27 августа
Госпоже Нагиса Кадзами
Госпожа адвокат, как Ваше здоровье?
После завершения судебного процесса я вовсе не забыла о Вас. Вчера я звонила Вам около четырех часов вечера, но телефон был занят. В последнее время у меня появилась какая-то неприязнь к телефону, о чем я сожалею. Поэтому, услышав в трубке короткие гудки, я, честно говоря, испытала облегчение.
Мне показалось, что обстоятельства, сложившиеся после судебного процесса, все-таки лучше изложить в письме. Я постараюсь не отнимать у Вас, такого занятого человека, много времени на дело, не являющееся срочным, и надеюсь, что Вы меня простите.
О том, что Уно-сан перевезли в Сэндай, я узнала только на днях. Вероятно, это последнее путешествие в его жизни. Какие цветы он видел, отправляясь в это «последнее путешествие»?
На полуостров Миуру пришло спокойствие. Кто-то писал, что с давних пор люди из города приезжают сюда насладиться «свежим ветром, шумом моря и мягким золотым солнцем». Нельзя, чтобы на этой земле жил «дьявол-душегуб». Недопустимо, чтобы люди не могли спокойно спать на песке среди дюн.
Позавчера меня неожиданно навестил человек по имени Тайдзэн Курияма. Он был одет в обычный костюм, но оказался буддийским монахом, исполняющим обязанности священника в тюрьме города Сэндай. Этот Курияма сказал, что встречался с Уно-сан.
Мне не известны обстоятельства их встречи. Не знаю, захотел этого сам Уно-сан или такие встречи разрешены либеральной администрацией этой тюрьмы. В любом случае я была рада. Замечательно, что заключенных кто-то навещает. Говорят, что в католических монастырях утешение больных и страждущих считается важнейшим долгом. Я же почти не навещаю даже знакомых людей. Теперь мне удалось прочувствовать этот свой недостаток — отсутствие человеческой теплоты.
По словам монаха Куриямы, состояние Уно-сан было довольно непонятным. Он не был раздражен, не проклинал мир и людей, но что-то с ним было не так. Другими словами, он казался пьяным, хотя в тюрьме невозможно напиться. Курияма, однако, не стал судить об Уно-сан по его поведению. Курияма — хороший человек. Мы не можем мыслить так глубоко, как он.
Уно-сан сказал, что исповедует христианскую веру. Курияма, ни о чем не подозревая и учитывая некоторую деликатность ситуации, спросил: «В какую церковь Вы ходили?» В результате он понял, что его собеседник никогда не бывал ни в какой церкви. Тогда Уно-сан сказал: «У меня есть знакомая христианка». Когда Курияма поинтересовался, что это за знакомая, Уно-сан, вероятно, назвал мое имя и дал мой адрес. Причем на вопрос Куриямы, не нужно ли пригласить католического священника как духовника, Уно-сан ухмыльнулся.
Кадзами-сэнсэй, я не пишу писем Уно-сан после его перевода в Сэндай. Но я вовсе не бросила и не забыла его. Напротив, я ежедневно думаю о нем, и эти раздумья приводят меня в такое уныние, что мне кажется, в мое сердце вонзились шипы.
Курияма, похоже, навестил меня потому, что понял странное состояние заключенного Уно, который пришел в невероятное возбуждение, рассказывая, что видел меня на улице, когда его этапировали в Сэндай. Курияма нанес мне визит прежде всего для того, чтобы сообщить, какое огромное влияние я имею на его подопечного.
Курияма рассказал, что, по словам заключенного, машина, в которой его везли, выехала из тюрьмы в Йокосуке и направилась в Сэндай на рассвете; при этом Уно-сан увидел в столь ранний час меня. Я стояла на углу безлюдного торгового квартала у магазина с закрытыми шторами и провожала машину пристальным взглядом.
Но это была не я. Дело в том, что я даже не знала, когда Уно-сан перевезут в Сэндай. По словам Куриямы, Уно-сан написал мне письмо, когда решился вопрос о его переводе в Сэндай. Но я-то не получала этого письма.
Это естественно. Вполне могло быть и так: когда он узнал о дате перевода в другую тюрьму, когда все формальности были закончены, он, возможно, решил не отправлять письмо. Может быть, он собирался послать его потом, но ведь его не предупредили заблаговременно о переводе. Это же не переезд на другую квартиру. Человеку не нужно паковать вещи и мебель. Просто в какой-то день ему сообщают: завтра — перевод в другую тюрьму. И потом, мне показалось, что Уно-сан мог и солгать насчет этого письма. У него такой уж характер — он лжет со спокойной душой.
Кто же была та женщина, что стояла на рассвете на углу торгового квартала, у магазина с еще закрытыми ставнями? Я от всего сердца благодарна этой незнакомке. Если это был призрак, то я благодарна призраку.
Чувства Уно-сан ко мне, вероятно, призрачны, но ведь многие из нас живут, веря в призраки. Когда Уно-сан увидел мой призрак, провожавший его взглядом, его сердце, возможно, наконец, успокоилось. Даже Иисус, распятый на кресте, взывал к Господу: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Может, и Уно-сан, решив, что я покинула его, был разгневан и готов взорваться, как вулкан. Но благодаря незнакомой женщине, случайной оказавшейся на том месте, он смог примириться с действительностью. Возможно, он принял свою жизнь такой, какая она получилась, и поэтому осознал, что теперь в состоянии попрощаться с этим миром.
Конечно, никто не может знать, что творилось в его душе. Люди, которые полагают, что могут читать мысли других, переоценивают свои способности. Они излишне самоуверенны — настолько, что не боятся ошибиться.
Я подробно рассказала Курияме о наших отношениях с Уно-сан, начиная с самой первой встречи. Уно-сан, собственно, не был христианином, и общение с монахом Куриямой, возможно, ему приятно. Рассудив так, я попросила наставника навещать Уно-сан и дальше.
Когда я услышала от Куриямы, что Уно-сан впал в апатию, мое сердце сжалось от боли. Мне почему-то хотелось, чтобы он до последнего момента вел себя так, как привык вести, — сопротивлялся, изворачивался и лгал. Но буквально через день я подумала, что, возможно, ему больше подходит именно нынешнее состояние.
Разумеется, я могу высказать только свое предположение о причине этой метаморфозы. Вероятно, предстоящее приведение в исполнение смертного приговора настолько парализует воображение человека, что под влиянием инстинкта самосохранения он начинает гнать от себя неприятные для него ощущения и мысли. Может быть, дело в этом? Ведь известно, что, когда люди сходят с ума, реальность перестает для них существовать. Или, если чувства и мысли притупились, то человек может избегнуть безумия.
Возможно, Уно-сан просто, образно выражаясь, принял удобную для себя позу. Но позволяет ли сумасшествие избежать смертной казни?
Я хотела встретиться с Вами и поговорить о тяжелом, мучительном выборе, который мне предстояло сделать в течение двух дней после получения 26 июня последнего письма от Уно-сан. Он вверил мне решение своей судьбы. Меня до сих пор поражает, почему ему пришла в голову такая мысль. Уно-сан написал, что если я, единственный человек, скажу, что «любила» его, отвергнутого обществом, он не будет подавать апелляцию. Но ведь, можно сказать, что, приняв такое решение, я как бы встала на сторону общества. Разговоры о сохранении жизни «дьявола-душегуба» считаются постыдными: тратить средства на дополнительное судебное разбирательство, когда и так все ясно, неразумно. Вы видели в газетах письма читателей? Уж если у государства нашлись деньги на еще один суд над Фудзио Уно, то пусть оно лучше отдаст их престарелым.
Словом, не может быть и речи об отмене смертной казни. Что же это такое получается? Выходит, что отмену смертной казни можно обсуждать только абстрактно, когда нет человека, на которого все общество готово излить свою ненависть. Но стоит появиться какому-нибудь убийце, как средства массовой информации тут же без тени сомнения процитируют требование членов семей его жертв: «Мы настаиваем на смертной казни». Да, обнаружены страшные трупы, а «дьявол-душегуб» продолжает ухмыляться. Но если мы даже в этот жуткий, ужасный момент не можем провозгласить отмену смертной казни, то, значит, мы еще не готовы к ее отмене, поскольку помилованию обязательно сопутствует страдание. Если бы я постаралась убедить Уно-сан отказаться от подачи апелляции и ускорить окончание судебного процесса, мои действия, вероятно, не так уж противоречили бы «справедливости» и «здравому смыслу», на которых настаивает общество. В таком случае я бы не страдала от обоснованных или необоснованных претензий со стороны посторонних людей. Напротив, я бы буквально предотвратила использование драгоценных денег налогоплательщиков на проигрышный судебный процесс над Фудзио Уно!
Итак, помилование принесло бы страдание, а ценой любви станет смерть. Но и теперь, вероятно, найдутся люди, которые скажут мне: «Такому негодяю лучше умереть». У меня до сих пор не было причин убивать человека. Однако в этот раз в результате сделанного мной выбора умрет человек.
Мне пришлось обдумывать это решение целых два дня.
Даже сейчас во сне меня одолевают сомнения: какой ответ я должна была дать? В последнее время я часто вижу сны. А раньше почти не видела…
Конечно, я могла приукрасить свою историю. Но я чистосердечно признаюсь Вам, Кадзами-сэнсэй: между мной и Уно-сан никогда не было интимной связи. Как ни взгляни, на роль объекта сексуального вожделения я не гожусь. Правда, однажды, лишь однажды, я хотела было пойти ему навстречу и стать ближе.
В тот день я поддалась жалости и к этому человеку, и к самой себе. Я пыталась уйти от реальности и поэтому решила уступить желаниям Уно-сан, чтобы решительно связать наши судьбы. Но ему вряд ли понравилось такое настроение.
В своем письме Уно-сан требовал от меня только одного-единственного ответа. Он положился на меня, на мой выбор — что я выберу: жизнь или любовь? Я не думала, что Уно-сан способен мыслить так ясно, однако, читая его письмо, я словно слышала горестный вопль о том, что для него превыше всего любовь.
Напиши я ему: «Я не люблю Вас, поэтому подавайте апелляцию», он, цепляясь за последнюю надежду, все равно увидел бы и в таком ответе проявление моей любви.
Однако любовь, которую я ему подарила, ужасна. Я подарила эму любовь в обмен на его смерть. Но я любила его не ради его смерти. И не потому, что хотела успокоить человека, приговоренного к смертной казни.
Я с самого начала так относилась к нему. Глубокая печаль постоянно терзала меня из-за странной судьбы этого человека. Для чего он пришел в этот мир? Ведь невозможно представить себе, что человек может родиться на свет с одним лишь предназначением — убивать других.
Однако я сказала ему, что именно поэтому Бог любит его. Я помнила эти слова Господа. Если бы я не знала о них, мне жилось бы комфортней.
«Не здоровые имеют нужду во враче, но больные, пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы? Ибо Я пришел призвать те праведников, но грешников к покаянию».
Кадзами-сэнсэй, честно говоря, зная теперешнее положение Уно-сан, я испытываю печаль и в то же время облегчение. Сказать, из-за чего? Возможно, из-за того, что сочла бы противоестественным, если бы он достиг духовного просветления. Хотя такие чудесные случаи гоже бывают. Однако я чувствую сердцем, что, столкнувшись с суровой реальностью жизни и смерти, Уно-сан окончательно сник. Получив от меня то письмо, он тут же простился с жизнью. Поэтому-то больше не стал мне писать и так обрадовался, увидев мой призрак.
Меня преследует мысль, что мне не осталось ничего, кроме слез. Мир так жесток. Сейчас я чувствую себя неплохо… Однако, если мне станет совсем тяжело, разрешите мне снова обратиться к Вам за поддержкой.
Юкико Хата.
