Мы расстались в тот раз по-дружески, и с тex пор я зачастила в Белфаст. Практически я проводила там чуть ли не все выходные. (Лишь бы не сидеть дома одной, тоскуя по Лизе и жалея себя! ) Джеффри слушал мои жадные расспросы, что , как и почему – и мысленно гордился тeм, что поможет мне полюбить свой родной край.
Джеффри открыл для меня новый мир. Он рассказывал мне то, что для него было повседневным, будничным, – а я слушала его с широко раскрытыми глазами. Я училась тому, что здесь, в отличие от России, люди не говорят друг с другом о политике, что протестанта в баре или дискотеке можно узнать не только по имени, но и по какой-то внутренней большей скованности и замкнутости – и от души хохотала над рассказываемыми мне им историями о том, как его папа, подавая документы английскому солдату на проверку, привязывал их резиночкой к собственному рукаву, так что когда солдат тянулся за паспортом, тот от него “убегал”, а солдат обиженно говорил: “Very funny, Sir …” Он не посмел бы, конечно, бить директора школы из антримской деревушки – это ему был не какой-нибудь безработный “тайг” из Западного Белфаста!
Оказывается, отношения между католиками и протестантами здесь – совсем не такие однозначные, как я себе представляла! Я убедилась в этом, когда совершенно невольно смутила Крэйга, чуть не до слез. Автоматические решив, что раз три новых моих знакомых были друзьями детства, а один из них был католиком, то католиками должны быть и два остальные, я вернулась в один день, вся разгоряченная, с лоялистского Шанкилла и заявила с порога:
– Какой ужас! Какие мерзкие, полные ненависти картины я там видела на стенах!
Крэйг вдруг покраснел до самых корней волос и замямлил, что он не поддерживает это, что он тоже против этого. С минуту я непонимающими глазами смотрела на него – о чем. это он, почему краснеет? И только когда Джеффри шепнул мне на ухо: «Ведь Крэйг – протестант!», я поняла и сама стала такой же красной, как помидор. Я совсем не хотела его обидеть и вовсе и не думала сравнивать его с шанкильскими дебилами!
У меня был один большой – в глазах Джеффри – недостаток. Я «слишком интересовалась политикой». Сама я списывала это на своё происхождение и пыталась объяснить ему, что мне это вовсе не приятно, просто, к сожалению, политика определяет жизни всех нас, а с несправедливостью надо бороться. Это была такая же составная часть меня, как светлые волосы – для Анны Курниковой. Но Джеффри ненавидел всех политиков, не верил никому из них (ну, кроме, может быть, такого уважаемого человек, как Джон Хьюм !) и не верил, что кто-нибудь сможет или даже захочет изменить жизнь. И он так об этом мне и сказал.
– Who will guard the guards ?- задал он мне свой любимый вопрос. -У политиков – своя жизнь, а у нас – своя. Я не позволю им отравлять моё существование.
– Но они же все равно отравляют! – горячилась я. Хотя вопрос его, конечно, был резонным. Но сам собой он же не решится!
Джеффри несколько раз приезжал ко мне в Дублин и даже, раcчувствовавшись, совершил ради меня то, чего он никогда и ни для кого бы не сделал; прошёл в рядах антивоенной демонстрации по центру Дублина. Он шёл и сам себе удивлялся: чтобы он, – и вдруг шёл по О’Коннелл- стрит на политической демонстрации! Может, он заболел? Или, не дай бог, влюбился?
Я поняла, что Джеффри неприятна ”политика”, и изо всех сил старалась на эти темы с ним не говорить. Но о чем., о чем было говорить тогда – о пиве? О “Стар Треке”? Я пыталась. Я мучалась, бывая у него в гостях, от того, что он целыми днями сидел у телевизора, точно как Илья Муромец просидевший в избе З0 лет и 3 года, – не отрываясь, смотря неважно что, лишь бы его не выключать, до 3, 4, 5 часов утра. Я хотела посетить Западный Белфаст, где как раз шёл фестиваль, я хотела взойти на Черную гору, а не сидеть в прокуренной комнате. Но увы…
Мы в общем-то практически не ссорились. Но, как я уже сказала, я довольно быстро поняла, что нам в жизни не по пути. Особенно когда он повторял о своих племянниках – совершенно, между прочим, здоровых:
– I don’t like weens!
Иногда меня прорывало. Как, например, когда он сам начал пересказывать мне увиденную им по телевизору программу, прославлявшую двух британцев, отправившихся в Косово воевать на албанской стороне. Он так и не понял почему я вдруг вся сжалась в комок: ведь это сербы уничтожали бедных албанцев? Разве не так? И почему я гневно выпалила ему в лицо:
– Неужели ты не понимаешь, Джеффри, что албанцы – как ваши лоялисты, что сербы жили на этой земле раньше, чем. пришли они, много-много поколений? Неужели ты ничего не знаешь и не хочешь знать?
Я так расстроилась тогда, что вернулась к себе в Дублин и не писала ему почти две недели. В конце концов, он попросил у меня прощения, – хотя и сам не понял, за что. Ведь те британские бравые ребята,по его мнению, и вправду были героями…
Когда он узнал, что я решила переехать на Север и искала там жилье, он обещал мне помочь выбрать правильное место – ведь он же знает, какие районы хорошие, а какие – нет. Я была в здешней политической топографии, конечно, полным профаном. Я искала дом по сайтам в интернете, ориентируясь в основном на цену и назначала встречи с риэлтерами, чтобы эти дома посмотреть. Цены на жилье были здесь смехотворными – потому что никто не хотел их покупать…
Один раз я завела Джеффри так в такое логово, что он был рад уйти оттуда живым! Потом он объяснял мне, что самые страшные для католика места – это те, где бордюрчики тротуара выкрашены в цвета британского флага. Я поняла.
Однажды он взял меня с собой в родную деревню в Антриме. Когда-то она была любимым местом отдыха “самого знаменитого британца всех времен и народов” – Черчилля, чья дача ныне превращена здесь в отель. Сам Джеффри шутил про свою деревню:
– Мы окружены со всех сторон! Если что, уходить придется морем…-, намекая на то,
что с севера, юга и запада она окружена протестантскими поселениями, да и не просто протестантскими. Неподалеку от неё проходил печально знаменитый “библейский пояс” Баллимины. -- бастиона сторонников Пейсли, воинственных протестантских фундаменталистов. Так что выбраться из неё, если что, можно действительно было только морем. Да и то – за морем-то – их прародина Шотландия…
Джеффри вдохновленно рассказывал мне o своем детстве и о своей семье. Родители, школьные учителя, познакомились в Кении, где они учили масаев английскому. Мама, правда, оставила работу после рождния 4 детей – одной девочки и 3 упрямых, как быки, парней. Но на зарплату отца все-таки было прожить нелегко, и по его настоянию мама “завела своё дело” – прямо в доме они открыли магазинчик с мороженым, на главной улице, как раз там, где останавливались все автобусы с туристами-янки, разыскивающими могилы своих предков в антримских гленнах …
До самой папиной смерти её жизнь протекала в его родной деревне – и, как поняла я из рассказов Джеффри, хотя он сам этого не понимал, так, как папе того хотелось. Возможно, именно поэтому после его смерти мама уже никого не стала слушать, продала опостылевший ей дом-магазин и вернулась в свой родной приморский городок в южном Дауне, тоже больше католический и ужасно красивый.
Джеффри родился не в деревне, а в Баллимине – ближайшем к ней городе, где была больница. Городе не только Пейсли, но и Лиaма Нисона , которого, кстати, в детстве учил боксу его родной дядя…. Все здесь, казалось, знали друг друга!
Когда мы шли по деревенской улице, я вдруг схватила его за руку:
– Смотри! Смотри!
Джеффри поднял голову. На дорогу от церкви выезжала машина, за рулем которой сидел очкастый бородач.
– Это же…, – задохнулась я. Джеффри расхохотался:
– Все так думают! Это наш здешный протестантский пастор! Ну и хватает же у него наглости ходить с бородой при таком внешнем сходстве с Джерри Адамсом!
Я отказывалась ему поверить, что это не Адамс, как он меня ни заверял…
Был хороший, воскресный день, и по улице степенно прогуливались семьи с детьми. В конце улицы была ярмарка с аттракционами, оттуда раздавались музыка и смех. Вдруг на дороге показалась вереница “воронков” – военных броневичков, которые имели обыкновение разьезжать здесь туда и обратно. Из каждого броневичка торчала фигурка английского автоматчика с закрытым наглухо маской лицом. Проезжая мимо толпы с детьми, они беззвучно и так обыденно нацеливали дула своих автоматов на людей…. Стояла весна 1999 года.
