Можно было смеяться над их глупостью. Но инцидент с серьгами по-настоящему перепугал меня. Я пыталась себе представить, как это могло случиться: ведь одному человеку такое сделать не по силам, даже если Лизку опять привязывали к стулу, она девочка сильная. Значит, её держали по меньшей мере двое или трое. Один колол… Она, наверное, кричала, плакала. Не наверное даже, а наверняка. Мне были физически тошно от собственной беспомощности защитить маленького, никому никогда не сделавшего зла, беспомощного человечка, которого и так жестоко наказала жизнь. В тысячу раз тошнее, чем. после истории с чайкой. И я решила не сдаваться.

… Социальная работница, достаточно симпатичная и приветливая обычно женщина, встретила меня ледяной стеной:

– Эта школа пользуется очень хорошей репутацией, мы расследовали все и пришли к выводу, что такого не могло в ней случиться.

– А что именно вы расследовали? Могу я видеть результаты и то, как проходило ваше расследование, – в письменном виде? – спросила я. Жду этих результатов и по сей день…. Вместо них мне предложили главный аргумент в этих сектантско-тайных краях: «Мы ЗНАЕМ друг друга уже давно и мы друг другу ВЕРИМ!»

Верить вы будете в своей церкви, господа хорошие!

– Это несерьезный аргумент. Я, например, не знаю никого из вас, – означает ли это, что я не могу вам верить? – спросила я. – Где же это могло тогда случиться, если не в школе?

Вместо ответа социальная работница нагло ухмыльнулась и с угрозой в голосе спросила:

– А ты уверена, что ты ничего не хочешь нам рассказать? Ведь тебе, наверное, так трудно, ухаживать безо всякой помощи за таким ребенком…

Она намекала на то, что если я буду настаивать на расследовании, расследовать будут не школу, а меня саму и маму.

– Нет, мне вам нечего говорить. Я задала вам вопрос – и до сих пор не получила на него ответа, – твердо сказала я.

Я знала, что здесь в отличие от дома, эмоциональность здесь считается не признаком того, что ты о ком-то заботишься по-настоящему, а «признаком нестабильности» : этому меня научила ещё адвокат во время разводного процесса. И я осталась «снежной королевой», хотя внутри сердце просто обливалось кровью. Социальная работница усмехнулась ещё наглее:

– Тогда это должно быть просто какое-то чудо!

– Да, я уже заметила, что это страна ну просто полная чудес! – с сарказмом сказала я, глядя ей прямо в глаза и точно зная, что социальная работница понимает, что именно я имею в виду. Это несколько осадило наглость, с какой была встречена моя просьба о помощи. Но помощь так и не пришла…

А ещё через два недели Лиза вернулась домой с расистским рисунком: на огромном листе бумаги красовалось абсолютно черное человеческое лицо, с надписью «Лиза» прямо над ним. Девочка, конечно, ничего не поняла. Это и предназначалось-то не ей, а её родным. Мне. Школьный дневник заверял, что они сегодня «рисовали магические картинки» и что Лиза «была очень довольна». На самой Лизе не было ни пятнышка краски, а на рисунке красовались отпечатки взрослых пальцев. К тому же Лиза вообще не умела рисовать…

– Да уж, магические… Такие же магические, как вуду на Гаити! Впрочем, чем они тут, собственно, отличаются от гаитян, эти «distinguished ladies and gentlemen »? Такие же темные, с таким же полным незнанием ничего о мире за пределами их «куска» Ирландии, с такими же тайными обществами: ты читала, как они там у себя в ложах и холлах во время инициаций за козлами бегают? Только гаитяне почеловечнее, подобрее будут! – бурчала мама, после того, как мы вдоволь нахохотались над человеческой злобной глупостью: «образованный» педагогический персонал в «цивилизованной» стране в умственном плане явно функционировал на уровне средней группы советского детского сада. На такое даже и обижаться-то означало бы опуститься до их уровня. Хотя и так оставлять этого тоже, конечно, нельзя…

…Я долго готовилась к этой встрече с инквизиторами-сектантами из органов образования. С тех пор, как Блэр разогнал местные органы власти, и Мартин Макгиннесс перестал быть министром образования здесь, эти плесневые грибы истории опять зашевелились и поверили, что им все можно. «Но я не должна, не имею права им уступать. Я не дам мою маленькую чайку в обиду!» – говорила я себе бессонными ночами и когда я, шатаясь от усталости, появлялась на работе. Было тяжело собраться с духом, – когда вокруг тебя одна секта, покрывающая все поступки друг друга, а ты – чужой человек, как не поддаться истерике, как остаться хладнокровной и сильной? Как выдержать это и не сломаться?

Мне помог Ойшин.

Мы виделись редко, и я не любила рассказывать ему о своих проблемах. Я хотела всегда казаться сильной и независимой. Но на этот раз это было для меня слишком, и я рассказала ему все. Никто не умел слушать так, как он. Сам прошедший через застенки, пытки, избиения и издевательства, он сидел со мной рядом, как живой пример того, что можно, можно и нужно все это преодолеть и выжить.

– Чем мы можем тебе помочь? Скажи только! – без малейшего колебания твердо сказал он, так, что у меня навернулись на глаза слезы благодарности. Я вовремя проглотила их, не дав им выкатиться наружу.

– Мне нужно, чтобы кто-то пошел со мной как свидетель на эту встречу с ними. Чтобы они не смогли отказаться потом от своих слов, понимаешь? Кто-то сильный, кто поддержал бы меня, если они начнут чересчур на меня давить, и не дал бы мне удариться в эмоции, если почувствует, что я не справляюсь с собой.

– Мы найдем такого человека, – пообещал Ойшин. -А ты обязательно справишься. Ты очень, очень сильная.

На прощание он впервые за все время нашего знакомства привлек меня к себе и обнял, словно почувствовал, как мне нужна его поддержка и его человеческое тепло, и этот короткий момент был самым счастливым за последние пять лет моей жизни. Он сам смутился своего порыва и убежал без оглядки, как мальчишка. И с тех пор когда мне становилось совсем уже непереносимо, я мысленно прокручивала этот момент в памяти, боясь затереть его в своем воображении до дыр…

…Наконец-то я справилась с собой и нашла в себе достаточно сил, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Я знала, что они будут мне врать, и что мне не положено будет их при этом перебивать или вообще проявлять хоть какие-то эмоции. Я даже не стала пить валерьянку. Просто мысленно повторяла себе имена Лизы и Ойшина.

Кроме меня, это некому было сделать. Словно Жанна Д'Арк: »Если не я, то кто же?» Рядом со мной сидел Мартин – тот человек, которого мне обещал найти Ойшин: немногословный, пожилой уже, сильный местный фермер. От него веяло такой силой, такой уверенностью в правоте «нашего дела», что я совсем успокоилась. Я вновь впала в то знакомое мне по прошлому состояние, до которого меня доводили кризисы: когда на смену панике и истерике приходит холодная злость : « Ах вот вы как? А мы вас – вот так! Мы ещё посмотрим, кто кого!» Самое подходящее настроение для ведения таких вот бесед.

Я обычно не любила конфронтаций с мерзавцами, и, оберегая свои нервы, даже выключала телевизор, когда там появлялись бесстыдно врущие Буш, Блэр или Тримбл, – ибо я горячилась и норовила в таких случаях вступить в полемику прямо с экраном. Но сегодня, когда конфронтации с мерзавцами было не избежать, а полемику в таком тоне, как я это делала дома, вести было нельзя, я была просто счастлива, что подождала с этой встречей до этот пор, пока не «дозрела» до такого вот холодно-гневного состояния. «Только бы удержаться от излишнего сарказма!» – подумала я. Сначала надо решить проблему, а уж потом…

Председательствовал за столом маленький юнионистский старичок по фамилии Фрост ,- вежливый, улыбающийся, и, в отличие это лопоухой директрисы, настоящий профессионал своего дела (он защищал, конечно, то, на что он был поставлен.). Рядом с ним восседала «дама приятная во всех отношениях» – из родительского комитета, представлявшая школу, и симпатичный молодой брюнет из католиков-перевертышей, допущенных к «кормушке» и стремящихся изо всех сил оправдать оказанное им доверие. Именно с ним я вела все эти месяцы свою нелицеприятную переписку. «Он действует как личный секретарь директрисы, « – рассказала мне другая мама, вынужденная забрать своего ребенка из этого гадюшника. Тоже иностранка. Француженка. Её опыт, которым она поделилась со мной, подтвердил все мои догадки в отношении школьного сектантского расизма и нежеления персонала работать по-настоящему и предпринимать хоть какие-то усилия, чтобы хоть чему-то научить детей-инвалидов. Когда она начала задавать вопросы о своем сынишке, ему начали подкладывать в сумку игрушки, уверяя потом, что он их «украл». А ещё она рассказала мне о том, что бесплатными завтраками, на которые я так и не подписалась, персонал питается сам и кормит приходящих инспекторов… Значит, они морили Лизку голодом в отместку за то, что я «урвала» у них кусок! Ну и чем это общество «цивилизованнее» нашего?