Зейнаб встала перед любимым зеркалом, чтобы подкрасить ресницы.

– Честное слово, не задержусь дольше часа, Инес, но я обещала Роули пообедать с ним.

– Не забудь спрятать от него подарок Мортона.

– Не забуду. Жаль, что снимать придется.

На редкость суматошное утро, подумала Инес, глядя, как Зейнаб снимает кулон.

Бекки рассказала Джеймсу кое-что об Уилле. Ей просто хотелось кому-то рассказать о нем, о его детстве и ее вине. Лишь бы только ее выслушали, пусть даже он через пять минут заскучает. Она не заметила легкого нетерпения в его голосе, появившегося уже минуты через четыре.

– Он тут, со мной, – закончила она, – и я не думаю, что сейчас могу отправить его куда-то еще. Мне даже думать об этом тяжело. Я его люблю и очень жалею, я даже чувствую, что все это моя вина. Знаю, что не стоит тебя в это втягивать. Так что ты сразу скажи правду, если не хочешь меня видеть, я пойму.

– Я тут подумал, может, я зайду завтра, – сказал он, – днем, около трех?

Вчерашний разговор очень подбодрил ее. Даже если Уилл отпугнет Джеймса, ее все равно будет греть мысль о том, что он позвонил и сказал ей все это. В голове вертелась когда-то прочитанная фраза: «Двое – это не дважды один. Двое – это тысячу раз один». Эта фраза должна была доказывать, что в мире всегда будет главенствовать моногамия. Бекки не хотелось обязательной моногамии, и выходить замуж она не хотела, но перспектива побыть с кем-то хотя бы в субботу была так приятна. Всю ночь Бекки спала крепко, не просыпаясь.

– Вы с подругой собираетесь куда-нибудь на праздники? – спросил Анвар, легко присев на высокий стул у стойки бара.

Фредди сел рядом. Он был в два раза тяжелее Анвара и не обладал таким хорошим чувством равновесия.

– Мы собираемся пожить в пятизвездочном отеле в Торки. Говорят, там хорошо отдыхается.

– Смотря что считать отдыхом, – Анвар сделал серьезное лицо и со значением добавил: – А мне говорили, что это кокаиновая столица Западной Европы. Когда возвращаетесь?

– Вечером в понедельник, – Анвар из опасения не спросил об остальных, но Фредди сам рассказал. – Инес поедет к своей сестре на день, этот странный скупой рыцарь с верхнего этажа поедет к мамочке, а бедный Уильям сейчас живет у тетушки.

– Почему бедный?

Фредди постучал себя пальцами по черепу.

– Да копы его запугали, и он теперь молчит как рыба.

– Правда? – равнодушно произнес Анвар.

– А ты как проведешь праздник?

– Дела, как обычно, – ответил Анвар, потом благочестиво добавил: – Поеду в один замок с родителями. Там будет свадьба родственников в Нисдене.

– А этот грязный фургончик? Знаешь, о чем я?

Анвар прекрасно знал, но сказал, что не замечал его. Спросил, не хочет ли Фредди еще сока манго?

– Давай. Он освежает. Этот фургон стоит у магазина. Знаешь, о чем я думаю?

Анвар покачал головой и заказал сок.

– Я думаю, что если кто-то задумает какое-нибудь нарушение, хулиганство, например, или украсть мобильный у какой-нибудь девушки, то обязательно найдется свидетель, который скажет, что обратил внимание на грязный фургончик, и фараоны примчатся быстрее, чем ты успеешь сказать «помойте машину».

Фредди хмыкнул, очень довольный собой.

– Может быть, – сказал Анвар, – не знаю. – Он посмотрел на свой «Ролекс». – Мне пора. Поговорю с одним человеком насчет белого фургона.

Фредди рассмеялся:

– А сок ты не будешь?

– Выпей сам, – разрешил Анвар, и Фредди выпил.

Анвар вернулся на Стар-стрит, добрался до дома из тех, которые в восьмидесятых называли «норами», и позвонил в дверь на первом этаже. Дверь открыла неряшливая женщина и сообщила, что Кифер еще валяется в кровати.

– Отведите меня к нему, – драматично проговорил Анвар.

Он вытащил Кифера из постели, которая представляла из себя матрас на полу, валявшийся среди других матрасов.

– Вставай, парень, есть работа. Отгони свой драндулет в мойку машин в Килбурн, нет, лучше в Хендон, и сними это дерьмо со стекла. Это уже не смешно.

– Что-что? Помыть фургон? – спросил Кифер так, словно Анвар предложил ему принять ванну или устроиться на серьезную работу.

– Да, помыть. Помой его дважды, и немедленно.

Анвар сунул ему в руку десятифунтовую купюру.

Александр оставил Джереми на Стар-стрит, а сам отправился на Оксфорд-стрит, купить подарок для матери. На следующей неделе у нее день рождения, но и без этого он всегда дарил ей что-нибудь, когда приходил в гости. Он купил плеер и пятьдесят новых дисков ее любимой музыки. Подарок был слишком тяжелым, чтобы нести в руках, и он заказал доставку. А потом нужно будет отвезти его в машине. В понедельник – праздник, и можно спокойно припарковать машину неподалеку от дома. Джереми избегал показывать машину соседям, придется и на этот раз спрятать ее. Разобравшись с главным подарком, он купил большую коробку шоколадных трюфелей, шампанское «Круг», зеленую орхидею в керамическом горшке и флакон духов «Булгари».

Продолжая размышлять, почему Джереми убивал девушек, Александр хмыкнул, вспомнив, что специалисты в таких делах обычно считают, будто убийцы мстят матерям, которые были слишком требовательны и деспотичны с ними в детстве. Но он очень любил свою мать. Она, возможно, единственный человек на свете, которого он действительно любил. Родители ладили друг с другом, но оба были слабохарактерными. Он, единственный ребенок, с одиннадцати лет взял на себя многие домашние дела, с которыми справлялся блестяще, потом поступил в частную школу, сдав экзамен, позволивший ему учиться за минимальную плату. Сначала родители беззаветно любили его, потом просто боготворили. Не будь у них такого сына, после смерти отца мать сошла бы с ума от горя. Но с ней остался этот идеальный мальчик любящий гений, который помогал ей и многое взял на себя, а когда начал жить отдельно – все равно давал ей советы и помогал.

Ошибки, которые он допускал в карьере и повседневной жизни, – а она и не считала их за ошибки, – не могли омрачить его прекрасный образ в ее глазах. Она находила для него оправдания лучше, чем он сам, а после никогда не вспоминала о его промахах. Мать всегда умела оценить его успехи в делах и работе. Она не подружилась ни с его женой, ни с девушкой, потому что ей казалось, что они недостаточно хороши для него. Она никогда не спрашивала его, когда он женится снова, и не советовала остепениться.

Она всегда очень ждала его визитов, элегантно принимала подарки, обычно изящно восклицала, что ему не следовало так тратиться, но она рада, что он все же это сделал. Еще у нее была хорошая и не свойственная многим людям привычка постоянно возвращаться к подаренным ей цветам, шоколаду или духам со словами: «Ну разве не прелесть!» «Какой у тебя прекрасный вкус!» Только однажды в жизни она сказала нечто для него неприятное, когда с нежностью вспомнила скобку для исправления прикуса, которую ему надели позже, чем другим детям. Воспоминание, которое у других не вызывает никаких ужасных чувств, вдруг оказалось для него настолько неприятным, что он запретил матери впредь упоминать о скобке. Она покраснела, извинилась, и с тех пор никогда не заговаривала об этом.

Иногда она пыталась угадать, как он проводил время: просторный офис, секретарша, вечеринки, приемы, спектакли, визиты к портному, на ипподром в Аскот или, в особых случаях, на Праздник цветов в Челси. Эти размышления вызывали у него снисходительную улыбку, когда он сравнивал ее фантазии с реальностью, с шатанием по улицам и с безумным желанием, которое его охватывало…

По непонятным причинам, когда он находился в этой деревенской идиллии, в прелестном маленьком домике матери и слушал ее милую болтовню, он особенно часто думал о девушках, которых убил и убьет в будущем. Почему? Мать не терпела даже разговоров об убийстве, не смотрела криминальных и документальных фильмов по телевизору, не держала в доме детективных романов. А он думал обо всем этом, сидя рядом с ней. С ней, с которой он ни за что не заговорил бы о том, что на прошлой неделе исчезла Джеки Миллер, и никто до сих пор ее не нашел. Произнеси он это имя вслух, мать мгновенно побледнела бы и задрожала. Но почему же он все время вспоминает, как убил эту девушку? Зачем он убил ее и остальных? Зачем ему это было нужно?