– Стефания?

Голос был низким и очень приятным. Даже мое имя он умудрился произнести с акцентом. Как же они любят подчеркивать свое отличие от нас, белых!

Я молча ждала, пока он подойдет и так, будто мы встречаемся раз в двадцатый, возьмет за плечи, вынуждая заглянуть себе в глаза.

У него было большое, не слишком хорошо выбритое смуглое лицо и длинные усы, делавшие его похожим на русского гусара.

– Кей феля? – поинтересовалась я.

«Как дела?» была единственная фраза, которую я знала на арабском.

Омар расхохотался, показав сильные ровные зубы, которыми как я представила, он рвет тела «неверных».

– Ай да умница! Все знает! – забасил он в мою честь дифирамбы.

Я невольно вздохнула.

Омар оказался примитивен, что не было для меня неожиданностью, хотя и огорчало. Любой женщине хочется, чтобы у ее партнера было побольше не только в чреслах, но и в голове. Однако жителей Востока никоим образом не следует сравнивать с европейцами, включая белых американцев, потому что это совершенно разные люди с разными укладами жизни. То, что я называла глупостью, помогало тому же Омару не только шутя расставаться с кучей денег «просто так», но и столь же шутя их зарабатывать.

Вспомнив обо всем этом, я расслабилась и решила просто отдыхать в свое удовольствие. Благо настроение моего нового мужчины тому способствовало.

Он поцеловал меня в губы, усадил на диван, выключил телевизор и с того же пульта дистанционного управления, буквально исчезавшего в его широкой ладони, оживил музыкальный центр:

– And it seems to me you lived your life Like a candle in the wind…

Это была песня Элтона Джона «Свеча на ветру» о Норме Джин.[15]

Я терпеть не могу «пышку Мерлин» и меня просто бесит, когда некоторые умники начинают меня с ней сравнивать. Неужели я выгляжу такой же бабой? сокрушаюсь я тогда. Неужели я настолько же неэротична, однобока и стервозна?

Я вообще считаю, что шестидесятые года были самыми несексуальными годами нашего века.

Снова переведя горящий взгляд на меня, Омар сказал:

– Сейчас мы будем пить, потом примешь душ, а потом мы будем друг друга любить.

Программа была оптимальной. Главное – все четко, что за чем, вот только время не проставлено. Ну да ладно, как-нибудь не запутаемся».

В ожидании обещанных напитков Стефания откинулась на упругую спинку дивана и еще более пристально оглядела своего будущего противника.

Омар был высок даже для европейца – чего уж там говорить об арабах, которые по большей своей части склонны не превышать высоту ста семидесяти сантиметров. Конечно, с другой стороны, араб арабу – рознь, и Омар был наглядным тому примером.

Кроме того, он произвел на Стефанию впечатление шириной плеч и волосатостью смуглой груди, видневшейся в распахе халата. На груди висела цепь с тяжеленной блямбой в виде короны. Ничего не попишешь, царственная грудь требует царственного венца.

Немногословность хозяина позволила Стефании быстро позабыть все свои прежние рассуждения относительно примитивизма отдельных мужчин.

Перед ней и в самом деле был хозяин.

Это чувствовалось уже по одному тому, как он поставил на столик рядом с диваном два фужера и разлил в них вино из красивой красной бутылки. Уверенность его движений и взгляда не допускали возможности отказа.

Не успела Стефания распробовать вкус вина, как Омар, сев рядом, взял у нее из рук фужер и сказал:

– Я хочу на тебя посмотреть. Разденься.

Стефания встала.

Она чувствовала, что этот зверь хочет ее, и это ей даже льстило.

Она ничего заранее не придумывала и не готовила, и потому оставалась все в том же утреннем черном обтягивающем платье. Осознавая, как мало на ней надето и что всякому мужчине хочется, чтобы перед ним раздевались как можно дольше, она стала медленно покачиваться в такт музыке и обеими руками закатывать подол юбки на бедра, пока под ее ладонями не образовалось толстое кольцо, обнявшее узкую талию.

Она заметила, как он удивился, увидев, что на ней нет чулок. Мало кто мог похвастаться такими безупречно гладкими и точеными ногами, какими обладала Стефания.

– Что теперь? – спросила она, чувствуя, что скрываемое до сих пор возбуждение неумолимо растет.

Омар молча указал пальцем на алые трусики – эту часть туалета Стефания меняла постоянно.

Стефания не могла не оценить этот жест хозяина.

Еще во времена Овидия[16] сложился некий канон того, как следует описывать обнаженное женское тело – постепенно, сверху вниз. Этой традиции следовали потом все художники, писатели, артисты, вплоть до постановщиков номеров стриптиза. Но почему – никто толком не знал и не отдавал себе отчета. Ведь куда как эффектнее выглядит женщина, начинающая обнажаться снизу. Хотя… кому что нравится, конечно. Омару, судя по всему, нравилось то же, что и самой Стефании.

Она отошла подальше от дивана. Отошла вовсе не для того, чтобы не дать мужчине возможность дотронуться до нее, но чтобы, напротив, увеличить расстояние и тем создать ощущение театральности.

В столь индивидуальном и интимном вопросе, как сексуальное мировоззрение, существует множество деталей, на которые мало кто обращает достойное внимание.

Например, можно посадить человека перед самой сценой, на которой эдакая бесстыдная нимфа будет танцевать изощреннейший стриптиз, но если поставить рядом со сценой большой монитор и проектировать на него тот же танец, зритель заметит, что возбуждает его гораздо сильнее та девушка, которую «видит» камера, а не та, которая извивается в метре от него. Всякая нарочитость, всякая непосредственность восприятия снижают его остроту.

Стефания не спешила. Омар молча ждал, не торопя ее.

Она смотрела на его руки, державшие фужер, на губы, трогающие его замутненный край, и думала о том, как те же руки и губы скоро будут владеть ею.

Она вдруг резко повернулась к зрителю спиной и присела на корточки, приспустив трусики до щиколоток.

– Покажись.

Стефания выпрямилась и замерла, подняв над головой руки и плотно сжав ноги.

Она знала, что смотрится со стороны очень красиво. Она импровизировала и наслаждалась.

Медленно переступая ногами, повернулась к мужчине лицом.

Она видела, что его взгляд устремлен на ее живот.

Живот женщины всегда притягивает мужчину. Едва ли при этом он думает о том, что сам когда-то вышел из него, быть может, он тешит себя иной, надменной мыслью: смотри у меня, если я захочу, эта гладкая поверхность неимоверно раздуется, отяжеленная плодом, моим плодом.

Под животом у Стефании находился еще один предмет ее женской гордости: твердый, слегка выпуклый лобок, поросший темной, мягкой шерсткой, за которой она тщательно ухаживала.

Лишь однажды она позволила мужчине «надругаться» над ней в этом месте. Они надолго расставались, разлука могла продлиться и месяц, и два, и он попросил разрешения оставить себе какую-нибудь память о ней. Она лежала тогда в постели, нагая, поверх одеяла, а он вышел в соседнюю комнату и вернулся с ножницами. Она улыбнулась и вынула из-за ушка нежный локон. Однако мужчина хотел другого. Кроме ножниц, он вооружился ниткой и, склонившись над ногами замершей в ожидании Стефании, обвязал ею щепотку волосков на лобке. Затянув нитку потуже, он осторожно подрезал волоски под самый корень, отчего осталась забавная проплешина. Стефания попыталась загладить ее пальцами – бесполезно. А нитка тоже оказалась слабой, и, как узнала потом Стефания, любовнику пришлось ссыпать отстриженные волоски в отдельный конверт, который он убрал в записную книжку и там хранил до следующей их встречи.

Омар с таким терпением смотрел на нее и оставался настолько невозмутим, что Стефании захотелось приблизиться к нему и первой прервать эту игру, грозившую выжечь все желание их обоих.

– Иди в ванную, – сказал Омар, словно уловив отчаянную решимость девушки.