Муж Эмилии Вениаминовны, перестав быть моим репетитором, оказался совсем не страшным. Мы ели традиционную еврейскую фаршированную рыбу, и я рассказывала им о Москве. Оперный театр в Одессе оказался замечательным, но Женя устроила мне настолько насыщенный экскурсиями день, что у меня едва-едва оставалось время для поисков Володиного дома. Мы с нею даже в синагоге побывали – правда, когда там никого не было.

Я попросила у Эмилии Вениаминовны карту города, но не нашла на ней нужной мне улицы. Скрепя сердце, я под каким-то надуманным предлогом спросила о ней. Оказалось, что это спальный район, новостройка, поэтому его и не было на карте. С трудом я выведала, как туда проехать.

– А зачем тебе туда, Женя? – простодушно спросила моя культурная тезка, – Обыкновенный «спальный» район, что там может быть интересного?

Эх, Женя, знала бы ты…

Но я молчала как партизан. На полтора часа мне удалось от нее оторваться.

… Пришлось ехать до самой конечной остановки. Я быстро нашла его дом, а вот подъезд все никак не могла найти. Потом оказалось, что он живет на самом первом этаже. Я только сунула голову во входную дверь подьезда, поглядела на темную дверь его квартиры – и тут же выбежала, пока меня никто не увидел… Обошла вокруг дома, посмотрела на его окна- и отправилась на вокзал и обратно в Москву. Я была совершенно счастлива! Никакой «оргазм» не сравнился бы с тем, что творилось у меня в душе.

… Когда потом мама рассказала ему, что я была в Одессе и рядом с его домом, Володя простодушно воскликнул:

– Ой, а что ж не зашла? Чаю бы выпили…

Он даже и не понял, чем была для меня та поездка…

Это был мой последний раз на советской Украине. От распада Союза больно, но от предательства «оранжевой» Украины больно так, как от предательства самого родного человека… «- Так продать? продать веру? продать своих?»…

…Той осенью у меня появился еще один хороший друг – в нашем, советском, а не в «новорусском» смысле этого слова. Мамаду, фульбе с плато Фута-Джаллон.

Он приехал на два года на стажировку на кафедру истории КПСС. У себя дома он был учителем истории в лицее. Я узнала о нем случайно, от Хабибы.

– А у нас в общежитии новый африканец есть!- сказала она мне. – Только он почему-то никуда из комнаты не выходит.

И я отправилась на разведку…

… Он даже не хотел сначала открывать мне дверь – боялся. Мамаду оказался уже не юным человеком, с большими, как у стрекозы, добрыми глазами и с наполовину беззубым ртом. Вставлять зубы учителям в Гвинее, видимо, было не по карману. Я не издеваюсь – просто тогда нашим учителям такое и не снилось. Это сейчас в России они его вполне бы поняли…

Мамаду совсем не говорил по-русски, и если бы не мои познания во французском, какими бы скромными они тогда ни были, то я бы ни за что не смогла с ним общаться. Услышав, что я говорю на понятном ему языке, Мамаду воспрянул духом, и через 10 минут я выяснила, в чем дело.

Та осень выдалась холодная. Советская система, обычно в таких случах, как с Мамаду работающая как часы, благодаря «великим кормчим» от переродившейся КПСС уже начинала давать сбои, и к тому моменту, когда я с ним познакомилась, он почти неделю безвылазно просидел в общежитии потому, что ему еще до сих пор не выдали зимнюю одежду, как полагалось. И никто этого даже не заметил!

Да что же это творится! Я была вне себя от возмущения. Тут же принесла ему старую зимнюю шапку моего дяди, которая лежала у меня без дела в шкафу. И пообещала привезти ему из дома и пальто, и зимние ботинки.

– А чем Вы питаетесь? Ведь чтобы дойти до универсама, тоже шапка с пальто нужны…

Оказалось, что консервами – которые тоже уже подходят к концу. Ни хлеба, ни молока у него не было.

– Так… -сказала я решительно, – Пишите список, что Вам нужно, и я пойду в магазин.

Денег я с него, естественно, брать не стала. Еще чего не хватало! И так наша страна опозорилась перед ним….

А еще через полчаса Мамаду уплетал курицу-гриль со свежим батоном и рассказывал о себе…

Его родная деревня именовалась Тунтурун. У меня это вызывало ассоциации с мультфильмом о Винни-Пухе: «Тунтурун-турун-турун-тун, рун-тун-тун… Тунтурун-турун-турун-тун, рун-тун-тун…» Но Мамаду, даже не зная нашего мультика, на эту песню почему-то обижался, и я не стала его огорчать.

Больше всего на свете Мамаду любил свою маму: «J’adore cette femme-la !” Он вырос в мусульманской семье, у отца было 3 жены. Мамаду давно уже закончил университет и преподавал историю, а после этой стажировки его должны были повысить до директора лицея.

– Тогда я построю себе une petite villa и куплю un cheval blanc , – мечтательно говаривал он.

– А зачем Вам белая лошадь? – недоумевала я.

– Как это зачем? У моего папы была белая лошадь, и вся деревня ему завидовала…

Несмотря на такие частнособственнические мечты, взглядов Мамаду был левых. И очень хорошо знал историю нашей КПСС – я даже удивилась. Я решила, что le cheval blanc – это просто дань традиции.

– Мне нужен коврик, – сказал мне Мамаду почти сразу после того, как мы познакомились.

– Какой коврик?

– Как какой? Чтобы молиться! Узнай для меня, пожалуйста, в какой стороне здесь Мекка?

Пришлось мне срочно разорить дома свою стенку над кроватью- других ковриков, кроме моего настенного, у нас не было.

Наверно, Мамаду был единственным в мире мусульманином, который молился на детском коврике с матрешками. Я быстро привыкла к кому, что он мог встать посредине нашего разговора, достать коврик и начать отвешивать поклоны в молитве.

В наших старых фильмах и книгах африканцы рисуются именно такими, как Мамаду: наивными, доверчивыми и немного беспомощными. Но я авторитетно заявляю, что он был исключением в африканских рядах. Его чистой, бесхитростной натуре поражались даже его собственные ученики, которых в Москве было несколько. Мамаду был настолько неприспособлен к становящемуся все более и более хищническим вокруг нас миру, что если бы не мы – эти его ученики, я и его племянница, работающая в посольстве его страны у нас в Москве, то и не знаю, что бы с ним было. К чести его соотечественников, они не были такими, как наши «перестроившиеся» на господ товарищи – будущие авторы финансовых пирамид и прочие наперсточники. Мамаду уважали за возраст и за то, что он был учителем – и ни один из них никогда не посмел бы воспользоваться его доверчивостью в каких-нибудь своих корыстных целях.

Прошло совсем немного времени, и я стала своего рода поводырем Мамаду в нашем быту.

Я знала, где купить du poulet , книги по истории национально-освободительного движения и как приготовить вермишелевый суп на скорую руку. Несмотря на то, что у него начались интенсивные занятия по русскому языку, язык наш давался Мамаду с большим трудом, и он часто был вынужден обращаться к моим услугам переводчика. Мой французский становился все лучше и лучше – с каждым днем. То, чего не удавалось сделать никаким репетиторам, стало реальностью – я заговорила по-французски свободно (ну, может быть, с легким гвинейским акцентом…)

Циничная Люба нам бы никогда не поверила, но нас связывали действительно чисто дружеские отношения. Мамаду был старше меня на 15 лет. Впрочем, возраст у него в паспорте был записан приблизительно, и даже свой день рождения он знал не точно. Сначала Мамаду немножко попытался было ухаживать за мною. Но я сделала вид, что не замечаю этого, а когда ему в общежитие принесли телеграмму о том, что у него родился первенец, именно я принесла ему эту телеграмму и от души его поздравила. Мамаду немного смутился, а потом поведал, что женился незадолго до отъезда в СССР – по сватовству, на своей двоюродной сестре Фату. Судя по фотографии, она была красавицей.

– Но если хочешь, ты можешь стать моей второй женой!- заверил меня Мамаду, – У нас это можно.

Я поблагодарила его за оказанную мне честь, но вежливо отказалась. И с тех пор в нашей дружбе уже не возникало никаких недоразумений. Я относилась к нему как к своему ребенку, о котором надо заботиться. Но одновременно и знала, что Мамаду -настоящий товарищ, и если попросить его о какой-то помощи, он разобьется в лепешку, а сделает все, что может.