– Да разве можно без этого? – громко поддакнул Курати, словно знал всю интимную жизнь Кимура.

– Значит, вы не скучали, верно, Кимура-сан? Курати-сан, хотите послушать, как Кимура-сан просил моей руки? Он сидел прямо, не шелохнувшись, а разговор вел в таком тоне, словно готов был бороться не на жизнь, а на смерть. Моя мать в это время лежала в постели, тяжело больная. И он сказал ей, моей матери, какие-то слова, которые я не должна забывать… Постойте… А, да, да…

Искусно копируя интонацию Кимура, она продолжала:

– «Пусть Бог меня накажет, если какая-нибудь другая женщина затронет мое сердце…» Что-то в таком духе…

Кимура покраснел и пристально, с укоризной смотрел на Йоко. Ревизор через плечо бросил взгляд на Кимура и с громким смехом обратился к нему:

– Ну, Кимура-сан, в таком случае вы, наверно, уже изрядно согрешили перед Богом.

– Вы, очевидно, судите о других по себе, не правда ли? – выдавил, кисло улыбаясь, Кимура. Лицо его, по-прежнему хмурое, выражало недоумение. Он не знал, как относиться к словам Йоко: они были чересчур легкомысленны, чтобы принять их за насмешку и выбранить ее в присутствии чужого человека, и в то же время слишком резки, чтобы обратить все в шутку и посмеяться. Йоко со злорадством следила за выражением лица Кимура, по которому словно разлилась желчь. У нее было такое чувство, будто она выпила какое-то освежающее лекарство, протолкнувшее давно стоявший в груди комок.

Курати вскоре ушел, и Йоко снова усадила Кимура, угрюмого и мрачного, рядом с собой.

– Ну, не противный ли этот господин! С ним больше не о чем говорить. Вам, наверное, было неприятно слушать? – Она льстиво и кокетливо смотрела на него снизу вверх, как только что смотрела на Курати. Но Кимура был слишком расстроен, чтобы сразу успокоиться. Йоко показалось, что он умышленно стремится подавить ее своей серьезностью. В душе насмехаясь над Кимура, она по-прежнему ласково смотрела на него. Кимура хотел высказать какие-то опасения, но не решался, боясь невзначай обнаружить свои истинные чувства. Разговор то и дело обрывался, так продолжалось еще с полчаса. Наконец он решился:

– Значит, ревизор и вечерами заходит к вам?

Ему не удалось сохранить равнодушный тон, голос его дрогнул. Глядя на него с участливой улыбкой, как на глупое животное, попавшее в капкан, Йоко возразила:

– Мыслимое ли это дело на таком маленьком пароходе? Подумайте сами! Я ведь о чем говорила? Ревизор и его приятели сейчас свободны, каждый вечер собираются в столовой, пьют, болтают всякий вздор. А мне все слышно. Вчера Курати там не было, вот я и решила подтрунить над ним. Дело в том, что в последнее время на пароход зачастили женщины сомнительной репутации, шумят, надоедают… Хо-хо-хо, а вы уж невесть что вообразили.

Кимура не знал, что и думать. Он вообще потерял всякую надежду разобраться в том, что говорила Йоко. А она невинно улыбалась, затем вдруг ловко возобновила разговор, прерванный приходом ревизора, и принялась рассказывать дальнейшие подробности своего отъезда из Токио.

Так, повинуясь капризу, Йоко создавала недоразумения и сама же их устраняла. Она не могла отказать себе в удовольствии поиграть человеком, которого крепко держала в руках, как играет кошка мышью. Порой при одном лишь взгляде на Кимура она едва не дрожала от ненависти и тогда, ссылаясь на болезнь, прогоняла его. Оставшись одна, Йоко в припадке ярости швыряла на пол все, что попадалось под руку. «Теперь я все ему скажу. Незачем держать возле себя человека, который не годится даже для игры. Нужно объясниться, я хочу, чтобы душа моя была чиста». Но в то же время Йоко, как опытный тактик, не забывала и о практической стороне жизни. Пока она прочно не завладела Курати, было бы неосмотрительно упускать Кимура. «Не торопись снимать сандалии, пока не знаешь, где будешь ночевать», – вспомнила она слышанную в детстве от матери поговорку и невесело усмехнулась. «Да, это верно, Кимура пока нельзя бросать», – без конца твердила она себе.

Однажды Йоко получила письмо из Соединенных Штатов. Она удивилась. Как будто некому было писать ей сюда, на пароход. Она хотела вскрыть письмо, но потом раздумала и передала его Кимура, нарочно, чтобы дать ему в руки оружие: ей было интереснее сражаться безоружной. Какую еще новую неразрешимую задачу ей предстоит решить? Йоко ждала с замиранием сердца. Оказалось, что письмо от Ока, он сошел на берег, на ходу попрощавшись с нею. Скверным почерком, который так не гармонировал с его внешним и внутренним обликом, Ока писал:

«Я слышал, что Вы решили не сходить с парохода и возвращаетесь в Японию. Если это верно, то и я непременно вернусь. Может быть, Вы посмеетесь надо мной, сочтете сумасшедшим. Но я не вижу другого выхода. В разлуке с Вами, среди чужих людей я сойду с ума. Вы еще не знаете, что я единственный сын очень известного в Японии коммерсанта. Мать умерла, и отец женился вторично. С мачехой я не очень лажу. К тому же я с детства слаб здоровьем, и отец решил послать меня путешествовать за границу. Но меня не покидает тоска по родине. Кроме того, никто еще не относился ко мне с такой добротой, как Вы, без Вас я не смогу и дня прожить на чужбине. У меня нет ни братьев, ни сестер, сама судьба послала мне Вас в сестры. Пожалейте меня, относитесь ко мне, как к младшему брату. Позвольте, по крайней мере, находиться там, где я мог бы слышать Вас, видеть Вас. Я прошу лишь об одной этой милости и непременно вернусь в Японию, хотя знаю, что это вызовет недовольство родных. Замолвите же за меня слово ревизору».

Йоко подробно, без утайки рассказала Кимура (он попросил ее об этом) о своих отношениях с Ока. Кимура задумчиво слушал и наконец изъявил желание познакомиться с ним. Йоко с неприязнью подумала, что Кимура проявляет такое великодушие потому, что Ока моложе его. «Ну что ж, пусть в таком случае Кимура узнает от Ока о наших отношениях с Курати. А когда он придет сюда, черный от ревности и злобы, я опять сделаю его покорным».

На следующее утро Кимура пришел глубоко взволнованный и подробно рассказал о своем свидании с Ока. Ока жил в роскошном номере «Ориентал-отеля». В том же отеле остановилась чета Тагава, и Ока жаловался Кимура, что ему ужасно надоели японцы, которые не переставая ходили к супругам. Ока очень обрадовался Кимура, встретил его почтительно, как старшего брата. Преодолев смущение, Ока откровенно признался, что его влечет к Йоко. Кимура, услышав из уст другого признание, которое собирался сделать сам, был тронут до глубины души, даже прослезился. Оба долго изливались в сочувствии друг к другу, и Кимура решил относиться к нему, как к младшему брату, однако от намерения вернуться в Японию посоветовал отказаться.

Выслушав Кимура, Йоко поняла, что хорошее воспитание не позволило Ока поступить бесчестно и, дав волю фантазии, рассказать Кимура об ее отношениях с ревизором, как он их себе представлял. Расчеты Йоко не оправдались. Спектакль, который она готовила, не получился из-за плохой игры актеров. Но позже Йоко не раз с удовольствием вспоминала стройного, красивого юношу, который вполне мог сойти за очаровательную женщину, если его нарядить в женскую одежду.

Через несколько дней после прихода судна в Сиэтл Кимура удалось повидаться с четой Тагава. С этого времени он резко переменился, стал задумчив и мрачен. Случалось даже, что он не слышал обращенных к нему слов Йоко. Но однажды он не выдержал и спросил:

– Как вы можете водить дружбу с этим человеком? Он имел в виду ревизора. Нахмурив брови и держась рукой за левый бок, будто страдая от невыносимой боли, Йоко несколько раз кивнула головой.

– Вы совершенно правы. У меня не было ни малейшего желания сближаться с этим человеком. Но я доставила ему много хлопот, кроме того, он очень обязательный и сердечный человек, хотя и производит весьма невыгодное впечатление. И матросы и официанты его любят. И потом, – добавила она смущенно, – я заняла у него денег.

– У вас нет денег? – Кимура тоже сконфузился. – Разве я не говорила вам об этом?