Он поднес к губам ее руку, но с теплотой его поцелуя она ощутила холодок, выдавший слезу.

– Я должен ехать, д'рагая, – сказал он после некоторого молчания.

– Почему? Почему? – твердила она упрямо. – Или я ничто для тебя? Или жизнь моя ничего не стоит? Мои печали? Мои слезы? Мои страдания? О, – добавила она с горячечной печалью, – почему всегда должны быть другие? Что другие для нас, Перси?.. Разве мы не можем быть счастливы здесь?.. Разве ты еще не выполнил полностью все возложенные на тебя обязанности в отношении чужих для нас с тобой людей… Разве твоя жизнь для меня не дороже в десять тысяч раз, чем жизни десяти тысяч других людей?

Даже в темноте, благодаря тому что лицо его было склонено к ней, она смогла различить загадочную улыбку, мерцающую в уголках его губ.

– Нет, д'рагая, – учтиво ответил он. – Это не так, никакие десять тысяч жизней не зовут меня сегодня. Быть может, всего одна… Неужели тебе так ненавистен тот бедный старый кюре, сидящий среди руин своей гордости и своих надежд. Все сокровища, все драгоценности и богатства, конфиденциально врученные его попечению, украдены; теперь, быть может, он ждет в своей маленькой консистории, когда грязные животные бросят его в тюрьму и казнят… Но! Я надеюсь, что небольшая морская прогулка и английский воздух приведут в чувство милого аббата Фуке, д'рагая, я хочу лишь предложить ему пересечь со мною Канал. – Перси, – взмолилась она.

– Знаю, знаю, – перебил он ее полным сожаления легким вздохом, всегда снимавшим возможные продолжения дискуссий между ними. – Ты беспокоишься об этой идиотской дуэли… – И он засмеялся легко и добродушно, а в глазах его мелькнули веселые огоньки.

– Ой, д'рагая, ты разве не ощущаешь некоего мгновения… да и вообще, разве я мог отказаться в присутствии королевского высочества и дам. Я просто не мог… Клянусь, ведь это… как раз тот случай, когда нельзя… Это судьба… скандал… мое вмешательство… вызов… Впрочем, все это им разыграно… Но тем не менее ты должна согласиться, что он все-таки человек отважный; ведь я еще не расплатился с ним за порку на скалах Кале.

– Да-да, это он, он все спланировал, – горячо подхватила она. – Это ночная ссора, твоя поездка во Францию, ваша встреча лицом к лицу в заранее условленном месте, там, где ему ничего не стоит захлопнуть убийственную ловушку.

После этих слов он разразился смехом. Добродушным, сердечным смехом, полным радости жизни, сумасшествия, опьянения дерзким авантюризмом, смехом, в котором не было ни тени сомнений или беспокойства.

– О, д'рагая, у тебя восхитительное чутье… Захлопнуть убийственную ловушку за вашим покорным слугой?.. Но этим народным правителям придется стать очень подвижными и бдительными… Черт! Впрочем, дадим им возможность насытиться азартной охотой… Ну, малышка, не бойся, – сказал он вдруг ласково. – Ведь эти проклятые убийцы пока еще меня не поймали.

О, как часто она вынуждена была бороться с этим в нем: с его авантюризмом, вторым наслаждением его души, злейшим ее врагом, забиравшим у нее и уносившим прочь любимого. Финал был слишком хорошо ей известен; эта непобедимая жажда безумных приключений имела над ним удивительную власть. Будучи такой импульсивной и пылкой, Маргарита почувствовала, как злоба переполняет ее душу, злоба на себя, на свою слабость, на свою беспомощность перед лицом силы, постоянно угрожающей разрушить ее счастье и ее жизнь. Но ведь и его тоже! Да! Потому что он любит ее! Любит ее! Любит ее! Эта мысль молотом стучала в ее голове, потому что она знала, знала эту великую правду. Он любит ее и тем не менее уезжает! А она – бедное, маленькое, беспомощное существо – она не в силах его удержать, – ибо узы, скрепляющие Перси с ней, не столь сильны, как те, что уносят его на помощь страдающим людям туда, в далекую Францию, туда, где женщины и мужчины, с ужасом ожидающие пыток и смерти, разыскивают повсюду таинственного Сапожка Принцессы, словно героя, рожденного и посланного богами ради спасения их от ужасной участи. И самые тайные струны его сердца в эти мгновения тянутся к ним с такой непреодолимой силой, что, когда она пытается со всем своим пылом, со всей силой своей страсти играть на струнах его любви к ней, они безмолвствуют, и все ради тех, незнакомых, влекущих его более сильно.

Но, несмотря на все это, она прекрасно понимала и то, что его любовь к человечеству, безумная жажда служить и помогать людям, нисколько не разрушает его любви к ней. Нет, наоборот, даже усиливает ее, делает ее еще более чистой и прекрасной, добавляя к радости идеальных отношений легкий поэтический привкус постоянно возвращающегося страдания.

Она почувствовала усталость, борьба измотала ее, сердце ее болело, страдало, ныло. И эта вроде бы легкая усталость легла свинцом на ее измученную душу. Шовелен в ее доме, требования о депортации всех французов – все это переполняло ее предчувствием, переходящим уже в уверенность, гигантской всеразрушающей катастрофы.

Ее сознание помутилось, казалось, что она уже не может ничего отчетливо различить, даже силуэт любимого мужа стал принимать странные призрачные очертания. Он стал вдруг казаться каким-то неправдоподобно высоким, а между ними расползался какой-то туман.

Ей показалось, что он говорит о чем-то, но голос его звучал так таинственно и зачарованно, что она не поверила этому. Вечерний воздух, наполненный ароматом от находящейся поблизости клумбы гелиотропов, смягчил своей сладостью ее обморок. Она закрыла глаза, почувствовав, что уже не в силах больше смотреть. И последним ее ощущением было долгое божественное объятие.

Ее высокая грациозная фигура закачалась в его руках, будто гибкая, клонимая ветром лилия. И он возблагодарил небеса, увидев ее полубесчувственное состояние, за эту добрую милость, прервавшую столь душераздирающее прощание.

Поблизости был покатый и мшистый берег, на котором находилась мраморная терраса, поросшая пышным кустарником; сплетение бледных роз создавало прекрасную кровлю. Уложив ее среди роз, сэр Перси поцеловал драгоценные уста жены, утомленные веки, ее руки, ее изящные ножки и ушел.

Ритмичные всплески весел вывели Маргариту из состояния обморока. В одно мгновение она поднялась на ноги, слабость ее прошла, оцепенение спало с души и тела. Теперь она уже была в полном сознании. В полном сознании того, что он ушел! Что, подчинившись воле небес, поддавшись безжалостной механике ада, он уже никогда не вернется живым из Франции, а она проворонила, потеряла возможность услышать его последние обращенные к ней слова, ощутить последний прощальный поцелуй.

И, несмотря на то, что душистая ночь была такой звездной, было темно: она напрасно вглядывалась в даль, пытаясь поймать, увидеть лодку, так быстро уносившую его от нее. Она напрягала слух, отчаянно надеясь услышать хотя бы один последний желанный звук его голоса. Но все было тихо. Раздавался лишь монотонный всплеск весел, отдававшийся в ее сердце ударами колокола смерти.

По звуку она могла понять, что весел было шесть или восемь, не меньше. Шесть-восемь гребцов – это большая лодка, а значит, и очень долгое путешествие… Это не просто поездка в Лондон с целью посетить Дувр, но путь в форт Тильбюри, где в полном снаряжении готовый к отправке стоит «Полуденный сон».

Мысли медленно и трудно возвращались к ней. Боль от только что совершившегося еще стояла в груди, сдавливая унылой тяжестью ее душу. Тело ее все еще продолжало находиться в оцепенении, в то время как мозг уже начинал свою напряженную работу.

И чем упорнее она думала, тем все более и более росла в ней уверенность, что муж ее отправился именно в Тильбюри, чтобы подняться на борт своей превосходной яхты. После чего, конечно же, он сразу направится в Булонь. Дуэль будет там, Кондей ей сказала об этом… добавив, что, как ей кажется, Маргарита конечно же захочет поехать тоже.

Поехать с ним!

Боже правый! Разве это не было теперь самой здравой мыслью среди всего того хаоса, который клубился в ее уме?