– Какой ужасный уголь. Видно, его не полили водой. Даже торговцы углем, очевидно, полагают, что, раз в доме одни женщины, им можно всучить что угодно, – заметила, нахмурясь, Йоко. Кото, видно, тронули ее слова.

– Я человек грубый… И если сказал что-нибудь лишнее, простите меня. Каким бы я ни был близким другом Кимура, это не значит, что я забочусь только о его благополучии. Но я всей душой ему сочувствую… Если бы только вы высказали все, что у вас на сердце, я нашел бы в себе силы понять и вас и его. Может, я слишком прямолинеен? Но я хочу видеть мир, озаренным солнечным светом. Или это невозможно?

Йоко ответила ему ласковой улыбкой.

– Я вам просто завидую. Вырасти в дружной семье, научиться смотреть на все прямодушно – как это замечательно! Если бы остальные люди походили на вас, в мире исчезли бы все неурядицы и воцарился покой. А таких, как Ока-сан, мне искренне жаль. Когда я увидела, что он нуждается в моей, именно в моей, поддержке, я из жалости поцеловала его сегодня на глазах у Курати… Я ему очень сочувствую. – По лицу Йоко пробежала легкая тень. – И вот подумайте, Кото-сан, я, как и вы, люблю веселье и радость, а приходится быть упрямой, сторониться людей, по собственной воле вызывать у них ложное о себе представление. Сейчас, быть может, вы не поймете… О, уже пять часов. Я велела Айко приготовить ужин. Вы уж покажитесь сестрам, они давно вас не видели. Хорошо?

Кото вдруг выпрямился.

– Я ухожу. Пока я не смогу сообщить Кимура что-нибудь определенное, обедать у вас мне не позволит совесть. Йоко-сан, умоляю вас, спасите Кимура. И себя спасите. Говоря по правде, когда я наблюдаю за вами издалека, вы внушаете мне ненависть. Но стоит мне с вами так побеседовать, как я чувствую, что есть в вашей душе нечто такое, в чем вы сами себя не можете обмануть. И я злюсь на себя за это и говорю вам грубости. У вас плохое окружение. Самое дорогое – это жизнь, не будущая, не прошлая, а эта, нынешняя жизнь, и я хочу прожить ее так, чтобы не о чем было сожалеть. Я могу споткнуться, могу упасть, но все равно не стану унывать и хныкать, как другие. Упаду – встану. Быть может, я глупец и не похож на остальных людей, но я хочу жить именно так.

В этот момент в комнате загорелся яркий электрический свет.

– У вас и в самом деле болезненный вид, – сказал Кото, с жалостью глядя на Йоко. – Скорее поправляйтесь. А сейчас позвольте мне откланяться.

Даже чуткий, как лань, Ока не заметил, как плохо Йоко выглядит, а бесчувственный Кото заметил и выразил беспокойство. И Йоко прониклась теплым чувством к этому простодушному человеку.

– Ай-сан, Саа-тян, – крикнула Йоко, – скорее идите сюда, Кото-сан уходит, уговорите его остаться.

Садаё выбежала в прихожую, но броситься Кото на шею, как она проделывала это с Курати, не решилась и стояла молча, застенчиво глядя на него. Вслед за ней, снимая с головы полотенце, появилась Айко, Свет лампы упал ей на лицо. Кото, видимо, поразила ее красота. Он, словно зачарованный, забыв даже поздороваться, не отрываясь смотрел ей в глаза. С улыбкой, от которой на щеках у нее появлялись ямочки, Айко без тени робости слегка поклонилась Кото.

– Нехорошо, Кото-сан, – сказала Йоко. – Сестры так старались отблагодарить вас за добро, которое вы им сделали. Может, и невкусно у них получилось, но вы непременно должны попробовать. Слышите? Саа-тян, беги спрячь его фуражку и саблю.

Садаё живо выхватила фуражку из рук Кото, и ему ничего не оставалось, как вернуться в комнату. Йоко послала за Курати.

За столом, накрытым в большой гостиной, царило оживление, редкое в этом доме. Все пятеро сидели на своих местах, готовые приступить к трапезе, когда вошел Курати.

– О, входите, пожалуйста. Сегодня у нас весело. Сюда, прошу вас. – Йоко указала на место рядом с Кото. – Курати-сан, этот господин – Гиити Кото – близкий друг Кимура. Я вам о нем говорила. Он так редко жалует нас своими визитами. А это Санкити Курати, бывший ревизор с «Эдзима-мару».

Курати спокойно уселся рядом с Кото.

– Я как-то мельком видел вас в «Сокакукан», но так и не познакомился, за что прошу прощения. Я многим обязан нашей любезной хозяйке. Очень рад с вами познакомиться.

Слегка наклонив голову, Кото молча смотрел Курати прямо в глаза. Курати нахмурился, ему было неловко за свои необдуманные слова, но тут же справился с собой и с улыбкой снова обратился к Кото:

– С тех пор вы очень изменились, вас не узнать. Во время японо-китайской войны я тоже был наполовину военным. Это очень интересно. Но иногда трудновато приходится, правда?

– Да, – коротко ответил Кото, не поднимая глаз от стола.

Терпение Курати истощилось. Все почувствовали это, и настроение сразу испортилось. Даже умелая тактика Йоко не могла спасти положение. Особенно остро переживал это Ока. Одна только Садаё оставалась веселой и беспечной.

– Сестрица Ай ошиблась и вместо уксуса налила в салат слишком много оливкового масла.

– Вот Саа-тян всегда так, – кротко взглянула на лее Айко. Но Садаё, ничуть не смутившись, продолжала:

– Зато потом я еще подлила уксуса, так что, может, он даже чересчур кислый. Хорошо бы еще зелени добавить.

Все невольно рассмеялись. Засмеялся и Кото, но тут же умолк. Вдруг он отложил в сторону палочки для еды.

– Из-за меня стало грустно за этим веселым столом. Прошу извинить. Мне пора.

– Нет, нет, что вы, ничего подобного, – пыталась уговорить его Йоко. – Оставайтесь с нами до конца, прошу вас, пожалуйста. Потом мы все вместе пойдем вас провожать.

Но Кото ничего не хотел слышать. Все поднялись из-за стола, не окончив ужина. Кото надел сапоги, пристегнул саблю и, разглаживая складки на мундире, внимательно посмотрел на Айко. С самого начала не принимавшая участия в разговоре, Айко и сейчас молчала и укоризненно смотрела на Кото своими широко раскрытыми кроткими, задумчивыми глазами. Это не укрылось от зоркого взгляда Йоко.

– Кото-сан, вы приходите к нам почаще, непременно. Мне еще многое надо сказать вам, да и сестры будут рады. Смотрите же приходите, пожалуйста.

Йоко дружески взглянула на Кото. Он неловко козырнул и скрылся в окутанной вечерней тьмой роще, гравий на дорожках заскрипел под его сапогами.

Курати, который был в это время в гостиной, словно разговаривая сам с собой, досадливо произнес:

– Дурак!

После поездки в Такэсиба Йоко и Курати часто покидали дом, чтобы где-нибудь вдали насладиться уединением и любовью. Иногда вместе с ними отправлялись Масаи или кто-нибудь из знакомых Курати иностранцев, главным образом американцы. Йоко понимала, почему Курати часто бывает в обществе этих людей, знала, как они ценят женскую красоту, и сумела покорить их не только женскими чарами, но и весьма изысканными манерами и превосходным знанием английского. Это, несомненно, немало помогло Курати в его делах. У него появилось еще больше денег. В дом Йоко благодаря денежной дани от Курати и Кимура пришел полный достаток, почти немыслимый для людей среднего класса. Йоко могла теперь больше посылать Садако. Со свойственной женщинам бережливостью, она даже откладывала понемногу каждый месяц и открыла текущий счет в банке.

Однако Курати с каждым днем становился все вспыльчивее и грубее. В его глазах уже не было прежней беззаботности и уверенности. В них появилась тревога. Временами на него находила беспричинная ярость, и он принимался на чем свет ругать Масаи и других своих компаньонов.

Йоко чувствовала, как ухудшается ее здоровье. А Курати, чем грубее он становился, тем настойчивее требовал от Йоко страсти, неистовой, испепеляющей. И она невольно подчинялась его желаниям. Да и сама она жаждала получить от Курати не меньшую долю этой сумасшедшей любви. Не задумываясь, она шла на все, только бы угодить ему. Бурное чувство, которое вспыхивало яростным пламенем, заставляло бешено работать мозг и сердце и приводило к крайнему нервному напряжению – Йоко превращалась в комок нервов и плоти, но вслед за этим все чаще наступало состояние полной прострации, похожее на смерть. Такое испытание жизненных сил до полного изнеможения, такая жестокость к самой себе повторялись бесконечно. А Курати становился просто невыносим.