– Что? – спросила я, не дыша.

– Позвони Бо и скажи ему, что мы перевезем Жизель сюда, – сказал он.

– Что?

– Он прав. Какая ей теперь разница? Мы с тобой поедем завтра после ленча на ранчо. У меня есть важное дело. Мы сделаем вид, будто едем немного отдохнуть, а затем я вернусь с Жизель и расскажу, что это ты пострадала от энцефалита. Я устрою для нее удобную комнату наверху и найму медсестер на круглые сутки. Поскольку у нее провалы в памяти, разум замутнен и большую часть времени она находится в полусознательном состоянии, это будет нетрудно.

– Ты сделаешь это для меня? – спросила я, не веря.

Он улыбнулся:

– Я так сильно люблю тебя, Руби. Может, теперь ты действительно поймешь.

– Но я не могу так поступить с тобой, Поль. Это было бы слишком тяжело и несправедливо.

– Ничего. В этом большом доме я даже не замечу таких неудобств, – сказал он.

– Я не только это имею в виду. Тебе ведь тоже нужно прожить свою жизнь, – настаивала я.

– Я и проживу. По-своему. Давай звони Бо.

У него был такой странный взгляд. Я почувствовала, что он верит, что это каким-то образом однажды вернет меня к нему. Каковы бы ни были причины, это, конечно, меняло дело.

Я направилась было звонить Бо и вдруг замерла, сраженная неожиданной мыслью.

– Мы не можем сделать это, Поль. Это невозможно.

– Почему?

– Перл! – сказала я. – Если я – Жизель, что станется с ней?

Поль подумал минуту и затем кивнул.

– Учитывая, что ты якобы серьезно больна и что наша няня уехала, чтобы позаботиться о своей собственной семье, я отвезу ее пожить у тети с дядей, пока не кончится этот ад в Кипарисовой роще. На данном этапе это будет выглядеть правдоподобно.

Я была потрясена тем, как быстро он все продумал.

– О Поль, я не заслуживаю такой доброты и жертвы. В самом деле, – вскричала я.

Он холодно улыбнулся.

– Ты ведь будешь время от времени приезжать сюда и навещать свою больную сестру, не правда ли? – спросил он, и я поняла, что таким странным способом он надеялся привязать меня к себе.

– Конечно, хотя Жизель было бы безразлично.

– Осторожно, – предупредил он и еще раз ухмыльнулся. – Не будь слишком милой, а то люди скажут… что это нашло на нее? Она не в себе эти дни.

– Да, – сказала я, понимая, какой огромный вызов принимаю. У меня не было уверенности в себе. Хотя я должна была чувствовать себя счастливой от одной мысли навсегда остаться женой Бо. Может, этого достаточно для счастья. Ради Перл и себя, я молилась, чтобы так и было.

Бо был взволнован и счастлив от предложения Поля, меня же беспокоило желание Поля участвовать в этом. О чем он думал? На что он надеялся в итоге? Всю ночь я ворочалась в постели, преследуемая мыслями о том, как все может обернуться, если обман раскроется. А уж если это случится, люди захотят узнать больше, и тогда выплывет наружу правда обо мне и Поле со всеми грехами прошлого. Не только мы с Перл будем опозорены, но и семья Тейтов пострадает. Риск был огромный. Я была уверена, что Поль понимает это так же, как и я, но он готов был удержать меня, даже в такой странной форме.

Когда утром я проснулась, то сначала подумала, что все это мне приснилось, пока Поль не постучал в дверь, чтобы сказать, что в два часа мы уезжаем в загородный дом Дюма. Он подсчитал, что дорога на ранчо займет у нас около трех часов. У меня по спине пробежала дрожь недоброго предчувствия. Я встала и начала собирать вещи, еле двигаясь, пытаясь сообразить, что брать, а что нет.

Поскольку наши с Жизель вкусы во многом отличались, я решила оставить большую часть вещей, взяла только драгоценности и то, что было наиболее дорого и памятно. Я упаковала как можно больше вещей Перл, насколько это было возможно, чтобы не вызвать подозрений. Ведь предполагалось, что мы уезжаем всего на несколько дней.

Складывая вещи Перл в ее маленький чемоданчик, я подумала, как странно будет притворяться, что я ей – всего лишь тетя, а не мама. К счастью, Перл еще достаточно мала, и, когда она будет называть меня «мама», люди подумают, что она просто путает меня с Жизель. Сейчас это было не таким уж важным. Я боялась того, что будет потом, когда она достаточно вырастет, чтобы все понять, и мне придется рассказать ей правду, почему мы с ее отцом поступили так и почему я взяла имя моей сестры. Я беспокоилась, как это повлияет на ее отношение к нам.

Я провела утро, бродя с Перл по Кипарисовой роще, стараясь запечатлеть все в своей памяти, как будто никогда больше не увижу. Я знала, что, когда бы ни вернулась, все будет выглядеть для меня по-другому, я уже не буду думать об этом месте как о своем доме, это будет дом моей сестры, который нужно посещать и который мне как бы неприятен. Я должна буду вести себя так, как будто бухта для меня такая же чужая, как Китай, ибо именно так на нее реагировала Жизель.

Труднее всего будет притворяться, что я ненавижу бухту: как бы я ни старалась, вряд ли я смогу быть очень убедительной в этом. Конечно, мое сердце не позволит мне насмехаться над миром, в котором я выросла и который любила всей душой.

Пока Перл спала, я пошла в студию сложить вещи, которые хотела защитить от разрушительного воздействия времени. В качестве своей сестры Жизель мне придется рисовать и писать тайком. Как только разлетится новость, что Руби – инвалид в полусознательном состоянии с помутившимся разумом, новые картины нельзя будет больше выставлять в галерее, но я утешалась тем, что всегда писала их не ради славы и денег, а для собственного удовлетворения.

Поль вернулся к ленчу, который оказался трудным для нас обоих. Никто не говорил об этом, но мы оба знали, что это – последняя трапеза, за которой мы сидим как муж и жена. Важно было не подать вида прислуге. Мы то и дело смотрели друг на друга через стол, как будто только что познакомились и не знали, с чего начать разговор. Дважды мы начинали говорить одновременно.

– Ну, говори, – сказал он опять.

– Нет, на этот раз ты говори, – настаивала я.

– Я обещаю тебе, что студия всегда будет содержаться в чистоте. Может, вы с Бо приедете отдохнуть, и ты сможешь проскользнуть туда и поработать, если захочешь. Я просто скажу, что работа была завершена, прежде чем Руби так сильно заболела.

Я кивнула, хотя не думала, что это когда-нибудь случится. Хотя не я, а Жизель подхватила энцефалит, мне было странно говорить о себе как о тяжелобольной. Я представила себе реакцию окружающих, которую я не увижу, потому что меня уже не будет. Сестры Поля, конечно, очень расстроятся. А его мать, вероятно, будет даже рада, хотя отец, наверное, все же опечалится, ведь мы неплохо ладили, несмотря на отношение ко мне Глэдис. Слуги будут переживать. И конечно, прольется немало слез.

Как только новость распространится по бухте, все люди, которые знали меня, ужасно расстроятся. Многие из друзей бабушки Кэтрин пойдут в церковь и поставят мне свечку. Когда я представила себе эти сцены одну за другой, то почувствовала себя виноватой в этом горе, основанном на огромном обмане, и беспокойно заерзала на стуле.

– С тобой все в порядке? – спросил Поль, когда убрали со стола.

– Да, – ответила я, но слезы жгли мне глаза, и я чувствовала, как меня бросает в жар. Комната вдруг превратилась в печь. – Я сейчас вернусь, – всхлипнула я и резко поднялась.

– Руби!

Я выбежала из столовой в ванную комнату, чтобы охладить водой щеки и лоб. Когда я посмотрела в зеркало, то увидела, что кровь отлила от лица и оно сделалось белым как полотно.

«Ты будешь наказана за это, – предупредила я свое отражение. – Когда-нибудь ты тоже серьезно заболеешь».

В голове у меня все смешалось. Может, положить этому конец, пока еще не поздно? В дверь негромко постучались.

– Руби, Бо звонит, – сказал Поль. – С тобой все в порядке?