— Здесь торговать не разрешено, — предупреждает хозяин.

— Я пришел чайку попить, а заодно может, и покупатель на ковер найдется.

— Ну, так садись, а то иначе будет плохо, — высоким фальцетом заявляет хозяин.

— А может быть купишь бухарский пояс к рубашке… — не унимается купец.

— Ваня, посади гостя, только не поломай стул, а то гость, пожалуй, потверже дерева будет. И поставь ему самоварчик, пусть помалкивает. Здесь не Бухара, смотри деньги-то возьми вперед, а то… «бухара» не очень любит платить.

Гости смеются. Обычаи бухарского купца здесь, по-видимому, известны.

За соседний столик уселись два молодых человека, заказали чай и баранки… они говорят тихо, но Венявский явственно слышит каждое слово:

— Арестовали Чернышевского, посадили в Петропавловку…

— За что, почему?

— За статьи о крестьянах.

— Э, здесь что-то другое. Говорят, он ездил в Лондон и встречался с Герценом. Наверное поэтому. Жандармы «Колокола» не любят.

— Неужели за это?

— А может быть за то, что без паспорта поехал заграницу?

— Да нет, Василий Петрович, — арестовали его за критику царского манифеста об освобождении крестьян.

Скрипач допил чай, заплатил, добавил половому «на чай» и собрался уходить.

— Заходите, пожалуйста, к нам на уху! У нас она янтарная, у родной матушки лучшей не покушаешь, — еще раз пригласил половой.

Венявский вышел на улицу, как был в растегнутом пальто и разогревшись после обеда. Он был взволнован известием об аресте Чернышевского. Вот как получается, думал он: у него в Петербурге столько знакомых, а об аресте писателя никто ничего не сказал. И только случайно, в чайной, из разговора незнакомых людей, он узнал печальную новость.

— Надо возвращаться домой. Миссис Смит, пожалуй, уже ушла.

Чтобы дать время англичанке уйти и не встретиться с ней где нибудь недалеко от дома, скрипач решил пройтись пешком. Ветер дует в лицо, забирается под пальто. Идти против холодного и пронзительного ветра трудно и неприятно. Но вот, до Большой Морской уже недалеко, еще один квартал, еще один перекресток. Ветер мешает идти, полы пальто путаются под ногами.

Уф! Наконец, осталось всего лишь два дома. Он останавливается на лестнице. Дышать тяжело и больно. Воздух со свистом вырывается из груди. Он нажал звонок своей квартиры. Открыл обрадованный, улыбающийся Гжесь. Венявский мельком взглянул на вешалку. Слава богу, миссис Смит уже ушла.

— Где ты был? — благодушно спрашивает Иза.

— Помогал чайкам ловить рыбу на Неве.

Иза смеется, спрашивает:

— Как же это ты помогал? Без сетей, удочки, лодки?

— На крыльях, на крыльях, быстрых как стрела.

— Ах ты мой крылатый друг. Но почему ты так раскраснелся?

— Это от поцелуев ветра.

— Ой ли, от ветра ли только? — Иди-ка сюда я проверю кто это тебя целовал.

Генрик вместе со стулом придвигается к жене.

— Это какой-то особенный ветер. От тебя пахнет табаком, капустой, и, кажется, огурцом.

— А запах дегтя не чувствуешь?

— Дегтя? Ты, наверное, ехал на пролетке, смазанной дегтем или смолой?

— Вообрази себе я шел пешком, притом шел быстро. Я боялся опоздать.

— Ты по-прежнему не пунктуален. Иди позавтракай. Я приготовила тебе сюрприз.

— Спасибо за память. Ведь старый муж невнимателен и неловок.

— Не возражаю из вежливости и из уважения к мужу, — шутит Иза. — А что бы ты сказал, если бы подали люблинские лазанки с пармезаном?

— Лазанки? — вот это да! И говорить не о чем. Открываю рот и готов полакомиться блюдом, приготовленным ручками жены.

— Не только моими. Фекла тоже принимала з этом участие.

Но сев за стол, Генрик едва прикоснулся к лазанкам. Иза не знала, что он уже плотно поел в чайной.

— У тебя сегодня нет аппетита, уж не болен ли ты?

— Не говори, а то в самом деле заболею. Действительно у меня немного болит горло и грудь.

— Все же ты должен съесть все лазанки!

— Я думаю, ты их приготовила для целого полка.

— Нет, ты и правда болен. Лазанки ты всегда ешь с удовольствием.

— Ах, если бы ты знала, дорогая женушка, какую я сегодня ел говядину… — думает скрипач, но вслух этого не произносит.

— Придется послать Гжеся за доктором. Пусть проверит, что у тебя, почему ты ничего не ешь, а голова горит как в огне. У тебя, наверное, поднялась температура. Знаешь что? После завтрака ложись в кровать.

— Один или со скрипкой?

— Можешь даже с роялем. Ты простудился. Я тебе приготовлю гретого вина с яйцом и сахаром, или…. люблинской горелки на меду.

— Ты думаешь это поможет?

— Конечно. Твоя мать именно таким напитком вылечила меня от лихорадки.

— У меня ничего не болит. Если придет лекарь, то могу выпить с ним коньяку.

— Я пошлю за доктором, ляг в постель. Где ты был, отчего так пахнешь табаком и дегтем?

— А, и дегтем. Вначале ты о дегте ничего не говорила, — улыбается непокорный супруг.

Однако горло болит. Чтобы развлечься, Генрик взял со стола книгу Крашевского.

И только в кровати Венявский почувствовал неприятный озноб. Теперь уж он сам потребовал, чтобы вызвали врача. По-видимому он простудился выйдя из чайной на мороз. Ведь там он себя чувствовал великолепно.

Иза немедленно послала Гжеся за врачом и подала мужу рюмку коньяку. Озноб немного, уменьшился.

— Что же нового оказала тебе миссис Смит?

— Теперь в Европе война.

— Ну, эта новость всем известна.

— Но потом будет большая европейская война, а после нее революция.

— Так, может быть, выпить еще рюмочку коньяку и чаю с лимоном?

— Ты шутишь, — значит, уж не так болен. Все таки получишь и коньяк, и чай. Я хочу тебя спросить, можно ли тебя оставить без присмотра?

— Конечно нет. Муж как каждый новорожденный должен постоянно находится под надзором. В противном случае, что происходит? Стоило тебе выпустить меня на часок из под своих гостеприимных крылышек, и что получилось? — по-геройски скрывая боль в груди, шутит скрипач.

Врач установил простуду, прописал несколько лекарств. Долго и внимательно слушал сердце.

— Такой рослый мужчина, а сердце никудышное. Вы должны быть очень осторожны. Вам необходимо находиться под постоянным медицинским наблюдением.

— А наблюдения жены мало?

— Я не шучу, профессор, — говорит врач; это солидный человек, с длинными волосами и внушительным брюшком.

— Я думаю, доктор, сердце слабое от коньяку, который я пил час тому назад.

— Коньяк вам пить нельзя, — твердо сказал врач.

— А может и жену целовать нельзя?

— Нельзя! Вот именно, нельзя! Никакого волнения!

— Скажите доктор, ведь вся моя жизнь проходит среди треволнений. Скрипач-виртуоз не может не волноваться.

— Значит вам нельзя больше играть, нельзя давать концерты, пока не укрепится сердце. Прошу не употреблять алкоголя, даже вина.

— Я не люблю воды и не пью ее.

— Вы еще сравнительно молоды, а сердце у вас сильно изношено.

— Высплюсь и все как рукой снимет… — скрипач не верит своей болезни.

Гжесь побежал в аптеку за лекарствами. Пациент уснул. Спал он неспокойно, сильно потел. Его мучили кошмары. Ему снилось, что он встретился с братом Юльяном, Кицей. Сначала они ссорились, потом начали играть, вышли пройтись по Парижу, хотя Генрик знал, что Киця никогда в Париже не был. Наконец, он увидел Кицю в арестантском халате… Что случилось с Юльяном? Давно он не писал ему и матери. Надо сейчас написать… Он проснулся, сел в кровати, заметил на ночном столике бутылки с лекарствами, коробки с порошками. Иза требовала, чтобы муж точно выполнял предписания врача и употреблял (все эти микстуры, порошки и пластыри в определенном порядке.

— Ах, оставь, пожалуйста. Пусть эти лекарства стоят на столике и лечат меня без того, чтобы я принимал их… Я не люблю лекарств…

— Странно. Ведь твой отец врач.

— Именно поэтому. Лекарства — это обман, и в настоящий момент они мне не нужны. Я выспался и полежу пока пройдет боль в горле.