На Оливере был тонкий синий джемпер поверх спортивной рубашки и синие джинсы, волосы были растрепаны, а сам он выглядел уставшим. Они сидели молча, оба погруженные в свои мысли, и Фрэнни подумала, не случилось ли с ним чего.

Фиби Хокинс. Фиби, вернувшись с похорон, сразу же позвонила Сюзи Вербитен, чтобы спросить, кто участвовал в том спиритическом сеансе. Затем она позвонила Фрэнни предупредить насчет числа двадцать шесть. Почему? Она вспомнила номерок в гардеробе художественной галереи в среду вечером, а потом это происшествие с машиной Оливера. Но это нелепо. Потом она подумала о том, что на следующей неделе будет день ее рождения, и что-то кольнуло ее. Ей исполнится двадцать шесть лет. Что знала Фиби?

Non omnis moriar. Чем старательнее она вспоминала, тем меньше была уверена. Она помнила, что испугалась, зажала уши, не желая слышать послание, предназначенное ей. Не просто испугалась – она помнила, что ее охватил ужас.

Планшетка передала каждому из них послание, но Фрэнни не помнила, что в них было. И она никогда не знала, в чем заключалось ее собственное, даже просила всех не говорить ей. Она знала, что иногда, услышав что-нибудь плохое, можно внушить себе, что это так и случится, и тем самым добиться того, что пророчество исполнится.

Темнота. Могла ли Сюзи Вербитен желать себе ослепнуть?

Оливер вдруг взял ее руку и поцеловал.

– Я еще не извинился за то, что рассердился на тебя в воскресенье. Прости.

Она покачала головой.

– Это моя вина. Мне было так больно, что я ничего не соображала. Я совсем не хотела обвинять Эдварда. Я просто…

Они выбрались на шоссе; здесь движение было менее интенсивным. Оливер нажал на газ, перестроился в другой ряд.

– Мне следовало объяснить тебе это раньше. – Он взъерошил правой рукой волосы, затем немного опустил стекло. Поток воздуха с шумом ворвался в салон. – У него есть поведенческие проблемы; то, что психиатры называют «ребенок с отклонениями». Я не знаю, в чем причина – в смерти матери или во мне.

– В тебе?

Он говорил тихо, не отрывая взгляд от дороги, и ей приходилось напрягать слух.

– У меня были не слишком близкие отношения с родителями. С семи лет меня отдали в школу-интернат, а по выходным за мной приглядывали слуги. У моей сестры и у меня были няни, даже когда мы стали уже довольно большими, и еще миссис Бикбейн. Мне никогда не удавалось сблизиться с матерью и отцом. И сейчас я с трудом схожусь с Эдвардом. Я знаю, что он нуждается во мне после смерти матери, но, боюсь, я не слишком преуспел с тех пор.

– Мне показалось, что вы отлично ладите, – произнесла она, сочувствуя ему. Сочувствуя его сыну. – Правда, я мало видела вас вместе… – Она остановилась, вспомнив Кингс-Кросс: раздражение Эдварда и беспомощность Оливера. Потом в памяти всплыло то утро, когда женщине отрезало голову на Полтри. Отец и сын, входившие в кафе, раздражение сына.

– Это с ним с тех пор, как я встретил тебя, – сказал Оливер. Он поехал медленнее, отвлекаясь от дороги, и вернулся в соседний ряд. Машины, идущие сзади, стали обгонять их. – Ты творишь с ним чудеса. Когда мы встретили тебя на Кингс-Кросс, он перед этим всю дорогу вел себя отвратительно, а остаток дня он был просто шелковый. В прошлую субботу все было великолепно; и в воскресенье, кроме…

– Кроме того раза, когда я обвинила его, что он нарочно дал мне сливу с осой. Господи, ну извини меня!

Он снял левую руку с руля и похлопал ее по бедру.

– Послушай, он вполне мог это сделать.

– Нет, – решительно возразила она. – Все произошло случайно. – Она взглянула на Оливера. – Нет такой причины, по которой он хотел бы причинить мне боль, ведь так?

Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой?

– Нет, – ответил он, выдавив неуверенную улыбку, и вернул руку на руль.

У нее появилось знакомое ощущение, что он что-то недоговаривает.

– Что ты имел в виду, говоря «ребенок с отклонениями»? Его странные приступы молчания? То, что он начинает говорить на латыни?

– Не только это. Он очень взрывоопасен в школе; многие ребята просто боятся его. Директор уже пару раз предупреждал меня, что Эдварда могут исключить оттуда.

– Взрывоопасен?

– Например, он отказывается посещать церковь – предполагается, что они должны делать это каждое утро. И как можно убедить его в том, что Бог его любит, если он знает, что Бог отнял у него мать? – Он посмотрел на Фрэнни, но она промолчала. – Он постоянно дерется с другими детьми. А самое худшее произошло в прошлой четверти, когда он поджег мусорный бак.

Фрэнни подавила улыбку, в душе она не слишком осуждала мальчика.

– Чуть было не сгорела вся школа, – сказал Оливер.

– Ты показывал его кому-нибудь?

– Психиатрам?

– Да.

– Я обошел всех. Психологов, специалистов по проблемам поведения, психиатров. Был у лучших специалистов. С ними он просто чудный ребенок, ангелочек. Они ничего не смогли от него добиться. Я пробовал гомеопатию, специальные диеты, лекарства. – Он пожал плечами. – Пока что помогла лишь ты.

– Я польщена.

Он взял ее руку и сжал; некоторое время они ехали молча. Фрэнни заметила на мосту полицейский автомобиль, но Оливер не превышал скорость. Впереди над дорогой низко пролетел реактивный самолет, заходя на посадку в Гэтуик и наполняя воздух ревом двигателей.

Фрэнни дотронулась до его руки.

– При твоей боязни совпадений, что ты думаешь об этом тигре, которого я нашла в шкафу в музее? – Она заметила, что его рука слабо дрожит.

– Я не знаю.

– Странно, да? Как будто что-то понемногу привязывает нас друг к другу. Одной ниточкой за другой.

– Да, – сухо сказал он.

Дорога убегала вдаль. Грязный капот «ренджровера» немного потряхивало; большая муха расплющилась о стекло, оставив мокрое пятно; ее крылья продолжали трепетать, как будто отчаянно пытались улететь, покинув тело.

Они проехали в молчании еще несколько миль, потом Оливер включил левый поворот и съехал с автострады, не доезжая до того места, где они поворачивали в прошлый раз.

– Школа Эдварда, – пояснил он.

Через несколько сотен метров Оливер притормозил, свернул на подъездную аллею и мимо кирпичных колонн въехал за ограду. Большой плакат у въезда гласил: «Стоуэлл-парк. Частная школа». Пока они ехали по длинной аллее, обсаженной тополями и буками, лицо Оливера постепенно оживало, как живое существо, пробуждающееся от спячки. Казалось, его переполняло желание поскорее увидеть Эдварда, и Фрэнни была тронута; она лишь сейчас впервые поняла, как сильно Оливер любит сына.

– Если я могу как-то помочь Эдварду, обязательно скажи мне. Я с радостью все сделаю.

– Ты уже помогаешь, – ответил он. – Просто тем, что ты рядом с ним. Это будет для него настоящий сюрприз, что ты приехала за ним вместе со мной.

По обеим сторонам аллеи за деревьями простирались луга, на которых паслись овцы. За ними виднелись холмы Даунса. Фрэнни сравнила эту идиллию с двором своей собственной школы в Бетнал-Грин и подумала, какой бы она стала, если бы росла здесь. Она не испытывала зависти; жизнь – это лотерея. Она задумалась также о том, как бы она воспринимала мир, если бы в пятилетнем возрасте у нее на глазах ее матери отрезало голову.

В машине стало жарко, и она чуть-чуть опустила оконное стекло.

– Родмелл ведь недалеко отсюда, да?

– Чуть дальше по этой дороге.

– Там живет одна моя старинная подруга студенческих времен. Я хотела бы заскочить к ней сегодня или завтра. Она, бедняжка, ослепла.

– Боже мой. А что с ней?

– Точно не знаю. Насколько я понимаю, она подцепила на Дальнем Востоке какой-то вирус.

– Тебе не везет с друзьями, – мрачно заметил он.

Она не ответила.

– Так, может, съездишь сейчас? Во второй половине мне нужно будет поехать с Чарльзом посмотреть кое-какое оборудование, и я надеялся, ты присмотришь за мальчишками пару часов. Я могу отвезти тебя туда и забрать потом; или, если хочешь возьми машину.