Так можно ли заметить использование философской методологии в классических теософских текстах?
Сначала возьмем для анализа главный текст рериховского движения – книги, составляющие цикл «Агни Йоги» («Живой Этики»).
Живая Этика «изрекает», но не содержит в себе рациональных аргументов, подтверждающих свои тезисы и анализирующих контрдоводы оппонентов. Она просто императивно изрекает: «Учение о добрых духах воспримите»{1348}.
В мистических рериховских трактатах нет смыслового, логического сюжета; нет эволюции мысли в пространстве одного трактата или даже пункта. Любой из сотен параграфов можно взять и перенести на полсотни страниц — и это ни облегчит, ни затруднит его восприятие. Здесь нельзя найти некий тезис, который, подвергаясь воздействию философской рефлексии, постепенно и логично раскрывает свое смысловое содержание. Эти тексты не столько исходят из одной посылки, сколько ведут к одному и тому же итогу: к необходимости всецелого послушания «Иерархии». Но итог этот изначально дан и продекларирован; он просто повторяется сотни раз вновь и вновь.
Рериховцы и сами порой понимали, что логика не всегда на их стороне: «Наша тактика была – "не дать опомниться". Чувствознание в первый момент всегда восхищается прекрасной идеей, но если дать человеку долго подумать, то чаще всего холодный интеллект возьмет перевес»{1349}, - рассказывал Рудзитис Рерихам о деятельности их рижского общества.
И в самом деле, «холодному интеллекту» не найти пищи в агни-йоговском цикле, в котором труд доказательств заменен потоком напыщенных деклараций[358]. Здесь нет доказательств ни фактических, ни логических, ни диалектических.
«Живая Этика» не несет на себе следов знакомства с историей философии: ссылок на Аристотеля или Декарта, Гегеля или Канта там не обрести. И даже когда имена философов (например, Пифагора или Платона) мелькают в их трудах — они приглашаются туда в качестве “посвященных адептов”, то есть в качестве носителей неких магических знаний, а не в качестве собственно философов[359], а Платону вообще пришлось отдать свое имя некоему духу, который от его имени являясь Рерихам, рассказывает им занятные байки о жизни на других планетах…
Обогащение содержания, получение нового знания в этих книгах происходит внелогическим, нефилософским путем: «Чую, уже можно зеркала посмотреть. 1. туман лиловый – Удрая (Ю.Н. Рерих) явную получит посылку. Я новых людей выбираю для него. 2. Вижу туман зеленый – Люмоу (С. Н. Рерих) невесту нашел. Светлая голова. Рода хорошего. Прекрасные прошлые жизни. 3. Туман зеленый – Учитель положил руку на голову Люмоу, являя Урусвати (Е. Н. Рерих) мыслью может зажечь сердце Люмоу. 4. Вижу туман синий – Урусвати получает свое желание. 5. Вижу туман золотой – на дороге Фуяма (Н. К. Рерих) и Урусвати, У. и К., лама собирается их встречать»{1350}.
Да, и тексты «Живой Этики» могут стать предметом для философского анализа. Но таковым может быть что угодно – вплоть до сказок про Винни-Пуха. Когда-то нефилософские сами по себе тексты Вед и Упанишад стали предметным полем для философского анализа многообразных школ индийской философии. Нефилософские же текст Библии легли в основу христианской философии.
Между «гнозисом» и его философской рефлексией даже не обязательно должны пролегать столетия. Пример того, как в одном человеке совмещалось медиумическое переживание «откровения» с последующим философским осмыслением своего опыта дает Владимир Соловьев. Он также владел «автоматическим письмом». У него также были видения и голоса мистико-эротического характера. Вот одна из страничек его архива:
Автограф на листе писчей бумаги с синими линейками и с водяными знаками - (марка, слова — Stowford Mills' год: 1877). Наверху крупными буквами: ПРОГРАММА. Под заголовком зачеркнуты четырьмя косыми чертами две строчки (/. О философской свободе. Форма и содержание философии). В третьей строке зачеркнуты три слова (Идея и факт) — причем над словом "идея" стоит незачеркнутая цифра 2, а над словом "факт" — I. Далее: "Абсолютное всеед /инство/ как сущая истина (Бог) и мировая рознь как необходимый процесс". В этой фразе слово "Абсолютное" надписано сверху строки, а под ним зачеркнуто слово "положительное", — причем это слово дважды подчеркнуто волнистой чертой для обозначения, по-видимому, необходимости его восстановить, После этой записи — измененным почерком — диалог, текст коего таков: Sophie. Ну что же милый мой? Как ты теперь себя чувствуешь? Милый я люблю тебя. Sophie. Я не хочу чтоб ты был печальным. Я дам тебе радость. Я люблю тебя. Sophie.
Вторая страница листа пустая. На третьей странице такой текст: Sophie. Я буду рада получить от тебя весть. Милый мой как я люблю тебя. Я не могу жить без тебя. Скоро скоро мы будем вместе. Не печалься все будет хорошо. Sophie.
На четвертой странице текст (в обратном порядке по отношению к верхнему краю бумаги) — обычным почерком (не автоматическое письмо).
Мировой процесс есть воплощение божества в мире. Это воплощение обуславливается мировою душою, которая, соединяясь с божественным началом или воплощая его в себе, воплощается с ним вместе в материальном бытии как своем теле, которое становится телом Божиим по мере того, как сама мировая душа полнее и свободнее соединяется с Божественным началом.
В последней фразе вместо "полнее" первоначально было написано "теснее". Указанный порядок страниц придется изменить, если принять во внимание положение водяных знаков бумаги: тогда четвертая страница должна быть обозначена первой и так далее{1351}.
Но Владимир Соловьев публиковал не мистические «исходники», а рационально-философскую обработку своего опыта. Поэтому он – философ. Тексты же «Агни Йоги» так и остаются мистическими дневниками.
Быть может, однажды и тексты Агни Йоги смогут вдохновить кого-то на философскую работу с ними. С религиозным по своему происхождению материалом можно работать и вполне научно (библейская текстология является вполне строгой наукой) и вполне философски (именно в ткань философского рассуждения встраивались евангельские тексты русскими философами рубежа 19-20 веков).
Однако, тексты “Агни Йоги” и письма Елены Рерих с пояснениями к циклу ее книг не показывают применения каких бы то ни было рефлективных, философских и научных методов для исследования данных “космического откровения”. Здесь не религиозные мифологемы переносятся в пространство философии или науки, но, наоборот, те или иные философские (или научно-популряные) тезисы переносятся в пространство мифологии, и получаемый «синтез» оказывается до такой степени чужд философской рефлексии, что даже не осознает своей собственной мифологичности.
Как справедливо заметил В. К. Шохин, говоря о гностицизме (который Рерихами постоянно ставится в пример “догматическому христианству”), “внефилософскому, в своей сущности, феномену гнозиса не противоречит, конечно, то обстоятельство, что в гностических текстах может утилизироваться и философский материал, по типологии вполне ему внешний, но этот материал начинает жить здесь по законам “другой страны””{1352}... Аналогично и в теософском “неогностицизме” использование философских, рационально-логических методов рассуждения или даже рассмотрение собственно философских проблем не означают, что система, в рамках которой эти экскурсы осуществляются, перестает быть религиозной – если только сама эта система в качестве своей предельной цели имеет цель религиозную.
Справедливо отметил В. Топоров, что «замечание Ф. Щербатского о том, что «логическая система [буддизма] не имела специальной связи с буддизмом как религией» верно лишь в том случае, если допустить, что и буддийская эпистемология не соотносилась подобным образом же с собственно логикой, и оно неверно при учете более широких задач, одушевлявших научные построения буддистов. Поскольку для буддизма, как, впрочем, и для большинства других религиозно-философских систем, была характерна установка на определенную цель – мокша, освобождение, буддийская логика естественно включалась (как одно из условий достижения цели) в буддизм как религиозное учение о спасении»{1353}.
