Липокша сидя поклонился Ршаве, тот в ответ наклонил голову. Жесты уважения уместны перед любой схваткой. Энари кивнул, удовлетворенный тем, что Ршава ответил уважением на уважение. Липокша снял с пояса мешочек. Даже при тусклом, едва мерцавшем свете лампы Ршава разглядел, что тот кожаный. Видессианин наверняка сделал бы мешочек из льняной ткани, но степняки пользовались почти исключительно тем, что давали им стада и охота. Ткань они делали только одну — из крученой шерсти, а любые прочие выменивали или крали у видессиан.

Шаман развязал сыромятный ремешок на мешочке и прошептал несколько непонятных Ршаве, но ритмичных предложений. «Нечто вроде молитвы», — подумал Ршава. Затем Липокша высыпал семена из мешочка на угли в жаровне.

Поднявшееся облако дыма наполнило палатку. У Ршавы заслезились глаза, он раскашлялся. Запах не был неприятным — только более пряным и резким, чем у древесного дыма. Однако Ршава не хотел бы оказаться в закрытом помещении с чадящим костром внутри, и задымленная палатка ему тоже не понравилась.

Он старался вдыхать как можно осторожнее. Липокша же, напротив, дышал шумно, втягивая ноздрями большие порции конопляного дыма. Тогда Ршава заставил себя поступать так же, хотя горло у него уже горело. Если в дыме имелась какая-то магическая сила, она поможет и шаману, и ему.

Губы Липокши растянулись в глуповатой улыбке — почти такой же, как если бы он перебрал вина. Ршава поймал себя на том, что ему трудно поддерживать ненависть к миру, который так долго ему сопротивлялся. Тело его словно заснуло, а разум больше интересовало то, что происходит внутри его, а не снаружи.

Однако воля все еще подчинялась ему. Он указал на сидящего напротив Липокшу:

— Проклинаю тебя.

Он даже увидел, как проклятие сорвалось с кончиков его пальцев. Ршава сейчас как будто существовал в двух плоскостях одновременно: в нормальном мире и в мире духовном, мире силы. Он увидел, как проклятие летит к Липокше и как дух шамана уклоняется от него, позволяя ему безвредно улететь в пустоту.

— И это все, на что ты способен? — В мире духов Ршава понимал язык хаморов без труда. Дух Липокши презрительно махнул рукой. — А вот проклятие, которое кусает.

За спиной у Ршавы кто-то зарычал. Его духовная половина резко обернулась, хотя физическое тело сидело неподвижно. К нему приближался огромный волк. Глаза у него пылали, оскаленные зубы напоминали пилу. Ршава без всякого предупреждения догадался, что волк сожрет его душу, если сможет, — а он сможет.

— Изыди! — крикнул он. Волк высунул язык в собачьей усмешке и подошел ближе. Огонь в его глазах запылал ярче. — Проклинаю тебя! — Но смерть от проклятия миновала Липокшу, промахнулась она и теперь. Ршава не был уверен, что волк-дух живой — в том смысле, в каком это слово понимается в материальном мире.

Волк разинул пасть настолько широко, что смог бы проглотить Ршаву целиком. Дух Липокши захихикал.

— Прощай, человечек. Прощай, дурачок, — весело произнес он.

Ршава задумался над тем, сможет ли убежать. Но догадался, что здесь как и в реальном мире: одинокий волк всегда догонит одинокого человека. И тогда он побежал, но к волку. Тот удивленно отпрянул.

— Да заберет тебя Скотос! — рявкнул Ршава. — Да сгинешь ты во мраке навсегда!

И волк исчез.

Липокша перестал смеяться. Дух Ршавы повернулся к шаману.

— Я не знал, что ты на такое способен, — заметил Липокша.

— Жизнь полна сюрпризов, — ответил Ршава. — Ты взывал к своим силам, а я воззвал к своим. Отведай-ка еще, и посмотрим, как это тебе понравится!

И он громко произнес заклинание, которое использовал в Соборе, — то самое, что вызывало свет именем Фоса, но насылало на мир тьму, если действовало именем Скотоса.

И вновь из рук Ршавы потекла тьма. Здесь, в духовном мире, она казалась более живой и более осязаемой, чем в материальном. Она струилась к духу Липокши, словно желая утопить его, поглотить навсегда. Подобно Ршаве, выступившему против призванного Липокшей волка, шаман сопротивлялся. В его руках появился бубен; пальцы Липокши стали выстукивать быстрый и сложный ритм. Край надвигавшейся тьмы завернулся: шаман пытался взять ее под контроль, а может быть, и обратить против того, кто ее наслал…

— Скотос! — прошептало одновременно и духовное, и физическое тело Ршавы.

Он указал на Липокшу, обрушил на него свою волю — и тьма подчинилась!

Когда она поглотила шамана, тот жалко, испуганно завопил. И Ршаве показалось, что сквозь этот вой он слышит мрачный и холодный смех. Или он вообразил, что слышит? Но энари тоже различил этот смех — или вообразил, что различает? Как бы то ни было, его крик, доносившийся из тьмы, превратился в пронзительный и отчаянный вой. Потом и он смолк — навсегда. А смех? Здесь, в духовном мире, этот смех зазвучал навсегда, вечный и неумолимый, как прилив.

Постепенно Ршава вернулся к себе… или вновь обнаружил себя только в материальном мире. Была ли тут разница? Он не мог точно сказать; дым конопли все еще затуманивал его мозг. Зато тело, лежавшее по другую сторону жаровни, было, несомненно, мертво. Живой человек не мог принять такую позу, словно у него нет костей; к тому же кишечник невезучего Липокши опорожнился, добавив новый резкий запах к остроте конопляных испарений в войлочной палатке.

Ршава пополз к пологу. Голова у него кружилась, неуклюжие пальцы теребили кожаные ремешки; развязывать узлы пришлось на ощупь. Когда это удалось и Ршава вновь увидел дневной свет, он пожалел, что у него нет щита, дабы заслонить глаза от внезапной и неожиданной яркости. Нет, он больше не был созданием Фоса!

Колакша и несколько других хаморов терпеливо ждали возле палатки. Когда они увидели, как из нее выползает Ршава, на их лицах появилась забавная смесь удивления и испуга.

— Где Липокша? — спросил вождь, словно это не было (или не должно было быть) очевидным.

— Там. — Ршава указал на палатку. И тоже добавил очевидное: — Мертв. — Его глаза постепенно освоились с ярким светом: значит, он не обречен уподобиться сове, которая днем слепа. И он добавил еще кое-что, ставшее для него в тот момент самым важным: — Я хочу есть.

Колакша сказал что-то на своем языке. Другой степняк крикнул. Женщина с золотыми кольцами в ушах и позвякивавшими на запястьях браслетами торопливо принесла деревянный поднос, заваленный жареной бараниной и пресными пшеничными лепешками, и сосуд для питья, сделанный в форме коровьего рога. Похоже, она дежурила наготове. Наверное, Липокша тоже был бы очень голодный… если бы вышел из палатки.

Ршава накинулся на еду как изголодавшийся волк. Хаморы приправляли баранину мятой, а не чесноком. Получалось странно, но неплохо. Масло на лепешках было слегка прогорклым. Для хаморов это, очевидно, не имело значения. Для голодного Ршавы — тоже. В роге оказалось нечто жидкое и кислое, но по крепости близкое к вину. Когда Ршава спросил, что это, Колакша ответил на своем языке:

— Кавас.

Такой ответ Ршаве никак не помог. Колакша напряг все свои знания видесского и постарался объяснить. В конце концов Ршава понял, что пьет сброженное кобылье молоко. Совсем недавно от такой новости его желудок вывернулся бы наизнанку. Теперь же он протянул женщине рог за добавкой.

Женщина наполнила его из кожаного бурдюка с кавасом. Прежде это тоже вызвало бы у Ршавы отвращение: он привык к глиняным или металлическим кувшинам. Но кочевникам необходимо путешествовать налегке. И емкость наподобие бурдюка, занимающая при хранении мало места, подходила им гораздо лучше.

— Как ты убить Липокша? — спросил Колакша, когда Ршава стал немного медленнее работать челюстями.

— Как? — Ршава не очень понимал: то ли кавас ударил ему в голову, то ли из нее еще не выветрился конопляный дым. И он важно ответил: — Потому что я был сильнее. Я ведь сказал, что буду сильнее, разве нет?

— Но… ты видессианин. — Вождь вложил свое отношение всего в три слова.

— Уже нет. — Ршава не старался придать голосу мрачность. Она появилась в нем сама, что сделало ее более эффектной, чем любая наигранность. — Народ, вырастивший меня, теперь мой враг. И я поступлю так, как постарается сделать любой, у кого есть враги, — буду им мстить.