Курати хотел снова заключить Йоко в объятия, но она увернулась и, соскользнув с его колен, прижалась щекой к циновке. Ей очень хотелось верить его словам. Но вдруг он все выдумал? Почему он ничего не говорит о жене и детях? И Йоко ничего не оставалось делать, как лить слезы, вызывавшие у Курати только недоумение.

За окном, в черной ночи, бушевала буря.

– Можешь не верить мне, сама убедишься, что я говорю правду… Терпеть не могу уговаривать.

Курати сделал усилие, чтобы сдержаться, подвинул к себе курительный прибор и взял сигару.

Йоко со страхом подумала, что начинает раздражать Курати. Этого ни в коем случае нельзя допускать. Даже страшно подумать – это может натолкнуть его на мысль о разрыве. Но она никак не могла совладать с собой и продолжала рыдать под завывание бури.

«О чем же я думала? Нервы совсем сдали. Такого со мной еще не бывало».

В эту ночь Йоко легла спать в комнате на нижнем этаже. Курати остался наверху. Это была первая ночь, когда они спали врозь. Курати старался что-то объяснить ей, но она, ответив довольно сухо, велела горничной перенести постель вниз. Она легла, но так и не уснула, почти до двух часов проворочавшись с боку на бок. Ее воображение рождало все новые и новые фантастические идеи об отношениях между Курати и его женой, ее собственная судьба рисовалась ей в самых мрачных тонах. Наконец, совершенно обессиленная, она забылась беспокойным, полным тревожных видений сном.

Проснулась она от острой тоски, вдруг сжавшей сердце: то ли дурной сон ей привиделся, то ли она озябла – Йоко давно не проводила ночи одна. Видимо, ветром сорвало электрические провода: ложась спать, она не выключила свет, но сейчас он погас. Буря чуть успокоилась, и осенняя ночь казалась теперь особенно тихой. В соседней комнате трещал сверчок. Сон Йоко был коротким и неглубоким, но предрассветный холодок принес с собой бодрость, прояснил мысли. До связи с Курати она всегда спала одна, но теперь ей чего-то не хватало, было ужасно тоскливо, и она удивлялась, как могла жить в одиночестве все эти долгие годы. Наконец Йоко решила, что незачем подвергать сомнению искренность Курати. Правда, после возвращения в Японию прошло всего несколько дней, но отношения у них прежние.

Хоть любовь и затуманила ей глаза, Йоко все же сохранила способность трезво мыслить. До чего же глупо вела она себя накануне вечером! Обычно Йоко не теряла самообладания, как бы сильно ни горячилась, и ей было нестерпимо стыдно за вчерашнюю истерику. Йоко сама с собой разговаривала, ощущая подбородком холод свежевыстиранного пододеяльника.

– О чем же я вчера думала? Нервы совсем сдали. Такого со мной еще не бывало!

Йоко приподнялась, нащупала у изголовья чашку с водой и отпила немного. Ледяная вода, приятно холодя горло, медленно разлилась по желудку. И хотя Йоко не пила сакэ, ощущение было такое, словно она утолила жажду после похмелья – чувство совсем новое, незнакомое. В груди горело, а ноги совсем окоченели. Стоило ей пошевелить ими, и от белоснежных простынь, казалось, веяло холодом. Она представила себе широкую, сильную грудь Курати. Холод и любовь едва не погнали ее наверх. Но она сумела подавить в себе это желание и снова обрела душевное равновесие. Если она будет вести себя, как вела вчера, и не заставит Курати заговорить о жене, она ничего не добьется. Нужно все обдумать хладнокровно. С этой мыслью Йоко забылась в сладком предутреннем сне.

Проснулась она, когда Курати еще спал, быстро оделась и открыла дощатую дверь веранды, выходившей в небольшой садик. Трава на клумбах и кустарник были сильно потрепаны и примяты ветром. Сразу за садом начиналась роща, где росли криптомерии и сосны, а за рощей виднелся широкий двор усадьбы «Тайкоэн». Взору Йоко открылся спокойный, уединенный уголок, какой можно отыскать лишь где-нибудь в деревне. Просто не верилось, что она в Токио и что совсем рядом веселый квартал с гостиницей «Сокакукан». Это был тихий островок среди шумного и многолюдного города.

Сквозь утреннюю дымку пробивались солнечные лучи, и тени криптомерий прямыми полосами ложились на черную, влажную после дождя землю. Весь сад был в пестрых пятнах от опавших листьев вишни – желтых и красных на солнце, оранжевых и лиловых в тени. Пестроту дополняли цветы хризантем. Но пейзаж не радовал Йоко. Сад либо должен быть строгим, чисто и аккуратно прибранным, либо богатым и роскошным. А здесь такой беспорядок! Йоко уже не терпелось все убрать и переделать по-своему.

Но сначала она решила обойти весь дом и заглянуть в каждый угол. На шум открываемых ставней прибежала горничная, и Йоко повела ее за собой. Это оказалась та самая девушка, которая встретила вчера Йоко. Сразу можно было определить, что эта бойкая на вид, смазливая девушка лет девятнадцати на самом деле очень скромна, из тех, что становятся верными женами. Ее рекомендовала хозяйка гостиницы, знавшая отца горничной, который носил тофу[42] в «Сокакукан».

Цуя (так звали горничную) показала Йоко небольшую столовую под лестницей, огромную комнату с нишей в стене и отделенную от нее коридором, помешавшуюся рядом с передней комнату для чайных церемоний. В конце коридора находилась ванная и неожиданно большая кухня, а рядом с ними еще две небольшие комнатки (судя по всему, здесь жил владелец дома). Убранство комнат носило печать особого изящества. Горничная открыла ставни и показала Йоко еще один сад, поменьше. Деревья и цветы в нем содержались в относительном порядке. На них приятно было смотреть. Но Йоко покоробил вид грязной крыши какого-то низенького строения за оградой, – скорее всего уборной соседнего дома. В самой маленькой комнате рядом с кухней жила Цуя. Во всех пяти комнатах, кроме отведенной для горничной, были деревянные карнизы, а в трех из них – еще и стенные ниши, которые Курати уже успел украсить картинами и безделушками. Если в архитектуре дома и в устройстве сада Йоко разбиралась неплохо и имела даже свой собственный вкус, то в картинах и каллиграфических надписях она мало смыслила и оценить их была не способна. И хотя в беседах со знатоками ее выручала природная сообразительность, иногда все же случалось так, что она не видела достоинств произведения, вызывавшего восторги молодых художников. Она и сама понимала, что в живописи и литературе разбирается не намного лучше дюжинного обывателя, но упрямство не позволяло ей признаться в этом. Среди художников встречаются такие же снобы, как и те изысканные господа, которые увлекаются антикварными вещами и превозносят до небес так называемый привкус старины. Йоко гордилась тем, что в ней нет этого лицемерного снобизма, и, осматривая картины, развешанные в доме, не пыталась определить их действительную ценность. Ей было вполне достаточно того, что они висят на своем месте.

Комнатка Цуи была аккуратно прибрана, кухня блестела чистотой. Все это радовало Йоко. Приятно было сознавать, что у нее теперь удобный дом, расторопная, чистоплотная горничная, и дурное настроение, в котором Йоко встала, постепенно рассеялось.

Йоко умылась теплой водой, которую принесла Цуя, и напудрилась. На душе стало легко, воспоминания о вчерашнем вечере больше не тяготили ее. Йоко тихонько поднялась на второй этаж. Ей захотелось приласкаться к Курати, попросить у него прощения. Она осторожно раздвинула фусума. Из темной комнаты повеяло теплом и запахом, присущим одному только Курати. Он крепко спал, лежа на спине. Йоко подбежала, припала к его груди и обвила его шею руками. Курати проснулся и молча вдыхал волнующий аромат ее волос, тонкий, как аромат только что расцветшего цветка, особый запах ее одежды. Потом лениво пробормотал:

– Встала уже? Который час?

Сейчас Курати был похож на большого ребенка. Йоко невольно прижалась щекой к его горячей щеке.

– Уже восемь. Вставай, а то опоздаешь в Иокогаму.

– В Йокогаму? – протянул Курати, медленно проведя рукой по короткому ежику волос. – В Йокогаме мне уже нечего делать. Меня собираются уволить, с какой же стати я буду еще служить им? Все из-за тебя! Чертовка!