Остаток утра Фрэнни провела в шезлонге возле бассейна, отгороженного от любопытных глаз посетителей подстриженной изгородью из тиса. Эдвард не отходил от нее ни на шаг, будто он персонально отвечал за ее выздоровление. Иногда, правда, он погружался в длительное молчание, уткнувшись в свою электронную игру, и тогда Фрэнни с облегчением могла почитать газеты.

Страница «Санди таймс», лежавшая возле нее на земле, зашевелилась под дуновением ветерка и, зашуршав, перевернулась. Фрэнни подняла глаза и посмотрела на Эдварда, который напряженно склонился над игрушкой, закусив нижнюю губу, и сосредоточенно нажимал на кнопки. Она слышала резкие звуки электронной музыки, приглушенные взрывы и продолжала наблюдать за ним, как будто таким образом можно было прочесть его мысли. Она должна была разгадать загадку: как он, такой дружелюбный и живой, мог внезапно отключиться, словно переносился куда-то. Это тревожило ее. Несмотря на свое прежнее решение, Фрэнни не хотела обсуждать его поведение с Оливером, чувствуя, что может вторгнуться на запретную территорию.

Возможно, в этом нет ничего зловещего. Может, это вызвано смертью матери. Душевной травмой, нанесенной зрелищем обезглавленной матери. Подумалось, как бы она сама вела себя, случись с ней такое. Возможно, Оливеру еще повезло, что ребенок вообще не лишился рассудка.

Она мысленно вновь просмотрела всю сцену, как Эдвард сорвал сливу и протянул ей. Вновь увидела невинное выражение его лица. Фрэнни попыталась понять, было ли какое-либо различие между этой невинностью и выражением мальчика, когда они вчера катались на лодке.

Внезапно он взглянул на нее, и она опустила глаза. Под поверхностью воды в бассейне торчала труба, и равномерно работал автоматический очиститель. В одном углу собрались неаппетитные клочья пены и дохлые мухи.

Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой?

Ее беспокойство нарастало. Эдвард смотрел на нее с участием.

– Как ты себя теперь чувствуешь, Фрэнни?

– Немного получше, – ответила она.

– Хочешь сыграть со мной?

– Давай.

– Я буду убивать всех ос, которых в жизни увижу.

Она улыбнулась:

– Не стоит этого делать.

– Я все равно буду, – мрачно произнес он. – Ты мой друг. И они еще пожалеют о том, что сделали тебе.

Солнце скрылось за облаком, и Фрэнни содрогнулась от внезапно накатившей волны страха. Она вспомнила утреннего жука. И слова, с которыми Эдвард открыл спичечный коробок. Это мой новый друг.

Она вспомнила, чем закончилась дружба.

Обед был накрыт во дворе. Сквозь бреши в облаках иногда пробивались солнечные лучи. Приготовленный Оливером цыпленок был вкусным и сочным, с легким ароматом эстрагона. Но есть Фрэнни все еще было больно, и поэтому она пила много ледяного розового вина. Эдвард развернул беспомощную борьбу против ос, к некоторому неудовольствию Оливера. Он накрывал их перевернутыми стаканами, давил вилкой, а одну даже утопил в своем стакане кока-колы, после чего отложил вилку и нож, почти не притронувшись к еде.

– У цыпленка был чудной вкус, папа, чем ты приправил его?

– Травой под названием эстрагон.

Эдвард скривился:

– Вечно ты все изгадишь, когда стараешься изобразить из себя гурмана. – Он повернулся к Фрэнни.

Она улыбнулась и заметила, что Оливер расстроился. Интересно, подумала она, хорошо ли готовила его жена.

– Вот вам благодарность! – воскликнул Оливер. – Всего двадцать четыре часа, как он дома, а уже критикует мою стряпню. – Он взглянул на сына с притворной яростью. – О'кей, юный Поль Бокюз,[12] почему бы тебе самому в следующий раз не соорудить нам что-нибудь?

Эдвард серьезно посмотрел на отца:

– Почему мы не можем есть обычную еду? Какую готовит миссис Бикбейн? – Он повернулся к Фрэнни: – Он слишком много читает поваренных книг.

Прежде чем она успела что-то ответить в защиту Оливера, во дворе появились мужчина и мальчик, примерно тех же лет, что и Эдвард. Мужчина был высок, плотно сложен и выглядел чуть моложе Оливера; у него были приятные черты, здоровый цвет лица, как у человека, который проводит на воздухе много времени, и выцветшие на солнце волосы. Одет он был в потрепанные джинсы и старую рубашку. На круглом, влажном от пота лице мальчика играла озорная улыбка. Тонкие светлые волосы были небрежно приглажены, за исключением одного вихра, стоящего торчком.

– Привет, Чарльз! – Оливер поднялся, чтобы представить их друг другу. – Это… э-э… Фрэнни Монсанто; мой брат Чарльз и мой племянник Тристрам.

– Здравствуйте, – смущенно произнес мужчина, крепко пожал Фрэнни руку и в замешательстве уставился в землю.

Фрэнни отметила схожие черты лица обоих братьев.

– Тристрам, – сказал Эдвард, – хочешь посмотреть, какая у меня новая игра?

Глаза мальчика вспыхнули.

– Хочу!

– Чего-нибудь выпьешь или спешишь? – спросил Оливер брата.

– Нет… мм… спасибо, надо идти; мне еще необходимо забрать кое-что у ветеринара по пути.

– А когда приезжает этот парень, гомеопат?

– Завтра утром.

– Эй, куда это вы? – крикнул Оливер мальчишкам, которые сорвались с места и помчались прочь.

– Тристрам хочет поиграть в мою игру.

– В другой раз. Дядя Чарльз уже уходит.

Чарльз почесал в затылке и посмотрел на Фрэнни:

– А вы… мм… знаете эти места?

– Почти совсем не знаю.

– А, понятно. – Он снова уставился в землю, словно придумывая, что бы еще сказать.

– Как я понимаю, у вас проблемы с коровами? – произнесла она. Боль от укуса стихла под действием вина, но губа все еще казалась опухшей, и Фрэнни боялась, что выглядит немного странно.

Он засунул руки в карманы джинсов и вновь обратился к траве под ногами.

– Да, боюсь, что так; с одной или двумя. – Чарльз взглянул на Оливера, потом посмотрел на часы, затем опять на Фрэнни. – Приятно было познакомиться, извините, мы спешим. Дети все собираются на какой-то таинственный пикник, и мать очень настаивала, чтобы мы приехали вовремя.

– Мне тоже было приятно познакомиться с вами.

– Не забудь подарок, – напомнил Оливер Эдварду.

– Я еще должен дарить Джеми Миддлтону подарок?!

– Конечно, должен, это ведь его день рождения.

– Я бы лучше подарил его Тристраму.

Двоюродный брат Эдварда подскочил от радости:

– Я согласен!

Фрэнни почувствовала себя свободнее, когда Чарльз и его заляпанный грязью «ренджровер» скрылись за углом дома; точно так она чувствовала себя в детстве, когда родители уходили и оставляли ее одну. Фрэнни предвкушала несколько часов наедине с Оливером. Она взяла его руку и крепко сжала. Он притянул ее другую руку и легонько поцеловал в лоб.

– Тебе лучше?

– Намного. – Она взглянула ему в глаза, ища в них подтверждение – подтверждение того, что его сын не нарочно дал ей эту сливу с осой внутри.

Они лежали в шезлонгах возле бассейна, на солнце. Потом перешли в деревянную раздевалку и занимались любовью на жестком, пыльном полу. Солнечные лучи плясали над их головами, словно лучи кинопроектора. В душном воздухе пахло резиной от развешанных и забытых купальных костюмов.

Потом они лежали в тишине. Фрэнни взяла его запястье, поднесла руку к лицу и ласково куснула указательный палец. Затем начала легонько ласкать его, ощущая на своем лице теплое дыхание. Капли пота побежали у нее по лбу и щекам, скатываясь вниз по шее, а волосы прилипли к голове. Паук повис над ними на своей блестящей тоненькой нити. Боль снова возвращалась, и Фрэнни втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы; через несколько мгновений жжение немного отступило.

Оливер перекатился на бок, приподнялся на локте и приблизил свое лицо к ней.

– Мне очень жаль, что тебя ужалила оса.

– Тебе не кажется, что Эдвард немного ревнует тебя ко мне?

Ее слова, казалось, ударили его, как электрический разряд. Она мгновенно почувствовала перемену в нем; он словно весь ощетинился.