– Нет, не холодно.

Оглядев ее с обычной бесцеремонностью, Курати продолжал:

– Хлопот с этой молодежью не оберешься… Ну, пошли!

Он оглушительно расхохотался. Что-то дьявольское почудилось ей в этом смехе, прозвучавшем на фоне неистового рева волн. «Молодежь!» – это было сказано с насмешливой снисходительностью, но, словно признавая за Курати право говорить так, Йоко и не подумала ответить ему насмешкой. Она подобрала шаль и хотела послушно последовать за ним, однако ноги одеревенели и не двигались с места, будто притянутые магнитом. Йоко попыталась сделать шаг, но резкая боль пронизала онемевшее от холода колено, она невольно подалась всем телом вперед и с трудом удержалась на ногах.

– Подождите же! – проговорила она беспомощно. Ока, который шел следом за ревизором, тотчас обернулся.

– Позвольте опереться на вашу руку. Я понимаю, это очень нескромно, мы ведь только познакомились… Но что-то у меня с ногами, не знаю, застыли, наверно. – Йоко поморщилась.

Ока несколько мгновений стоял в нерешительности – эти простые слова остановили его, словно неожиданный удар кулаком в грудь. Наконец он молча приблизился. Еще не коснувшись его, Йоко знала, что он дрожит всем своим тонким, почти как у нее, стройным телом. Курати, не оборачиваясь, шел впереди, стуча каблуками.

Ухватившись за плечо юноши, поминутно вздрагивавшего, как породистая холеная лошадь, у которой волнение толчками пробегает под тонкой кожей, Йоко плелась, сердито уставившись в широкую спину Курати, словно перед ней был враг.

Сладкий крепкий аромат европейского вина, исходивший от еще не протрезвевшего ревизора, казалось, окутал его ядовитым туманом. В небрежном покачивании его плеч ощущалась необузданная чувственность. В Йоко вспыхнуло желание первой женщины, вкусившей запретный плод. Больше всего ей хотелось сейчас заглянуть в душу этого человека. В то же время рука ее, лежавшая на плече Оки, явственно ощущала упругие движения мышц, неожиданно сильных, несмотря на кажущуюся его женственность. Токи, исходившие от обоих мужчин, сплелись в душе Йоко, вызвав в ней бурю чувств. Как отбрасывают сухой лист, слетевший с дерева, так она отмела прочь мимолетную мысль о женихе: «Кимура?.. Надоело… Пусть помалкивает!» В горле пересохло, стало трудно дышать, рука, лежавшая на плече Оки, похолодела. Затуманенные желанием глаза ничего не видели, кроме спины Курати. Она инстинктивно прижалась к Оке и обожгла его лицо горячим дыханием. А Курати шел как ни в чем не бывало, освещая фонарем каждый уголок палубы, проверяя, все ли в порядке.

– Вы куда едете? – ласково спросила Йоко, приблизив губы к самому уху Оки. В голосе ее появились те нотки интимной близости, которые звучат в лепете перестающей сопротивляться женщины. Ока задрожал еще сильнее, не в силах вымолвить ни слова. Наконец он робко спросил:

– А вы?

И напряженно ждал, что ответит Йоко.

– Я думаю остановиться в Чикаго.

– Я… Я тоже, – едва слышно отозвался Ока.

– Вы собираетесь поступить в Чикагский университет?

Ока заколебался и после паузы пробормотал:

– Да.

«Наивный мальчик…» Йоко улыбнулась в темноте. Ей стало жаль Оку. Но, скользнув острым и быстрым, как молния, взглядом по спине Курати, Йоко подумала: «Мне жаль Оку, а тот, быть может, жалеет меня?» С какой-то ненавистью она смотрела на Курати, подавлявшего ее своим превосходством. Он, как видно, рассчитывал свои комбинации, все время опережая ее на один ход. Никогда прежде ей не приходилось испытывать такой ненависти, и она не могла побороть ее в себе.

Расставшись со своими спутниками и очутившись в каюте, Йоко впала в неистовство. Она, как слепая, не видела ничего вокруг. Дрожащими ледяными пальцами она то сжимала, то отпускала длинные рукава кимоно. Машинально сбросив боа и шаль, Йоко нетерпеливо развязала оби и бросилась на койку, даже не распустив волосы. Она обняла руками подушку, зарылась в нее лицом и неизвестно отчего разрыдалась. Но в то время как из глаз ее лились слезы, оставляя на подушке пятна, красные губы дрожали в жестокой усмешке.

Обессилев от слез, Йоко так и уснула не укрываясь. Яркая лампа до утра освещала ее разметавшееся тело.

Путешествие, в общем, проходило однообразно. Правда, море и небо, облака и волны менялись каждую секунду, но пассажиры смотрели на все это с апатией и некоторой растерянностью, ведь они не были поэтами. Все томились и жаждали какого-нибудь, пусть самого маленького, происшествия. Не удивительно, что Йоко без всяких усилий со своей стороны оказалась в центре внимания, и разговоры вертелись теперь вокруг нее. Небольшое общество на пароходе, прокладывавшем себе путь сквозь густой, словно примерзающий к нему туман, было постоянно занято Йоко. Все внимательно следили за каждым движением этой молодой женщины, чувственно-красивой, которая, по слухам, была не очень счастлива в прошлом. Впрочем, никто не знал ничего определенного.

Уже на следующий день после той памятной ночи она стала прежней Йоко, всегда сохраняющей свое «я», – она как будто готова была подчиниться чужой воле, но тут же поступала по-своему. Очень сдержанная при первом своем появлении в салоне, теперь она, по-девичьи живая, улыбающаяся, нередко весело болтала с пассажирами. Даже платья, в которых Йоко выходила в столовую, действовали на воображение изнывавших от скуки пассажиров, обещая им что-то необычайно интересное. Каждый раз Йоко представала перед своими спутниками в новом свете. То как сдержанная благовоспитанная дама из высшего общества, то как любительница искусства, блистающая утонченной культурой, то как искательница приключений, презревшая светские условности. Однако ни в ком это не возбуждало подозрений. Йоко сумела внушить всем мысль, что это оттого, что она – сложная, разносторонняя натура.

Йоко напоминала сирену, в которую морской воздух вдохнул жизнь, и госпожа Тагава, пользовавшаяся в начале путешествия всеобщим вниманием, теперь уже никого больше не интересовала. Мало того, ее положение, происхождение, образованность, возраст и прочие достоинства, заставлявшие ее держаться в жестких рамках старомодного этикета, делали ее бесцветной и неинтересной, как пустой храм, в который никто не ходит молиться. Госпожа Тагава уловила это сразу острым женским чутьем. У всех на устах было имя Йоко, а ее собственная популярность таяла на глазах. Даже доктор Тагава порой вел себя так, будто жены его не существовало на свете. Йоко замечала, что очень часто они сидят словно чужие, лишь изредка бросая друг на друга взгляды исподтишка. Однако госпоже Тагаве, которая сразу отнеслась к Йоко покровительственно, теперь уже трудно было держаться с нею иначе. Но и сторонний наблюдатель мог бы прочесть на ее лице ревнивую досаду. «Гадкая притворщица, как ловко ты носишь маску, как ловко заманила меня в ловушку». Тем не менее ей приходилось делать вид, будто ничего не произошло, и либо снизойти до Йоко, либо возвысить ее до себя. В результате отношение госпожи Тагавы к Йоко резко изменилось. Но та словно и не замечала этой перемены и весьма разумно предоставила госпоже Тагаве поступать, как ей заблагорассудится. Йоко знала, что такая непоследовательность госпожи Тагавы в конце концов обернется против нее самой, зато Йоко от этого только выиграет. И Йоко оказалась права. Отступление соперницы не прибавило ей ни уважения, ни сочувствия – более того, влияние ее резко упало, и наступил наконец момент, когда Йоко стала держаться с госпожой Тагавой как равная. Ее незадачливая «подруга» бросалась из одной крайности в другую – то она была на удивление добра и любезна с Йоко, то обдавала ее холодом высокомерия. А Йоко со спокойным любопытством наблюдала разлад в душе госпожи Тагавы, как наблюдает заклинатель предсмертную агонию очковой змеи.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.