Полетав таким образом минут пять, он достал из-за пояса пистолет и стал яростно отстреливаться от истребителей неприятеля, что атаковали его сзади и сверху. Бой был неравный. Герой отстреливался до последнего патрона, который разрядил себе в висок. Несколько минут он полежал в позе конченого человека, зевнул и ушел в мельницу. Звонко щелкнул замок.

Я ужом выскользнул из-под «Хаммера». Там воняло бензином, гарью и было довольно-таки тесновато. И тут же в мельнице вновь зазвенело, голос опять проскрипел: «Вторжение!» И снова выскочили бойцы. И еще несколько раз я безуспешно пытался пересечь двор, пока наконец в мельнице не лопнуло терпение. Они отключили сигнализацию. Давно бы так.

– Глючит аппаратуру, – буркнул один боец другому.

– Надо Курта вызывать, – ответил тот.

Толкуя о некоем Курте, они заперлись в мельнице, и больше фотоэлементы не реагировали на движение одушевленных предметов по территории двора.

Я пошел вокруг мельницы, держась к ней поближе, чтобы меня не засекли из окон. На задах нашлась еще одна дверь – маленькая, железная и тоже, конечно, запертая. Над ней нависал козырек, а чуть выше виднелось окно – правда, узкое и спрятанное в намордник решетки, но все же окно, до которого можно добраться. Я постоял, поглядел на луну, которая нынче была на удивление ярка и пригожа, и подумал, что без инструмента в мельницу не попасть. Хотел проскочить на шару, но уж слишком тут все герметично. Ладно, за инструментом, так за инструментом, какие дела?

Я сбегал к «Хаммеру», под которым припрятал рюкзак, и перенес его к черному ходу. Стараясь действовать бесшумно, минут десять на ощупь искал стеклорез. Наконец он нашелся, а следом и десантная пила, напоминающая толстую шишковатую гитарную струну, свернутую в кольцо. Еще нужен пластырь и на всякий случай дымовая шашка. Вот с фонариком я пролетел – оставил в багажнике мотоцикла, придется ограничиться зажигалкой.

Скоро я уже взбирался на козырек мельницы. Тут надо было встать, животом прижимаясь к стене, сделать шаг влево и уткнуться носом в решетку окна.

Пили, пили, десантная пила! Что тебе эти восемь не особенно толстых прутьев, если ты, помнится, даже рельсу одолевала на спор. Через четверть часа я вынул решетку и, пристроив ее на козырьке, достал стеклорез и монтажный пластырь. До чего же здорово шипит алмаз по стеклу, оставляя тонкую полосу, насквозь горящую в свете луны!

Стекло с наклеенным по периметру пластырем щелкнуло. Я вынул его, тоже пристроил на козырьке и осторожно полез в нутро кирпичного логова. Тут сильно пахло соляркой, а от работы дизеля вся кромешная тьма легонько дрожала.

Подо мной, похоже, была пустота. С поджатыми ногами, повиснув на руках лицом к луне, я медленно вытягивался во весь свой рост, и вот уже левая подошва, а за ней и правая нашли опору. Ступеньки. Вспыхнул огонек зажигалки. Так, все ясно. Новую мельницу построили поверх старой, а между ними на всякий случай спрятали пружину легкой винтовой лестницы, где я и очутился. Жалко, фонарика нет, с ним было бы гораздо проще.

Крохотное пламя зажигалки худо-бедно прокладывало путь в темноте, освещая изнанку недавней кирпичной кладки. Если оглянуться, то у меня за спиной все словно дымилось, а на мохнатых ступеньках оставались такие глубокие следы, точно шел я по мягкому серому снегу. Вот сколько тут было лежалой пылищи!

Поднимался я медленно. Шум дизеля становился все глуше, зато крепли другие, не совсем определенные звуки, в которых я, наконец, узнал голоса – раз… два… три мужика негромко разговаривали между собой. Еще полсотни ступенек – и за поворотом забрезжил слабый электрический свет.

Так, зажигалка пока не нужна. Я подкрался к окошку, распахнутому внутрь мельницы. Оттуда, снизу, и доносился разговор, а еще оттуда тянуло табачным дымом и запахом жареной дичи.

Внутри логово представляло собой помесь кирпично-деревянной харчевни, занимавшей первый этаж, с подобием многоярусного отеля наверху. Два коридора тянулись по окружности друг над другом, ограниченные толстыми перилами. В нескольких нишах томились заброшенные пальмы, а у зеркала, на растяжках, висела большая боксерская груша. Широкая лестница сбегала вниз, к необъятному столу, за которым как раз и разговаривали трое – знакомые все лица. Стол, как говорится, был девственно чист, если не считать пары пепельниц и пачки легкого «Мальборо». Еду еще, видимо, только готовили, а пока шла официальная часть. Речь держал сам Маркель – он сидел во главе стола, с дальней его стороны, и мне было хорошо его видно. По левую от него руку со скучающим видом курил… генерал Марголин собственной персоной. Перед ним и лежало «Мальборо». Так вот кто явился на вертолете! Или как? Напротив генерала с еще более скучным видом сидел Вотульский.

– …вещи своими именами, – говорил Маркель. – «Валдай» был сбит на высоте около девяти тысяч метров. Так, Сережа?

(Сережа! Значит, они хорошо знакомы?)

– Восемь пятьсот, – ответил Марголин. – Но высота в данном случае не имеет никакого значения. Две ракеты прошли его насквозь и не взорвались. «Валдай» стал не столько падать, сколько планировать, и перешел в бреющий полет.

– Как это выглядело на радарах? – быстро спросил эксперт. У него был низкий приятный голос и едва уловимый акцент.

– Никак. На радарах он был не виден.

– Почему?

– Спросите, чего полегче. – Генерал говорил отрывисто, сухо, и вообще создавалось впечатление, что бал тут правил именно он. – Я, например, вообще не понимаю, по каким законам воздухоплавания он перемещался в воздухе. Я не понимаю, почему не разорвались ракеты. У меня немало вопросов по поводу «Валдая», но кому их задавать? Разве что Елисею Бурко. Могу задать их вам, Збигнев, как правой руке господина Маркеля по вопросам научно-технического характера. Ведь, кажется, как-то так выглядит ваш статус?

– Не только по научно-техническим вопросам, – уточнил Маркель. – Еще и по организационным. После того как ты забрал у меня Фомичева, я и пригласил Збышека.

Вон оно как! Оказывается, криптолог был в команде Маркеля!

– Фомичева никто у тебя не забирал, Петя, – возразил Марголин. – Фомичев сам попросился на отдых. Кроме того, у вас с ним наметились весьма серьезные разногласия этического характера.

Маркель захохотал:

– Не наметились, Сережа, – возникли! И не весьма серьезные – принципиальные! Я в его глазах – гангстер, для которого нет ничего святого. Гангстер промышленного шпионажа. А я всего лишь выполнял задание Родины. Сначала одно, потом другое. Потом пятое, десятое… Она отправила меня на Запад укреплять свою внешнюю мощь, а в начале девяностых вдруг хлоп – и перестала нуждаться в моих услугах. Вот мне и пришлось поступиться некоторыми принципами и срочно становиться другим. Злым, беспринципным, безжалостным. Иначе я бы просто не выжил. И теперь я надеюсь только на себя и верю только себе, а не какой-то там Родине. Тем более…

Тут Марголин его мягко перебил:

– Кто же знал, Петя, что реформы коснутся даже нашего ведомства?

– Да не в реформах дело, – поморщился Маркель. – При чем здесь реформы? Если бы про меня просто забыли – это я понял бы: время суматошное, не до меня. Но про меня не забыли. Меня продали американцам. Всю нашу сеть продали.

Маркель говорил спокойно, просто рассказывал, как было дело, – рассказывал не столько Марголину, сколько себе, как бы лишний раз утверждаясь в какой-то своей правоте. И не было в его голосе ни горечи, ни обиды. Это было давно, поезд ушел. Оказывается, никакой он не эмигрант, а бывший шпион, хоть и промышленный (бывший?). Значит, и Фомичев с генералом из той же компании. Они ворошили какие-то свои давние дела, а я слушал, затаив дыхание.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – все так же мягко сказал Марголин. – Сколько можно, Петя, переливать из пустого в порожнее? Я не для этого сюда приехал. И не продали – скажи спасибо полковнику Любимову: он перекинулся в Туманный Альбион и поделился с англичанами информацией, а СИС поделился ею с ЦРУ. А наши просто-напросто от тебя открестились. Но это же обычная практика.