Он жаждал найти Пандору – и чтобы она спала и во сне видела его. Он хотел разбудить ее поцелуем и обратить сон в явь. Ему хотелось взять ее на руки и обнаженную снести вниз. Чтобы она была теплой со сна. Потом остановиться и целовать ее груди, пока не отвердеют соски, слизнуть тушь с ресниц, рассмешить ее. Поднять ее бедра к лицу и вдохнуть ее, как ароматный цветок. На его губах и носу останется темная пыльца. Он будет вдыхать ее, как вдыхают кокаин.

Он не станет спешить с остальным, пока не привезет ее к себе в мансарду. Он будет держать ее в объятиях, потом медленно опустит на постель. Пандора продолжит свой сон, а он погрузится в нее, как разогретый солнцем камень в чистую соленую воду.

Под серьезным взглядом Полетт, смотревшей на него с черно-белой фотографии на прикроватном столике, Уайлдмен отобрал из шкафа несколько платьев Пандоры. Он испытывал соблазн взять красное платье, которое отдал ей, но решил, что это слишком опасно. Она может хватиться его и начнет что-то подозревать. Ну что же, у него есть другое красное платье. Уайлдмен взял еще розовую ночную рубашку, светло-зеленый кашемировый свитер, белую льняную юбку в складку, лифчик, который был на ней в день их встречи, и две пары белых трусиков. Одна пара была отделана бледно-лиловым кружевом. Из ванной комнаты он взял непочатый кусок мыла фирмы «Герлан». Оно называлось «Альпийские цветы». Когда он нюхал его, он нюхал Пандору.

В гараже Уайлдмен нашел кусок желтой клеенки, принес его на кухню и запаковал в него Хэммонда. В два захода перенес свою жертву, оборудование для чистки бассейна, узлы с мокрой одеждой, своей и Хэммонда, а также вещи Пандоры, которые почти ничего не весили. Кусок мыла лежал у него в кармане.

Уайлдмен вывел свой «пикап», свернул на улицу и отъехал от дома. Он подумал, не видел ли кто-нибудь его, и решил, что не видел, во всяком случае, он на это очень надеялся. Потом выехал на шоссе, ведущее в деловую часть города. Он снова улыбнулся при мысли о том, что у бассейна Хэммонд читал именно его сценарий. Когда Хэммонд очнется, он уже будет сидеть в Ящике, играть по его сценарию. Забавно!

Но одна вещь крепко засела в мозгу Уайлдмена, и он не мог понять почему: серьезное личико маленькой дочки Пандоры, чье фото стояло на столике. Она внимательно следила за ним, когда он брал вещи ее матери.

Я заснула в самолете. Это был мертвецкий сон. Я смертельно устала, чувствовала слабость и боль во всем теле. Я проснулась, когда стюардесса принесла еду.

Место рядом было не занято. Я положила на него журнал «Пипл» и взятую в дорогу книжку. Я ужасно соскучилась по чтению. Поев, опять принялась за книгу. Но никак не могла сосредоточиться на всех этих заговорах. Почему мы так любим истории о злодеях, которые плетут интриги, чтобы завоевать мир? Все мы знаем, что наша жизнь не очень-то нам подконтрольна, что на все воля Божия. Но мы перестали верить в богов. И в одного-единственного. Теперь мы верим звездам. Мифологию сменила астрология. Человеческий прогресс.

Чтение обычно вызывает у меня желание писать. Я всегда вела дневник. И до замужества обожала писать письма, которые были моей страстью. Может быть, «страсть» – слишком сильно сказано. Но однажды это мое увлечение обошлось мне довольно дорого. Я писала письма, чтобы доказать, что я существую. Они смягчали мою грусть, выражали мою радость. Казалось, что когда выплеснешь все на бумагу, то можно контролировать свои чувства. Это как боль: если трогаешь место, которое болит, становится легче.

В пятнадцать лет у меня была связь с другом моего отца. Вернее, у Люка Райта была связь со мной. Он частенько навещал отца на его ферме. К тому времени там не велось уже никакого хозяйства. Ферма перешла к отцу от его деда и прадеда, но отец никогда не интересовался ею. Он отдал землю в аренду соседу и занялся тем, что единственно интересовало его по-настоящему – латинской поэзией. Он составил книгу переводов Горация, то есть взял дюжину од и сопроводил их различными переводами. У каждого стихотворения имелось по пять-шесть переводов, сделанных поклонниками Горация в течение столетий. Отец добавил и собственный перевод.

Мой отец был захвачен идеей новизны, дающей широкий простор для различных толкований и интерпретаций. Он не верил в существование объективной истины, причем в отношении всего. Он считал, что мы создаем собственную истину, исходя из данного конкретного момента нашей жизни. Мне всегда это казалось чем-то ужасно скучным и сухим, и меня все это совершенно не интересовало. Однако недавно я стала понимать, что старик был прав. Истина действительно очень субъективна.

Люк был редактором издательского отдела Принстонского университета, где опубликовали книгу моего отца «Версии Горация». Мой отец восхищался им и приглашал к нам на выходные. По утрам они говорили о Горации, а после обеда, когда отец ложился спать, Люк приходил ко мне.

Наверное, я все-таки флиртовала с ним. Ему было около тридцати, в то время как отцу за пятьдесят. Мне льстило, что Люк обратил на меня внимание. Обычно мы начинали с обсуждения моих школьных дел, затем переходили к моим друзьям и подругам, особенно друзьям. К тому времени я еще ни разу не спала с мальчиком. Сама мысль об этом ужасала меня.

Казалось, единственное, чего Люк хотел от меня, – это чтобы я все время переодевалась. Он говорил, что хочет, чтобы я выглядела взрослее. Не знаю, выглядела ли я более взрослой в бикини, но все это представлялось мне чем-то вроде любительского стриптиза. Никогда не забуду этого чувства.

Люк не переходил определенных границ. Он обнимал меня, гладил и целовал в разные места, но никогда не просил, чтобы я что-нибудь делала, а мне не хотелось проявлять инициативу. Я страстно желала подержать его член, который он никогда не вынимал из брюк. Мне приходилось его только воображать.

Именно это желание и заставило меня целую неделю писать ему на работу письма. Во-первых, я даже не знала, получал ли он их, потому что при встречах никогда о них не упоминал. А я тоже не спрашивала, потому что стеснялась. Но после того, как в нескольких письмах я умоляла его позволить потрогать его член, ввести его в себя и так далее, я запаниковала. Я стала воображать, что кто-то другой вскрыл эти письма – его подружка или сослуживец.

Однажды в довольно пасмурный воскресный день, когда Люк собирался уже уходить, я разревелась от желания и разочарования. Я должна была знать, получил ли он мои письма. Я остановила его, когда он уже садился в машину. Помню, сунула голову в машину и без обиняков спросила о них. Он ответил: да, он их получил. Я ответила, что тогда я ничего не понимаю. Он уехал, даже не взглянув на меня.

Я вернулась домой и опять залилась слезами. Отец позвал меня в свой кабинет.

– Мне стыдно за тебя, – сказал он.

– Почему? Что я такого сделала?

– Ты понимаешь, что значит слово «доверие»?

– Да. – Я прекрасно понимала значение этого слова.

– Тогда что это? Что значит вот это?

В руках отца была пачка листков. Я сразу же поняла, что это мои письма к Люку.

– Как они оказались у тебя? – закричала я. – Это тебя не касается!

– Люк мой друг, Пандора. А ты написала ему это… эту грязь.

– А он отдал тебе. Он отдал их тебе! – Я разрыдалась. Я думала, что сойду с ума от ненависти. Люк отдал отцу мои личные письма. Это было невероятно, но это произошло. Я была готова убить Люка.

– Наверное, все пошло не так, когда умерла твоя мать, не знаю. – Отец опустился на стул.

– Отдай их мне. Они мои! – Я попыталась выхватить их, но он мне не дал. – Я его ненавижу! А тебя презираю! Я хочу уехать из этого дома. Я хочу уехать отсюда.

– Ты меня обесчестила.

– Но это личные письма. Личные!

– Пандора, ты понятия не имеешь, что такое честь. Как и твоя мать.

Это было одной из его любимых тем: честь. Думаю, что это пришло из так называемого «классического мира», где у женщин не было понятия о чести. Очевидно, это было привилегией мужчин. Женщинам оставалось лишь заниматься любовью.