— В этом сарае и не такие концерты бывали, а выдержал, ну и вас выдержит. Сколько вас?

— Двое.

— Для двух ребят и говорить нечего. Здесь же выступали большие цирки!

— Как, ведь здесь нет стульев.

— А зачем они? У нас на представление каждый приходит со своим стулом.

— Нет света, нет рояля.

— Пускай каждый принесет из дому фонарь, а рояль можно одолжить. На чем вы будете играть?

— Я скрипач.

— А можешь сыграть на виолончели? У нас еще не было никого, кто играл бы на таком инструменте.

— Увы, я только скрипач.

— Не беспокойся, обойдется. Уж я как предводитель дворянства постараюсь, чтобы публика пришла и на скрипичный концерт.

И правда, вечером толпы народа повалили на концерт. Подъезжали богатые сани из палисандрового дерева, украшенные золотом и серебром. Приехали дамы разодетые в горностаевые шубы. Как обещал предводитель, каждый из участников привез с собой стул и фонарь.

— Ты особенно нравился жирным дамам, — Юзеф подхватил воспоминания. — Помнишь, как они говорили: такой маленький, худенький, а как у него пальцы скачут. Нет, такого парня в Кременчуге еще не было.

— Почему он играет без пальто, — воскликнула какая то сердобольная дама, — ведь в зале мороз.

— У него нет пальто, — сказал хитрый импрессарио.

— Давайте соберем ему на кожух. Мальчик стоит кожуха. Хорошо играет.

— Потом, кто-то бросил тебе кожушок, помнишь?

— Одень, а то простудишься. Сразу лучше пойдет музыка.

— Пришлось тебе надеть кожух и все были чрезвычайно рады. Предводитель дворянства от удовольствия потирал руки.

— Останьтесь у меня на недельку, я вас хоть откормлю.

— Нельзя, нам нужно быть в Полтаве.

— Полтава от вас не уйдет. Дайте мне только взять в руки вашего антрепренера. Это наверное жулик. Деньги берет, а ребят не кормит. Знаю я этих импрессарио, — грозился предводитель дворянства.

Генрик и Юзеф смеются, вспоминая забавные происшествия из своей карьеры. Будто и не было прошедших тридцати лет. На дворе идет мартовский снег, засыпает окна. Городского шума не слышно, обнаженные ветви деревьев гнутся под тяжестью снежных хлопьев. Через несколько минут на темном шелковом небе покажутся звезды. Внезапно Генрик опять начинает бредить. Теперь он всю ночь будет метаться в своей постели.

— Мама, спаси меня, — шепчут сухие губы. — Пошли смерть, довольно боли.

Руки больного рвут край простыни.

— Я не использовал талант дарованный мне провидением? Что хорошего сделал я людям, родине? — говорит больной как будто в полной памяти. В действительности же он уже ничего не видит вокруг.

Мартовское утро приходит поздно в комнату, заставленную мебелью, с зеркалами на стенах, с картинами, с коврами на полу. Прерывистое дыхание больного утихает, иногда снова слышится с большой силой.

У кровати, в теплом халате и теплых туфлях сидит бедная, бледная Иза. На голове чепчик. В руках термометр.

Как только проснется, надо померить температуру, думает она.

На лице Генрика задержался игривый солнечный зайчик. Виртуоз выглядит лучше. Солнечный луч посеребрил его голову. Лицо успокоилось, черты разгладились. Не слышно хрипа, но и не слышно дыхания. На стиснутых губах показалась пена.

— Генрик, может быть тебе дать что нибудь — спрашивает Иза.

Она платочком вытирает ему губы. Больной молчит. Солнечный луч освещает голову на подушке. На губах опять появилась пена.

— Генрик проснись, я с тобой… — просит Иза.

Она снова вытерла мужу стиснутые губы. Прибежала сестра. Она прикоснулась к голове больного, потом закрыла ему веки.

— Он спит, — воскликнула Иза и с силой оттолкнула сестру, как бы пытаясь вместе с ней оттолкнуть смерть.

— Да, он спит… вечным сном, — ответила сестра и взглянула на часы: девять часов утра, 31 марта 1880 года.

— Остановилось сердце. Пульса нет.

Сестра покрывает лицо покойника белым платком. По обе стороны кровати она ставит горящие свечи, складывает руки покойника крестом на груди и вкладывает в пальцы серебряный крест.

Иза стала на колени у постели мужа и громко заплакала.

Французская церковь св. Екатерины в Москве. Горят свечи, играет орган. Люди несут венки с лентами, ставят их у гроба. С хоров несутся звуки Реквиема Моцарта. Оркестр Московской консерватории играет под управлением Николая Рубинштейна. Аббат машет кадилом. Слуги накрывают гроб золотым покровом. Гроб выносят на катафалк. Он утопает в венках, цветах. Лицо вдовы скрыто под густой черной вуалью. Ее ведет под руку Юзеф. С другой стороны поддерживает вдову Николай Рубинштейн. С поникшей головой за гробом идет друг покойника — Петр Чайковский. Траурный марш Шопена сопровождает виртуоза в последний путь — в Варшаву.

Долго будут вспоминать этот апрельский день московские музыканты, московские меломаны.

Комитет по похоронам Венявского был организован в Варшаве еще до прибытия вагона с гробом покойного. В комитет вошли: директора Большого театра, музыканты Людвик Гросман, Мюнхгеймер, Зажицкий и директор Музыкального общества Владислав Желеньский. В Варшаву приехали родители Венявского. Столичная общественность готовилась принять участие в печальных обрядах.

Тело творца «Легенды» установлено на катафалке в костеле св. Креста на Краковском Предместье.

Наступил день 7 апреля 1880 года. Панихида началась в одинадцать часов. В костел пускали только по приглашениям и все же собралась огромная толпа поклонников виртуоза. Еще не так давно, всего лишь восемь лет тому назад, Варшава оплакивала здесь смерть создателя «Гальки» — Станислава Монюшко. Теперь созданная им заупокойная месса звучит над гробом Генрика Венявского. Молящиеся со вниманием слушают гимн Зажицкого в исполнении замечательного сопрано Вояковской. Левицкая исполняет траурный гимн Мюнхгеймера. Станислав Барцевич под аккомпанемент оркестра играет «Легенду» Венявского. Хоры Консерватории и Музыкального общества поют «Реквием» и «Сальве Регина». На траурную мессу пришли все выдающиеся музыканты. Они хотели подчеркнуть чувство скорби овладевшее музыкальным миром. Погребальная процессия двинулась к кладбищу только в пять часов дня. Толпы варшавян в течение нескольких часов прощались с телом покойного. Во время выноса тела певчие опели «Аве Мария» Трошеля.

На Краковском Предместье стояли толпы народа. По крайней мере 40000 жителей столицы провожали тело покойного к месту вечного успокоения. К Театральной площади по улице Чистой невозможно было пройти. Шествие должно было остановиться на Вежбовой улице, чтобы привести в порядок свои ряды. На Театральной площади, перед зданием Оперы артисты прощались с телом покойного. От Театральной площади духовой оркестр играл по- хоронный марш Нидецкого и Мюнхгеймера.

Во главе шествия шли директора Оперы Кваттрини и Мюнхгеймер. За ними несли венки от Оперы и оркестра. Затем шли преподаватели и ученики Консерватории во главе с Александром Зажицким и члены Комитета, возглавляемые Владиславом Желеньским. В конце процессии шли журналисты, писатели, художники. Станислав Барцевич и Владислав

Гурский перед самым катафалком несли покрытую траурной лентой скрипку покойного виртуоза. Шли певцы Оперы. Они несли на подушках ордена Венявского.

Вдоль всего пути до кладбища, по улице Белинской, Налевки, Тихой, в печальном молчании стояли толпы народа. Из уважения к покойному владельцы закрывали свои магазины. Погребальная процессия двигалась в полном порядке.

На кладбище Повонзки, у открытой могилы, опять заиграл оркестр. Колокола храмов провожали в могилу гроб с телом покойника.

В торжественном и горестном молчании провожала Варшава виртуоза, прославившего своим искусством имя растерзанной, покоренной ныне отчизны. На гроб упали первые комья земли. Все участники процессии хотели поклониться праху покойного, попрощаться с волшебником звуков.