— Ужасно сожалею, что потревожил вас, святейший отец… Но сейчас ваша очередь.

— Все в порядке, — ответил Ршава и зевнул.

Он поднялся и, пробираясь к выходу, постарался не разбудить других похрапывающих видессиан.

Где-то заухала сова. Где-то еще — к счастью, намного дальше — завыл волк; ему отозвался второй, потом третий, пока не зазвучал настоящий хор демонов. Ршава содрогнулся: уж больно эти голоса были созвучны его тревогам. Время от времени сквозь прорехи в облаках выглядывала луна, заливая бледным светом мертвую деревню и превращая тени в кляксы живой полуночи.

Ршава держал копье, однако не знал, будет ли он с оружием опаснее для врагов. Скорее всего, не очень. Но если он успеет поднять тревогу и попытается защитить себя, это сможет принести остальным хоть какую-то пользу. «Ура», — с тоской подумал он. Некоторые видесские церковники, например святой Квельдульфий, почитали мученичество, совсем как светские мужчины почитали женщин. Но это явно не для Ршавы.

Вспомнив о Квельдульфий, прелат подумал о халогаях, убивших человека, обращенного в веру Фоса, хотя он был с ними одной крови. А подумав о белокурых северных варварах, Ршава обратился мыслями к Ингегерд. Он счел это великим и удивительным совпадением, хотя правда заключалась в том, что теперь почти все на свете могло заставить его думать об Ингегерд.

Он посмотрел на крестьянский дом, где она сейчас находилась с двумя другими женщинами. Словно по заказу, луна выглянула снова и залила хижину холодным серебристым светом. Ршава тяжело вздохнул. Двумя ночами раньше он обнимал ее — о, не так, как об этом поется в балладах; но все же обнимал. А сейчас… Сейчас она вполне могла находиться на обратной стороне луны.

Мягко, по-волчьи, ступая, прелат крался по опустевшей деревушке. Уйти от одолевающих мыслей, найти хоть что-нибудь, напоминающее покой… Однажды Ршава ахнул от неожиданности, когда что-то пробежало по снегу. Но то была всего-навсего мышь, перебегавшая из одной хижины в другую. Священник облегченно выдохнул.

Напуган мышью! Как хохотали бы над ним Токсар и Воил! Но Токсар был мертв. «Из-за моего проклятия», — вспомнил Ршава и содрогнулся. А Воил? Если он и не погиб, когда хаморы ворвались в Скопенцану, то наверняка нашел смерть, когда задрожала земля и стали рушиться дома и стены. Как Ршава ни старался, он не смог убедить себя, что сожалеет о любом из тех, кто возглавлял ополчение Скопенцаны.

Над его головой скользнул призрак. Сердце прелата ухнуло в пятки, но это оказалась лишь сова, скользившая по воздуху на бесшумных крыльях. «Опоздала. Мышь уже спряталась, — подумал Ршава. — Но будут и другие».

Луна скрылась, на деревню плащом опустился мрак. В столице и Скопенцане на улицы сквозь щели в ставнях пробивался бы свет ламп и очагов. На некоторых улицах после заката зажигали факелы; но здесь не было ни факелов, ни даже звезд. Словно ледяной ад Скотоса воцарился на земле.

Рука прелата очертила знак, отгоняющий злого бога. Ршаве не нравилось, как Скотос упорно пробирается в его мысли. Он огляделся, хотя и мало что мог увидеть. Осторожно ступая в темноте, он двинулся к домам, где укрылись его спутники.

Ршава почти дошел, когда деревушку сотряс очередной толчок. Он оказался сильным, и прелат с трудом устоял на ногах. Из домов послышались крики, испуганно заржали лошади. Но, в отличие от землетрясения, разрушившего Скопенцану, толчок не повторился, и через несколько секунд все кончилось. Животные успокоились. В одной из хижин, где находились мужчины, кто-то сказал:

— Вот ведь гадость какая.

Несколько человек согласно рассмеялись.

Другой мужчина высунул голову из хижины и спросил:

— Вы в порядке?

— Вполне, — ответил Ршава.

Мужчина помахал ему и скрылся внутри.

Постепенно сердце Ршавы перестало колотиться. Толчки выматывали путников. Они постоянно грозили обернуться сильным землетрясением, и ни один человек не мог опровергнуть эти страхи. Оставалось ждать и надеяться, что толчки утихнут сами собой, но все боялись, что этого не произойдет еще очень долго.

Ршава заметил какое-то движение возле хижины женщин, и его пальцы стиснули древко копья. Секунду спустя он понял, что глупо ждать опасности с той стороны — во всяком случае, такой опасности, с которой не справится копье.

Он узнал Ингегерд даже в темноте. Две другие женщины были приземистыми и полноватыми, рядом с ними она казалась елью возле раскидистых дубов.

— Ты в порядке? — окликнул ее прелат.

Ингегерд повернула голову. Скорее всего, она не знала, что он там стоит.

— Это вы, святейший отец?

— Кто же еще?

— Тогда как другу могу свободно сказать, что я не в порядке. Всякий раз, когда земля трясется, сердце во мне замерзает. Я хочу кричать. Я хочу бежать. И знаю, что ни то ни другое мне ни капли не поможет. Мой народ — воины. И мне стыдно за мою трусость, но еще стыднее лгать.

— Нельзя быть героем против землетрясения. Как может человек сопротивляться тому, что настолько его сильнее?

— Знаю. — И, помолчав, она добавила: — Как человек может вызвать то, что настолько его сильнее?

— Не знаю, я ли это сделал, — ответил Ршава. — И даже если сделал… — в этом он не признавался даже себе, пока не увидел, как четверо хаморов падают с лошадей и умирают, — даже если сделал, то не знаю как.

Выглянула луна, превратив золотые волосы Ингегерд в сияющее серебро. Глаза ее почти по-кошачьи отражали свет. Она приблизилась к Ршаве на несколько шагов.

— Не будь вы очень святым человеком, то, конечно же, не смогли бы этого сделать.

Его смех прозвучал хрипло, как воронье карканье:

— Если бы я был таким святым, каким ты меня представляешь, тебе не пришлось бы сторониться меня, после того как мы спали под одним одеялом.

К его изумлению, Ингегерд тоже рассмеялась:

— Это все еще не дает покоя вам? Меня это не волнует вовсе. Даже самый святой мужчина остается мужчиной, с желаниями мужчины. Вы ваш обет не нарушили, и вы насиловать меня не стремились. Вот и хорошо. Все забыто.

«Для тебя — может быть», — подумал Ршава. Он же не забудет до конца своих дней, сколько бы ему ни осталось, как их тела соприкасались и как это его возбудило. И багровую ярость, питавшую его проклятия, он тоже не забудет. Какое все это имеет отношение к святости? Насколько он мог судить — никакого.

— Думаю, ты можешь спокойно вернуться в дом, — сказал Ршава. — Уж если такой сильный толчок не развалил его, то и другой вряд ли разрушит.

— Несомненно, вы правы, — ответила она. — Вы человек разумный и здравомыслящий.

Много лет Ршава старался быть именно таким. И никогда еще так не сожалел, что преуспел в этом.

— Я говорю себе, что все хорошо будет, но заставить себя не могу в это поверить, — пожаловалась Ингегерд.

— Когда вся империя перевернулась вверх дном и даже сама земля содрогается у нас под ногами, подобно раненому зверю, надежда приходит с трудом. И все же отрицать надежду — все равно что отрицать владыку благого и премудрого и отдаваться в руки Скотосу.

— Значит, я делать этого не стану, — произнесла Ингегерд с твердой решимостью, чуждой большинству видессиан.

Она кивнула Ршаве и направилась в хижину с таким видом, будто ей предстояло сразиться с драконом. И если бы вместо двух мирных видесских женщин внутри ее ждал дракон, она бы его убила. В этом Ршава не сомневался.

«А как поступил бы я?» — задумался он. Драконов он почему-то боялся меньше, чем Ингегерд… или себя самого.

Путники брели на юг. Даже когда Ршава сидел на хаморской лошадке, ему порой казалось, что он пробивается сквозь грязь. Ему и Ингегерд приходилось сдерживать лошадей, чтобы не опережать идущих пешком. Прелат не видел никакой пользы в том, чтобы держаться кучей; однако и бросать пеших беженцев он тоже не хотел.

Впереди, намного дальше выстрела из лука, показались трое хаморов. Они долго разглядывали путников, не пытаясь напасть. Потом развернули лошадей и ускакали.