– Джонс – совершенно обычное валлийское имя, – сказал Гальба.
Следом за ними в комнату вошел Джайлс с подносом. Он передал чашку кофе Гальба, который взял ее, предложил Грею, который отказался, и поставил чашку на стол рядом с ней, не спрашивая. Какие они хитрые, эти англичане!..
– Значит, я наполовину валлийка?
– Нет, вы полностью валлийка, – ответил Гальба. – Ваша мать родилась в Арбердэре.
Память выдала карту. Арбердэр был в Уэльсе.
– Тогда настоящая фамилия Маман не Гриффит, верно?
– Гриффит.
– Но это ужасная фамилия. Ее невозможно произнести. Неудивительно, что она назвалась Вильерс, звучит лучше. По крайней мере, Гриффит не так смехотворно, как Джонс.
Она с утра еще не ела и не пила кофе, голова у нее кружилась. За короткое время она сделала много неприятных открытий, к которым не была готова.
– Вы говорите, что фамилия моей матери Гриффит и она была валлийкой. То есть во мне нет ни капли французской крови?.. – Никто ей не ответил. – Когда я была совсем ребенком, мы говорили по-английски. Маман звала меня Анни Кэйт, до того как стала называть Анник. Я забыла.
У них такие серьезные лица. Все это правда, а не хитрая выдумка. Она помнила язык, на котором шептались мать с отцом, когда были наедине. Если б она усерднее вспоминала, то поняла бы, что это уэльский.
– Я валлийка… Я стала просто нелепой.
– Ты должна узнать остальное. – Грей подошел к столу и подвинул в ее сторону папки. У всех на обложке широкая красная полоса, без сомнения, что-то означавшая. – Я только вчера это увидел. До сих пор не знал.
Сверху лежала папка со множеством псевдонимов, некоторые ей знакомы. Были там Пьер Лалюмьер и Жан-Пьер Жано, но первым стояло имя Питер Джонс.
«Питер Джонс… сын Кэтрин и Оуэна Джонс… Университет Кембриджа… Завербован в разведку… Ранг 7… Благодарность и повышение в звании… Назначен в Ним… Шеф промежуточной базы… Лион… Статус – независимый агент… Благодарность… Ранг 11… Благодарность… Благодарность и повышение в звании (посмертно)…»
Досье агента британской разведки, урожденного Питера Джонса, взявшего имя Пьера Лалюмьера. Он был независимым агентом 17-го ранга, когда умер. Его пенсия назначена его жене Люсиль Джонс.
Сотни страниц досье, старые документы с подлинным запахом. Его политические отчеты. Тайные общества. Политические клубы. Пьер Лалюмьер, которого так почитали во Франции, что его имя знал каждый школьник, был англичанином и британским шпионом.
Следующим было досье матери. Толстая папка.
«Люсиль Алисия Гриффит… дочь Анны и Энсона Гриффит. Родилась в Арбердэре, Уэльс… Завербована в разведку…»
Страница за страницей. Политические донесения Маман из Парижа. Секреты Австрии и России из Вены. Подробности совершенно секретных документов тайной полиции Фуше.
Самые ранние донесения, написанные рукой матери, относились ко времени террора. Заметки наверху, написанные уже другим почерком, сообщали, что Маман вытащила из мясорубки революционного совета триста мужчин и женщин. Как много спасено жизней!.. Невиновные или виновные отчасти, никто из этих людей не заслуживал казни. Анник не знала, что это сделала ее мать.
Смерь Люсиль Алисии Джонс была отмечена на левой стороне папки свежими чернилами. На день смерти она имела 20-й ранг и была независимым агентом. Ее пенсия назначена дочери, Анне Кэтрин Джонс.
Она не хотела заглядывать в оставшуюся папку. Ее собственную, очень толстую. В ней все: письма, которые она писала матери, ее донесения, шпионская жизнь. Как много секретов она передала матери, не интересуясь, куда они попадают. Теперь она знала: Франция получала только остатки. Лучшее шло британцам, все эти годы.
– Ты убедилась, что это не подделка? – сказал Грей, когда она закончила чтение и закрыла папку.
– Все подлинное. – Анник смотрела на книгу, стоявшую на полке, но если бы ее спросили, что это такое, она бы не смогла ответить. – Маман была выдающейся. Никто из французских агентов так глубоко не внедрялся в британскую разведку. Она имела доступ ко всему, моя Маман.
– Она была уникальной, – сказал Гальба.
– За годы работы с Вобаном я рассказывала ей все, что мы делали. Теперь я вижу это в папке. Я была такой ловкой, настолько довольной собой, что рассказывала ей все. Рене, Паскаль, Франсуаза… и Сулье. Сулье, который доверял мне секретные послания… Я предала всех. Вобан презирал бы меня за такую глупость.
Анник больше не могла говорить и даже видеть из-за слез. Грей взял у нее папки, заставил встать и прижал к своей груди. Тогда она заплакала. В прошлом ее много раз могли убить. И будь она разумнее, то умерла бы и никогда не оказалась в Англии, в этой комнате, и не увидела бы, как все для нее важное разбивается вдребезги.
В конце концов, Анник оторвалась от Грея, вытерев глаза предплечьем, неуклюже и быстро, как ребенок. Пора думать, а не просто горевать. Хотя, возможно, боль останется навсегда.
– Мне любопытно… – Это было вороньим карканьем. – Мне любопытно, что вы теперь будете со мной делать? За час вы меня уничтожили. Я всю жизнь была предателем. Все, что я делала, было напрасно. Напрасно!..
Грей подвинул ей тарелку.
– Анник, съешь что-нибудь. – Она не шелохнулась. – Если все не имеет значения, то так же не важно, если ты поешь.
Это были кофе и булочки. Он прав. Ничто уже не имеет значения. Поставив локти на стол для поддержки, она выпила кофе и съела почти все булочки. Капитуляция была полной.
– Анник… – Гальба должен был повторить, чтобы она посмотрела на него. – Анник, отчасти я виновник этой несправедливости. Я не вмешался. И очень сожалею.
Этот англичанин слишком для нее сложен.
– Я отпрыск русалки и морского окуня. И они были женаты. Я понятия не имела. Почему мать лгала мне?
– Сначала ты была слишком мала, чтобы вынести подобную тайну. Позже… – Гальба развел руки. – Тут нет прощения. Позже она решила тебе не говорить. Последний раз, когда мы с ней виделись, тебе было двенадцать. Мы яростно спорили на счет этого. Она сказала мне, что ты ребенок, сердце у тебя одно и она не собирается рвать его на части. Думаю, она не рассчитывала, что вы с ней переживете эту войну… Грей, она даже не слушает меня.
– Оставьте ее со мной. Ей нужно время, чтобы прийти в себя.
– Не говорите обо мне так, будто меня здесь нет.
Кажется, она стала чем-то иллюзорным. Если она не француженка, то кем она может быть? Вероятно, никем.
– Прошу меня извинить. – Гальба вздохнул. – Анник, ты не мифический отпрыск. Твои родители были прекраснейшими людьми. Мать уважала тебя. Она знала, что когда-нибудь мы будем вместе сидеть в этом доме и говорить о прошлом. – Гальба чего-то ждал.
– Она не знает. Мы должны ей сказать. – Грей обхватил ладонями ее лицо и заставил смотреть на него. – Гальба зовут Энсон Гриффит. Он отец Люсиль Гриффит. Отец твоей матери.
Слова потеряли для нее значение. Наверное, она забыла английский.
– Когда она сможет думать, приведи ее вниз. Она не должна быть в одиночестве.
Грей погладил ее по голове, пропуская волосы сквозь пальцы.
– Через несколько минут с ней все будет в порядке.
– Со мной никогда уже не будет все в порядке.
– Будет, дорогая. Ты невероятно сильная, разве ты не знаешь?