– Ну, иди к черту… Дура! – резко бросил Курати, оттолкнул Йоко и, подобрав зонт, не оглядываясь, быстро зашагал прочь. Вне себя от злобы и ревности, Йоко хотела побежать за ним, однако ноги не слушались ее. По лицу катились горячие слезы, это Йоко оплакивала Курати, который уходил все дальше и дальше. Тихо шелестел дождь. Во всех окнах больницы, задернутых белыми шторами, горел яркий свет, от которого печальные больничные палаты становились еще более мрачными.

С болью в сердце подняла Йоко брошенные ею деньги. Ведь надо было платить за лечение Садаё. И снова из глаз у нее полились горькие слезы обиды.

До позднего вечера просидел Ока у постели больной, терпеливо ухаживая за ней. Немногословный, внимательный, он будто угадывал каждое желание Садаё. Разве могла сравниться с ним равнодушная к своим обязанностям сиделка! Йоко отправила ее спать, и они вдвоем с Ока меняли пузыри со льдом, измеряли температуру.

Садаё то и дело впадала в беспамятство. И когда она уж очень жалобно просилась домой, ее осторожно поворачивали на другой бок и говорили: «Ну, вот ты и дома!» И она радостно улыбалась. В такие минуты Йоко мучила совесть и ей было невыносимо тяжело смотреть на Садаё. Как жить дальше, если Садаё умрет? Ведь это она повинна в страданиях сестры. Будь она ласкова с ней, как прежде, Садаё не заболела бы так тяжко. Как страшно возмездие человеческой души! Сердце Йоко сжалось от муки, которую ни один врач в мире не в силах был облегчить.

Покрытая зеленым платком лампа бросала свет на спящую Садаё. На голове и животе у девочки лежали пузыри со льдом. Дыхание ее было таким тяжелым и прерывистым, что, казалось, вот-вот оборвется. Временами она что-то бормотала в бреду. Ока скромно стоял в углу, не сводя глаз с Садаё. При зеленоватом свете лампы он выглядел особенно бледным. Йоко сидела у самой постели, заглядывала в лицо Садаё и без всякой нужды то и дело перекладывала пузыри со льдом, из какого-то суеверного страха, что от ее бездействия девочке может стать хуже.

Короткая ночь подходила к концу. Йоко и не предполагала, что разрыв с Курати произойдет столь неожиданным образом, и при мысли об этом по лицу ее непрерывным потоком струились слезы.

Вдруг она представила себе, что сейчас происходит у нее в доме. Старуха, присланная из меблированных комнат, уснула. Курати и Айко, наверно, беседуют в маленькой комнате возле прихожей или в детской наверху, Непонятно, как относится к Курати эта Айко, она настолько хитра, что до сих пор еще ни разу не приоткрыла дверей своей души. Может быть, она и не чувствует никакого влечения к Курати. Но ведь Курати такая лиса. Кроме того, Айко не питает особой любви к ней, к Йоко. Кто может поручиться, что в этот вечер Айко не захочет отомстить ей? А может быть, это произошло уже давным-давно. Тогда сейчас, в этот тихий вечер… Сердце Йоко окунулось в холод и мрак, будто неожиданно погасло солнце. «Да я раздавлю ее двумя пальцами, эту Айко», – в возбуждении думала Йоко. В ней, как в ядовитой змее, проснулась жажда крови. Она медленно оглянулась на Ока. Он рассеянно смотрел на Садаё, будто вглядывался во что-то очень далекое, но, заметив движение Йоко, быстро перевел взгляд на нее. Однако ее искаженное злобой лицо так поразило Ока, что он вздрогнул и отвел глаза.

– Ока-сан, ради всего святого, прошу вас, поезжайте сейчас ко мне домой. Все лишнее отправьте на квартиру к Курати, а Айко скажите, чтобы немедленно перебиралась сюда со всеми необходимыми вещами. Если застанете там Курати-сан, передайте ему вот это, скажите, что я возвращаю. – С этими словами Йоко завернула в бумагу пачку десятииеновых бумажек и вручила их Ока. – Только сделайте это сегодня, сколько бы ни потребовалось времени. Вы выполните мою просьбу?

Никогда ни в чем ей не перечившего Ока эти лишенные всякого здравого смысла слова, казалось, привели в замешательство. Он подошел к окну, выглянул из-за занавески на улицу. Потом вытащил из кармана золотые часы с тонкой гравировкой и нерешительно проговорил:

– По-моему, это довольно трудно… Перевезти сразу столько вещей…

– Именно поэтому я и полагаюсь на вас. Впрочем, конечно, вам будет трудно… Тогда вот что. Оставьте записку старухе, вы найдете ее там, пусть она завтра, что ли, отвезет все к Курати-сан. Это вас не затруднит, я думаю? Или все равно затруднит? Ну как? Ладно. Задержала вас допоздна, да еще докучаю всякими просьбами… Саа-тян, ничего не случилось. Я разговариваю с Ока-сан. Нет никакого поезда, спи спокойно… Почему Садаё говорит такие страшные вещи? Ночью, когда я одна, мне просто жутко… Пожалуйста, идите домой… Я пошлю туда рикшу…

– Ну, чем посылать рикшу, лучше я сам пойду.

– А если Курати-сан нехорошо о вас подумает?

– Я совсем не потому не соглашался, что боюсь Курати-сан.

– Понимаю. Конечно, мне не следовало просить вас. В конце концов Ока все же пришлось отправиться за Айко. По расчетам Йоко, появление Ока должно было смутить даже Курати, который в эту ночь, конечно, находился у Айко и меньше всего ждал прихода Ока. Одна эта растерянность Курати явилась бы для Йоко целительным бальзамом. Она прошла в комнату дежурного врача, разбудила спавшую там растрепанную сиделку и попросила ее вызвать рикшу.

Ока с задумчивым видом вышел из палаты. Перед тем как уйти, он развернул лист парафиновой бумаги, в котором были цветы, украдкой положил их у изголовья Садаё и ушел.

Спустя некоторое время до Йоко чуть слышно донеслись шаги рикши, которого нанял Ока. Вскоре и этот звук растаял вдали. Резко хлопнула входной дверью сиделка, и снова все стихло. Лишь где-то в дальней палате плакал больной ребенок.

Йоко металась, не находя себе места. Несмотря на несколько бессонных ночей, она и сейчас не могла уснуть. Словно от тяжелой ноши, ныла поясница, отнимались ноги, плечи одеревенели, и при каждом движении Йоко казалось, будто слышится хруст, непрерывно болела голова. Все это вызывало безысходную печаль и глухое раздражение. Лицо вытянулось, большие глаза казались еще больше из-за окруживших их теней. Йоко боялась увидеть свое отражение, но не могла удержаться и при каждом удобном случае доставала из-за пояса маленькое зеркальце.

Вот и сейчас, прислушиваясь к дыханию спящей сестры, Йоко вынула зеркальце и, слегка повернув лицо к свету, стала себя разглядывать. У нее выпадали волосы, и лоб теперь был сильно открыт. Это больше всего беспокоило Йоко. Пока она гляделась в зеркало, приподняв лицо, незаметно было, как ввалились щеки. Когда же она наклонилась, резко обозначились впадины, похожие на канавки, и нижняя челюсть. Долго разглядывая свое отражение, Йоко постепенно привыкала к нему и даже уговаривала себя, что не так уж она и худа. Но стоило ей посмотреть на себя через какое-то время, как в зеркале снова появлялась безобразная женщина, ничего общего не имевшая с той Йоко, на которую когда-то засматривались и шептали: «Вот она, Йоко, Йоко». Может быть, это чужое лицо? Нет, не чужое. Но оно совершенно ей незнакомо. Мертвенно-бледное, измученное страданиями, искаженное злобой и ревностью лицо… Йоко задрожала всем телом и выронила зеркальце.

Металлический звон прозвучал в тишине, как раскат грома. Йоко испуганно взглянула на Садаё. Широко раскрыв налитые кровью горячечные глаза, Садаё удивленно смотрела в пространство.

– Сестрица Ай… Кажется, где-то стреляют, – внятно произнесла она. Йоко склонилась над больной, но та снова впала в забытье. Йоко опять овладел неизъяснимый страх перед смертью. Ее тени, казалось, витали в комнате. Йоко даже почудилось, будто чашка со льдом, которую она отчетливо видит, сейчас упадет и разобьется и все вокруг поглотят эти страшные тени, окутав комнату холодной, мрачной пеленой. Как много этих теней вокруг глаз и губ Садаё! Они копошатся и извиваются, словно черви. Или это они со всех сторон ползут к Йоко, тесня и обгоняя друг друга! Она даже разглядела самое смерть. Мозг обдало холодом, руки и ноги дрожали.