Затем она обняла Люси, которая едва сдерживала слезы, и с ласковым «прощай» быстро спустилась вниз. Карета уже ждала ее.

В дороге у Маргариты уже не было времени на размышления. Дискомфорт и прочие мелкие неудобства, неизбежные в условиях, соответствующих ее новому облику, совершенно вытеснили из ее головы, хотя бы только на это время, всю действительную трагичность происходящего.

Она была вынуждена плыть этим дешевым рейсом среди толпы самых бедных пассажиров, которые, заполонив собой всю корму пакетбота, сидели на всевозможных тюках и узлах, едва ли не наваливаясь один на другого. Казалось, что в этой части судна сконцентрировалось все: испарения дегтя и морской воды, сырость, табачный дым, вопли – все, что так не соответствовало привыкшей к комфортабельным условиям леди Блейкни. Но она даже радовалась невыносимой обстановке: брызгам соленой воды, периодически обдававшим ее холодным душем, потому что все эти неудобства постоянно отвлекали ее от непереносимого возбуждения.

Тем более что среди бедняков она чувствовала себя совершенно защищенной от какой бы то ни было слежки. Никому до нее не было дела. В своих непритязательных темных одеждах она настолько сливалась с толпой, что в этой фигурке никто не смог бы даже на мгновение увидеть ослепительную леди Блейкни.

Надвинув на голову капюшон, она сидела на черном маленьком саквояже, вмещавшем все необходимое, в самой отдаленной части палубы. Ее платье и плащ, забрызганные дорожной грязью и морской водой, были совершенно непривлекательны. С северо-востока дул пронизывающий холодный ветер, очень неприятный, но зато самый подходящий для быстрого и благополучного пересечения Канала. Маргарита выглядела очень уставшей, поскольку перед тем, как ступить на борт в Дувре, проделала длительное путешествие в карете. Она до боли в глазах смотрела на золотой закат над морем, и, когда удивительные малиновые, оранжевые и пурпурные тона догорающего дня уступили место серому вечеру, она увидела круглый купол церкви Булонской Богоматери, ясно рисующийся на фоне унылого вечернего неба.

Внутри у нее все опустело. Нечто вроде оцепенения сковало ее. Она уже больше не видела и не чувствовала ничего вокруг, кроме башен и церквей старой Булони, все более и более отчетливо чернеющих в быстро сгущающейся тьме.

Город казался галлюцинацией, созданием некоего болезненного воображения, рисующего ее внутреннему взору обитель скорби и смерти.

Когда судно своим тяжелым корпусом ткнулось в грубую стенку причала, Маргарита будто очнулась от кошмарного сна. За последние полчаса путешествия она едва ли не превратилась в окостеневшую статую, и, казалось, вот-вот заснет.

Вечер выглядел необычно темным, небо окутал мрак. Повсюду суетились какие-то люди, создавая толкотню и порождая беспорядочный шум голосов. Здесь, в этой толпе бедняков, никто и не задумывался о недостатке света, – одинокий, закрепленный на мачте фонарь едва рассеивал неожиданно сгустившуюся тьму. То тут, то там возникало чье-либо бледное лицо, странно искаженное в желтом рассеянном свете, с глубокими тенями вокруг подбородка и бровей, придававшими им причудливую фантастическую призрачность; лица мелькали одно за другим, выплывая лишь на мгновение и торопливо исчезая, будто испуганные гномы, и все такие же странные, причудливые и призрачные.

Некоторое время Маргарита совершенно тупо наблюдала за этой пестрой и беспорядочной сменой. Она толком не знала даже, что ей делать теперь, и не чувствовала никакого желания спросить об этом кого-нибудь. Темнота ослепила ее. Но вот постепенно вещи стали приобретать все более и более отчетливые очертания. Она начала различать впереди площадку, на которую по небольшому навесному мостику пассажиры один за другим спускались, покидая судно. Пока лишь там находились только пассажиры первого класса, а вся та толпа, в которой была и Маргарита, сгрудилась в еще более плотное стадо, давая возможность лучшим спокойно покинуть борт.

За площадкой был натянут тент, создавая нечто вроде отгороженного пространства с проходом через него, освещенного внутри несколькими фонарями. Под навесом стоял стол, за которым сидел человек, судя по одежде, чиновник, с трехцветным шарфом на шее. Все пассажиры с судна неизбежно проходили мимо него. И Маргарита теперь уже ясно различала профиль каждого, кто останавливался на мгновение около ярко освещенного фонарями стола, по обе стороны которого стояли двое караульных в форме национальных гвардейцев. Пассажиры поочередно вытаскивали свои паспорта, вручали их человеку в костюме чиновника; тот тщательно изучал их и возвращал владельцам. Однако время от времени он изъявлял сомнение, складывал бумагу и оставлял ее у себя; пассажир начинал протестовать. Маргарите не было слышно, что они говорили, но она видела, что не все возражения были одинаково бесполезны, некоторые принимались чиновником, и он вновь разворачивал паспорт для рассмотрения, но неудачливый владелец оставался стоять перед ним до тех пор, пока ему не удавалось найти достаточные аргументы для представителей Комитета общественной безопасности города Булони.

Эта процедура проверки поневоле занимала много времени. Усталость все больше и больше наваливалась на Маргариту; ноги ее болели, и она едва заставляла себя стоять прямо. Тем не менее она полубессознательно наблюдала за подходящими к чиновнику людьми, пытаясь хотя бы как-нибудь угадать, чей паспорт окажется вне всяких подозрений, а чей вызовет сомнения или будет вовсе неподходящим.

Подозрительный! О, это страшное слово тех времен! С тех пор как ужасный закон Мерлена объявил, что каждый мужчина, каждая женщина или ребенок, показавшиеся подозрительными, являются предателями на самом деле.

Как сочувствовала она тем, чьи паспорта откладывали, кто пытался возражать и что-то доказывать, – бесполезно: солдат, ожидавший в темноте, в конце концов отводил их в сторону для дальнейшей проверки, после которой часто следовало тюремное заключение и даже смерть.

Она-то чувствовала себя в полной безопасности; паспорт личной сообщницы Шовелена, вне всяких сомнений, был абсолютно в порядке.

Но вдруг сердце ее на мгновение дрогнуло и остановилось. В пассажире, подошедшем к тенту, она узнала Шовелена.

Он не показывал никакого паспорта, чиновник явно знал его, поскольку сразу же вскочил и отдал честь. После чего внимательно выслушал какие-то распоряжения, данные ему бывшим послом. Маргарита решила, что распоряжения эти касались двух женщин, идущих следом за ним и желавших, по-видимому, избежать обычных формальностей и не показывать паспортов. Однако она не могла быть полностью уверена в этом. Женщины были совершенно закрыты плотными капюшонами и вуалями, а все внимание Маргариты было намертво приковано к Шовелену. Хотя ничего удивительного в том, что Шовелен оказался здесь, не было. Его миссия окончена, и у него совершенно нет никаких причин оставаться в Дувре. Естественно, что персона такой важности имеет все возможности и средства уезжать и приезжать куда и когда захочет.

И хотя ничего неожиданного, странного или подозрительного в его появлении здесь не было, что-то все же вызывало какое-то страшное, неизгладимое ощущение. Маргарите вдруг вспомнились его слова, обращенные к ней на недавнем празднестве в Ричмонде. Он пожаловался, что впал в немилость за плохую службу Республике, что его понизили, отстранили с позором, дабы дать дорогу более способным и достойным людям.

Конечно, конечно же, все это было ложью, хитрой уловкой, чтобы проникнуть к ней в дом; Маргарита догадалась об этом, когда он спровоцировал при посредстве Кондей ссору, приведшую к вызову.

Во всяком случае здесь, на французском побережье, он совсем не производил впечатления подчиненного, а выглядел скорее главнокомандующим, – впрочем, это не было удивительным для Маргариты.

Такими же послушными орудиями, как и та незадачливая актриса, казалось, были все остальные вокруг него. И там, где другие заискивающе поглядывали на чиновника, этот бывший посол, показав какой-нибудь знак или произнеся всего лишь слово, прошел как хозяин, а человек под тентом, заставлявший всех остальных дрожать, почтительно перед ним вытянулся и выполнил все его распоряжения.