Надо сказать, что практически всем погибшим за освобождение Ирландии посвящены песни, даже таким малоизвестным за пределами их собственного региона бойцам, как Пол Магорриан из Южного Дауна, подстреленный армейским патрулем в начале 70-х. Я разговаривала как-то с его матерью – пожилой тихой женщиной, хозяйкой небольшого ресторанчика в деревне Каслвеллан, в котором после убийства Пола любого зашедшего туда с целью пообедать британского солдата сразу же норовили облить кипящим маслом…

На этот раз музыканты умудрились превратить даже балладу «Something Inside So Strong» в настоящий боевой гимн: смогли поднять весь зал, который начал скандировать “We’re Gonna Do It Anyway !” так громко и с таким чувством, что мы втроем – Айрин, Франсес и я – сорвали себе на этом голоса…

…Хохоча осипшими голосами, пробирались мы через горы к маленькому домику Айрин. Она пригласила меня переночевать у нее. Периодически мимо нас пролетали не видящие нас в кромешной темноте (фонарей здесь не было) машины. Тем, что я осталась жива, я обязана исключительно профессионально отработанной реакции своей новой знакомой: каким-то шестым чувством Айрин слышала машину издалека, словно дельфин- ультразвук, хватала меня за руку и тянула на обочину еще до ее появления. Но обочина была такая узкая, что приходилось буквально вжиматься в каменный склон.

– У меня очень злая собака,- сказала Айрин, – С ней мне ничего не страшно, но она действительно никого не выносит, кроме меня. Так что я пойду первой и запру ее, а ты жди меня здесь.

За поворотом гора неожиданно расступилась, и перед нами открылась неповторимая панорама ночного Дублина. Далеко внизу простиралось море огоньков – захотелось спрыгнуть с обрыва им навстречу и полететь, как мотылек…

– Му-у-у!- отрезвила меня из темноты чья-то буренка. А еще через секунду со стороны дома Айрин, похожего на сказочную избушку на курьих ножках, послышался заливистый лай: невидимый пес учуял меня на расстоянии и не хотел, чтобы хозяйка его запирала. Ему очень хотелось неведомую гостью покусать.

Я не очень люблю собак, но вот они меня почему-то обычно любят. Тем не менее, я не посмела проверить, устоит ли перед моим обаянием пес Айрин – уж слишком он агрессивно был настроен. И только потом, совсем уже поздно вечером, когда Айрин демонстрировала мне свою огромную коллекцию видеозаписей (а она записывала все, что только показывали о республиканцах по телевидению – в любой программе, даже если это было всего на 5 минут), я вдруг неожиданно почувствовала, что мне кто-то дышит в ухо. Повернула голову- и чуть не умерла от разрыва сердца…. Но «осторожно, злая собака!» и не думала меня кусать. «Не видишь? Я ей понравилась! » Айрин не поверила своим глазам.

Мы так долго разговаривали – несмотря на то, что обе почти не могли говорить, что к утру я охрипла совершенно. А мне предстояло еще в этот день встретиться в первый раз с тем республиканцем, с которым у меня завязалась письменная дружба – с Дермотом, который не был похож на Че Гевару….

К зданию, где проводился съезд, я пришла в то утро практически первой. Оно было еще закрыто, а возле него стояла легковая машина, в которой сидели двое мужчин, со скучающим видом читающие газеты. Их профессиональная принадлежность была настолько очевидной, что я чуть не оборжала их вслух. Но пощадила-таки их профессиональную гордость и сделала вид, что их не заметила. Мне было нечего бояться и не от кого скрываться – так, по крайней мере, считала я, выросшая в по-настоящему свободном обществе и потому бояться не привыкшая. Я не боялась даже ходить одна по ночному Амстердаму!

Через некоторое время начал собираться народ, и двери открыли. А господа в машине все еще так же читали свои газеты. Хоть бы страницы, что ли, не забывали переворачивать…

Мне предстояло теперь найти неведомого мне Дермота. Я послала ему по «электронке» свое фото, а он мне свое, как истинный конспиратор – нет. Но мы договорились встретиться у определенного места внутри здания в определенное время, и я стояла там и ждала его.

Вокруг меня была уйма народу. Как пчелиный рой. Почему-то в толпе всех этих таких разных и совершенно незнакомых мне людей в глаза бросился один человек: невысокий, полный, очень большеголовый, лысеющий, с умным лицом с резкими чертами. Вчера я его не видела. Не могу объяснить, почему из нескольких сотен участников конференции я обратила внимание именно на него. В голове мелькнуло: «Как пить дать, окажется неведомый Дермот каким-нибудь похожим вон на того типа…»

Я чуть не засмеялась вслух, когда строго в назначенный час ко мне подошел именно этот человек. Но это было бы очень невежливо.

– Дермот Кинселла, – представился он, протягивая мне мягкую,без мозолей руку.

– Евгения Калашникова-, с трудом прохрипела я, – Проще – Женя. Извините, я потеряла голос, мы тут пели вчера…

Это прозвучало так по-детски наивно, почти как Карлсоновское «мы здесь плюшками балуемся», что мне тут же стало за себя стыдно. Но Дермот не счел это смешным. Он только поинтересовался, не родственница ли я Михаилу Тимофеевичу. Увы и ах…

– Ты извини, что я вчера не мог с тобой встретиться – я по программе занимал весь день и весь вечер наших иностранных гостей…

Я вспомнила – действительно, он мелькнул где-то в зале вчера, когда дедушка Том, самый знаменитый партийный лингвист, представлял этих гостей участникам сьезда. Среди них был даже один премьер-министр – небольшого островного карибского государства!

Так мы познакомились наяву. Дермот был не похож на рядовых республиканцев-веселых балагуров, и не только потому, что он читал и Маркса, и Ленина, и Мао, и Хо Ши Мина и даже «Зеленую книгу» Муаммара Каддафи и прекрасно разбирался в мировой истории и географии: у него был острый, аналитический ум, и во всех вопросах, которые перед ним вставали, он смотрел сразу в корень. В силу своего жизненного опыта он знал и понимал, что есть еще и другие культуры и традиции, кроме ирландских. Так и в разговоре со мной – мы пошли вместе обедать – он буквально двумя-тремя короткими, острыми наводящими вопросами выяснил, что именно известно мне об ирландских республиканцах, а что – нет, и начал свой рассказ. Он говорил не о себе, а о том, почему здешней католической общине нужна защита со стороны "РА" (так называют здесь Армию – ту самую, да, ведь и так всем ясно, что она ирландская!); о джойрайдерах и мелких воришках, становящихся полицейскими доносчиками под давлением шантажа со стороны полиции, закрывающей глаза на их действия после того, как они согласятся стать доносчиками на людей, среди которых они живут, о том, как пока ещё, к сожалению, не найдено другого действенного средства борьбы с ними, кроме как "наказание битьем" и стреляние по коленным суставам для самых неисправимых, о том, как люди жаждут, чтобы у них, наконец, появилась более или менее нормальная полиция, следящая за порядком, а не постоянно обдумывающая только то, как бы ей обделать грязные политические делишки…

По профессии Дермот был школьным учителем. Да вот только собственно учителем ему довелось работать недолго: его арестовали в Шотландии, где он тогда проживал, за участие в ирландской освободительной борьбе. В тюрьме он сидел дважды, правда, оба раза недолго. У него была бурная, интересная жизнь, о которой я никогда не расспрашивала, но отрывки из которой он мне потом постепенно поведал сам. В ней были переезды из страны в страну, чуть ли не по всему земному шару; подготовка и отбор новых кадров и… романы с представительницами различных национально-освободительных движений. Его первой женой была шотландка, второй- сочувствующая борьбе ирландцев американка, вообразившая себя ирландкой. Есть такой особый сорт людей, но об этом позже.

– У вас я тоже был один раз, но проездом, – сказал мне Дермот, – Почти ничего не видел. Кстати, интересно, сколько лет тебе было тогда?

Мы вместе посчитали. Оказалось, что лет 20. Дермоту тогда было 30 с хвостиком.

– Когда я рос, Ленин был моим героем, – острый взгляд Дермота при этом сменился на почти мечтательный.- С самого детства. Многие из моих товарищей в ходе нашей борьбы рассматривали и Соединенные Штаты, и Советский Союз в качестве " однинакового зла" (такие взгляды были широко распространены и в развивающихся странах в те годы), однако я сам никогда так не считал. И я думаю, что сегодня большинство из нас поняли, что потеряли не только мы, но и весь мир, все прогрессивные силы с исчезновением Советского Союза.