружавшая Григория действительность.

Григорий огляделся.

«Подворотня, – подумал он, – я нахожусь в подворотне. А вот куда она ведет? И, черт возьми, где моя одежда? И как я тут оказался? Башка болит ужасно… Я нажрался, что ли? А с кем?»

Тут Григорий стал припоминать события, которые следовали за тем, как он освободился из местной исправительно-трудовой колонии.

«Пьянка в баре, драка. Девушка Наташа! Да-да. А потом что было? Опять драка. Били меня. Били долго… Потом? С кем-то я искал кого-то… Нет, ни хрена не помню. Наверное, сильно надербанился я накануне. Но кто так подшутил погано? Бабская ночнушка. А я под ней голый. И где я пил? Найти бы этих шутников и так над ними подшутить…»

– Кстати, – вслух проговорил Григорий. – Что-то важное случилось до того, как я отключился. А вот что? Опять не помню… Ладно. Сначала надо выяснить, где я нахожусь.

Держась за стенку, он пошел в ту сторону, где в прогале подворотни брезжил неясный свет. Ноги Григория подкашивались, но он дошел до конца подворотни и выглянул. Потом отскочил так стремительно, что едва удержался на ногах.

«Вот черт, – подумал он. – Ментовский участок. Опорник, мать их. И кто меня сюда подбросил? Лежу, как подкидыш. И чудо еще, что меня не забрали. Если бы заметили, то тотчас бы – в психушку. В таком-то виде… А если сейчас меня кто-нибудь увидит. Стою тут, как статуя».

Григорий вдруг замер и выговорил это слово, будто пробуя его на слух:

– Статуя.

И тотчас картина всего произошедшего всплыла у него в сознании.

– Статуя!

Вот что он увидел тогда, в комнате у этой суки Маши – гипсовую статую – женское тело без рук, ног и головы. Точно такую же, о которой рассказывал ему… Колян его звали? Да, Колян. Брат Наташи – той самой Наташи. Они пили с дедом Паганини – Колян, Григорий и дед… Сумка!

Сумка!

При воспоминании о сумке Григорий застонал. Машки, наверное, и след простыл – с такими-то бабками. Вот так куш она сорвала. Несмотря на то что Григорий в этот момент ненавидел мерзкую клофелинщицу, которая сыпанула ему в пиво какую-то гадость, он в то же самое время испытывал что-то вроде зависти.

Такая незамысловатая операция – и такой куш!

«Ну нет, – подумал Григорий, пятясь в темень подворотни, – тебе это так не пройдет. Напоила, взяла сумку, одежду и… Наверное, с сообщниками подбросила меня прямо к ментовскому участку. Чтобы меня тут же забрали. Вот гнида!»

Он вышел из подворотни, покрутив головой, определил, где находится. Не так далеко от дома Паганини. И пошел по улице, шарахаясь от каждой тени.

Когда Григорий достиг комнаты Маши, то он почти полностью пришел в себя. Даже не задумываясь о том, заперта дверь или нет, он ударил ногой по непокрашенной филенке, и дверь распахнулась с треском – на косяке повис сорванный крючок.

Раздался женский визг, и Григорий перевел взгляд на кровать.

– Попались, – прошипел он, – голубки.

С кровати скатился длинноволосый парень и, мельком глянув на Григория, бросился к своей одежде, висящей на спинке стула.

– Сообщник, – догадался Григорий. – Тот мудак, который тащил меня к ментам.

Наверное, оттого, что сообщник оказался таким тщедушным, Григорий почти успокоился, он теперь даже с некоторой иронией во взгляде наблюдал за тем, как парень лихорадочно натягивает на себя одежду. Да он-то что – он всего лишь орудие, так сказать. А вот Маша…

– Это мой муж, между прочим! – верещала Маша, даже не пытаясь прикрыть свою наготу. Григорий отчетливо видел вытатуированную розочку со змеей на ее обнаженной груди. – Я сейчас мусоров вызову!! Ты кто такой вообще? Я тебя не знаю, вали отсюда, псих!

Длинноволосый парень, с ног до головы покрытый разноцветной татуировкой, которого Маша называла своим мужем, молчал и лихорадочно натягивал брюки.

Григорий снял с себя злополучную розовую ночную сорочку. Его вещи, почищенные и выглаженные, очевидно, приготовленные для продажи, лежали в двух шагах от него – на старинном стуле с высокой спинкой. Почищенные и выглаженные – сколько же времени он был в отключке? Часа четыре, не меньше. Там же стояла и сумка. Первым делом Григорий кинулся к сумке, открыл ее и, убедившись, что содержимое на месте, облегченно вздохнул. Рядом стояли и две другие сумки, а в комнате царил беспорядок – Маша явно собиралась съезжать отсюда.

– Не успели, – констатировал он. – Свалить хотели? Думали, меня мусора уже поластали, а у вас есть время потрахаться?

– Пошел ты! – взвизгнула Маша.

Григорий надел брюки и, не обращая внимания на верещавшую Машу, окинул взглядом комнату.

На кухонном столе лежал огромный столовый нож. Маша перехватила его взгляд, кинулась было к столу, но Григорий ее опередил.

Подхватив нож, который на вид был замечательно острый, он приставил острие к горлу остановившейся столбом у стола Маши.

– Я не в претензии к тебе за то, что ты заманила меня к себе, – заговорил Григорий, глядя на вздрагивающую синюю жилку на горле Маши, – опоила каким-то дерьмом, от которого я потерял память, стащила сумку и вещи и выбросила меня с чьей-то, кстати, помощью, – тут парень вздрогнул, Григорий перевел на него взгляд, – с чьей-то помощью выбросила меня черт знает куда… Мне от тебя нужно узнать только одну-единственную вещь…

Длинноволосый, полностью облачившись – вплоть до старой потрепанной куртки и грязных ботинок, – стал медленно отходить к двери.

– Я пойду, – негромко сказал он, не сводя глаз с ножа в руке Григория, – ваши проблемы, вы и разбирайтесь… Пока…

И он исчез, не потрудившись даже закрыть за собой дверь.

– Сволочь, – прошептала Маша.

Она смотрела Григорию в лицо ненавидящими глазами, так что непонятно было, к кому она относила это высказывание – к нему или к своему позорно покинувшему поле боя недавнему любовнику.

На всякий случай – если «сволочь» относилось к нему – Григорий легонько нажал на рукоятку ножа. В том месте, где острие смыкалось к кожей, показалась крохотная сверкающая ярко-алая капелька.

У Маши дрогнули губы.

«Не буду больше, – решил вдруг Григорий, – что я – изверг какой, что ли?»

– Мне от тебя, милая подруга Маша, нужно только одно, – продолжал он.

– Вам всем от меня только одно нужно, – прошептала Маша, – и тебе, и этому козлу волосатому, который свалил, и… всем…

– Не обольщайся, – улыбнулся Григорий на это, – другое мне нужно.

– Твои деньги и вещи вон там лежат, ты видел, – сказала Маша, и в глазах ее появилась глубокая тоска, не относящаяся ни к Григорию, ни к сбежавшему парню, ни вообще – ко всей сложившейся ситуации. – Ментов вызовешь? – без вопросительной интонации спросила она. – Давай. Ну, сяду я… если докажут. Ну, выйду… И что?

Казалось, она разговаривала не с Григорием, а сама с собой.

– Откуда у тебя эта скульптура? – задал Григорий, наконец, свой вопрос и кивком указал в угол, где была прислонена к стене гипсовая женщина без рук, ног и головы.

Маша какое-то время молчала.

– Нож убери, – сказала она.

Григорий положил нож в карман и отошел к двери.

– Да не убегу я, – бесцветно усмехнулась Маша.

Она сделала несколько шагов и, совершенно не обращая внимания на свою наготу, устало присела на постель.

– Так вот ты зачем сюда пришел, – проговорила она. – Я сразу почувствовала, что ты… не простой человек. И зачем я только с тобой связалась…