– Стой, ты куда? Подожди, я с тобой! – закричала Ира и бросилась за ним.
В павильоне было темнее, чем на улице, но свет звезд все же попадал и сюда и можно было передвигаться довольно свободно. Скоро глаза привыкли к полутьме и стали видны экспонаты – многочисленные железяки непонятного назначения, развешанные по стенам и стоявшие на полу в витринах.
– Кронштейн мне надо, самое, кронштейн, – бормотал Штельвельд, переходя от стенда к стенду, – маленький кронштейн, самое, без него никуда.
– Ты сумасшедший, – тоскливо сказала Ира, по опыту зная, что протестовать бесполезно и Штельвельд не уйдет без кронштейна.
Кронштейн, однако, нашелся скорее, чем ожидала Ира. Штельвельд довольно быстро извлек его из витрины, и они пошли к выходу.
У выхода они наткнулись на Аборигенов. То ли они их просто не заметили, когда вошли, то ли те появились позже, но сейчас Аборигены расположились почти у самого выхода, усевшись, как обычно, в кружок. В этот момент в павильоне вдруг вспыхнул электрический свет, показавшийся особенно ярким после полумрака. Такое в период конца света случалось часто: то вдруг по непонятной причине включалось уличное освещение, то давали горячую воду, отсутствующую месяцами. Кто это делал и зачем – не знал никто: принимали как данность, как принимали многое, что происходило в это абсурдное время.
Аборигены повернули головы на свет, и Штельвельды, к своему ужасу, увидели, что один из них похож на профессора Щетинина, с которым они недавно расстались. Более того, это скорее всего и был профессор: в ярком свете отливала серебром его благородная седина и одет он был в ту же куртку и джинсы, в которых только что ехал в машине. Рядом с ним сидел Абориген, похожий на известного в свое время телевизионного ведущего.
– Профессор! – окликнул его Штельвельд. – Профессор!
Щетинин не ответил – отвернувшись от света, он опять уставился в одну точку перед собой.
– Пошли, – почему-то шепотом сказала Ира. – Пошли, не он это, – и потянула Штельвельда за рукав.
– Ты думаешь, он умер? – спросил Штельвельд, когда они оказались на улице. – Мы же недавно с ним разговаривали.
– Не знаю, – ответила Ира по-прежнему шепотом, – не знаю, пошли отсюда скорей, – и потянула Штельвельда за рукав.
Территория Выставки была ярко освещена неожиданно включившимися фонарями, и они быстро ее прошли, не встретив никого по дороге. Но в лесу было темно.
Сначала тропинка еще была заметна в отсветах фонарей с территории Выставки, но вскоре стало совсем темно и идти приходилось почти вслепую. Они брели, спотыкаясь. Ира несколько раз чуть не упала – Штельвельд еле успел ее подхватить. Они не прошли еще и километра, но уже устали.
– Давай постоим, отдохнем немного, – тяжело дыша, сказала Ира.
Штельвельд ничего не ответил, но остановился, снял с плеч рюкзак и положил его у ног на землю. Ира подтащила его рюкзак к дереву и села на него, прислонившись к стволу.
– Ты уверен, что мы идем правильно? – спросила она.
– В общем да, – ответил Штельвельд, – вроде в этом направлении надо.
Уверенности в его голосе было мало.
– Ты хоть знаешь, куда надо идти? Где вы договорились? – опять робко спросила Ира.
– На озере мы договорились, там озеро должно быть. Аврам костер должен развести в качестве ориентира. Идем, направление вроде правильное.
Штельвельд подал Ире руку, надел свой рюкзак и они побрели дальше, нащупывая ногами тропинку. Вскоре перед ними открылась широкая поляна на склоне и стало светлее.
– Ну и куда теперь? – спросила Ира.
– Вроде туда. Вниз надо идти по склону, озеро внизу должно быть, – ответил Штельвельд опять довольно неуверенно.
– Прямо Сусанин, – фыркнула Ира и шагнула вперед, но тут же вернулась, схватила Штельвельда за руку и показала куда-то влево, на низкие кусты у края поляны. – Ой! Смотри там, кто это, волк?!
Штельвельд посмотрел в ту сторону, куда показывала Ира, и увидел, что возле кустов сидит довольно крупная черная собака. Кусты зашевелились, и оттуда вышел еще один пес, крупнее первого, за ним показались еще два помельче.
– Собаки! – прошептал Штельвельд. – Дикие собаки, уходим медленно – нельзя показывать, что мы их боимся.
Они стали медленно пятиться, а когда поляна скрылась из вида, пошли, побежали назад, в сторону Выставки.
ХРОНИКА КАТАСТРОФЫ
ДИКИЕ СОБАКИ
Вскоре после появления в небе четырех солнц город потрясли погромы. Началось с магазинов, а потом громили и грабили все, кроме домов, в которых были созданы группы самообороны. Правительство бежало из города. В этот период город покинули и многие жители. Уезжали, кто куда мог. Чаще в Россию или в село к родственникам. Город постепенно обезлюдел, и тогда на улицах появились стаи одичавших голодных собак, которые нападали на людей даже днем. Положение стало настолько серьезным, что оставшееся население боялось выходить на улицу. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не вмешательство армии Печерского майората. Солдаты Гувернер-Майора начали отстрел одичавших собак, а уцелевшие стаи перебрались за город в окрестные парки и леса.
– Стой, не могу больше, – Ира остановилась, тяжело дыша, и прислонилась к дереву. – А где собаки? Ты слышишь что-нибудь?
– Да нет, вроде, – Штельвельд тоже остановился и огляделся, – зато вижу.
– Что? Где? – испуганно спросила Ира, озираясь вокруг.
– Да вот оно, озеро, и костер, даже два, – ответил Штельвельд.
Перед ними была черная, холодная даже на вид поверхность одного из Голосеевских озер. Вдоль берега тянулись заросли камышей и редкий кустарник, а чуть в отдалении горели два костра и видны были сидящие возле них люди.
– Ты уверен, что это Аврам с Ивановым? Что-то людей там много, – спросила Ира.
– Пошли посмотрим, что за компания, – ответил Штельвельд и пошел к кострам.
Скоро стало видно, что у одного костра сидят Рудаки с Ивановым, а у второго, судя по их позам, Аборигены. Штель-вельды подошли ближе.
– Всем салют. Что пьете? Чем закусываете? – бодро сказал Вольф Штельвельд.
6. В ожидании Годо
– Ну, как говорится, нашего полку прибыло, и за это надо выпить, – сказал Рудаки, протягивая кружку Ирине Штельвельд, – да и ночь холодная, вон звезды как высыпали – заморозки, наверное, будут.
Штельвельд и Иванов тоже взяли кружки с выпивкой и держали их на весу, ожидая пока Рудаки соорудит себе импровизированный бутерброд из печеной картошки и тушенки. Картошка была горячая, и Рудаки возился довольно долго. Наконец и он был готов, и все застыли в ожидании «команды».
Компания была живописная: Аврам Рудаки, подняв воротник плаща, возлежал, опершись на локоть, на спальнике, который положила ему в рюкзак заботливая Ива. Рядом на бревне с кружкой в одной руке и ножом с насажанной на него картошкой в другой сидел мрачный Иванов в широкополой шляпе слегка набекрень. Картину дополнял Вольф Штельвельд, усевшийся на бревне рядом с Ирой, – кудрявая голова, военная куртка и нашлепки пластыря на лице создавали образ бандитский и слегка опереточный.
– Прямо охотники на привале, – взглянув на них, засмеялась Ира.
– Вздрогнули, – откликнулся Штельвельд, и все, чокнувшись кружками, выпили.
«Хорошо, – думал Штельвельд, – хорошо вот так выпить в компании после всех этих ужасов: Аборигенок этих жутких, воскресших мертвецов, диких собак.
– А ты чего на семинаре не был? – прожевав бутерброд, спросил он Иванова.
– Надоели мне академики, – ответил Иванов и спросил:
– А ты был?
– Был, – сказал Штельвельд, – Лекаря немного послушал и Панченко воскресшего видел.
– И что скажешь?
– Да есть у меня теория.
– Слышал? – спросил Иванов Рудаки. – Слышал, уже теория? Я же тебе говорил, великий теоретик эпохи конца света. И что за теория?
Штельвельд рассказывал долго и очень эмоционально: жестикулировал и даже пытался начертить на земле палкой схему перехода в иное измерение. Рассказывал обо всем: и про Аборигенок, как они лежали голые на Крещатике, а потом, уже в блестящих комбинезонах, гнали оборванцев по Окружной, и про будто бы воскресшего Моисея из рассказа Гальченко, и про профессора Щетинина, сидевшего среди Аборигенов, и про встречу с Гувернер-Майором, и даже зачем-то приплел диких собак, хотя сам понимал, что не к месту, но остановиться не мог.
