– Аборигены не убьют, – хлебнув из своей кружки, утешил Урию Иванов, – они мало того, что гуманоиды, так еще и гуманисты, говорят, с другой планеты пожаловали учить нас уму-разуму и защищать от нашей собственной дурости.

– Опять ты, Иванов, чуждые идейки стараешься протащить. Ну кто сказал, что они инопланетяне? Кто? – Штельвельд не мог пропустить такую возможность поспорить.

– Многие говорят. Моя жена, например, и Ива, – миролюбиво ответил Иванов.

– Это им так хочется – решение всех проблем сразу. Скорее всего, Аборигены – это материализовавшиеся в лучах нового солнца виртуальные образы, например, из компьютерных игр, – сказал Штельвельд, который, по-видимому, решил вернуться к своей первоначальной гипотезе. – Так что убить могут за милую душу, – добавил он, взглянув с усмешкой на Урию.

– А я что говорю? – обрадовался неожиданной поддержке Урия. – Гонялись за мной с автоматами, стрельбы тут было, дыма. Да вот, смотрите, – он показал на стену, испещренную мелкими выбоинами. – Смотрите, следы от пуль… вот, когда стреляли в меня, вот… следы, смотрите!

– Да это, наверное, уже было так до того, как мы сюда перебрались. Мало ли что в подвале на стенках может быть – работы какие-нибудь, – предположила Ива Рудаки.

– Или расстреливали здесь… – ехидно заметил ее муж, рассматривая выбоины.

– Ты как всегда со своими шуточками! – фыркнула Ива и сердито сказала Урии: – А тебе пить надо бросать, Юра, и никто за тобой с автоматами гоняться не будет.

– Да не пьян я уже был, – обиделся Урия. – Все помню – гонялись, стреляли… из автоматов.

Выпивка как-то странно подействовала на Рудаки. Он как будто впервые увидел и подвал, и сидящих за столом, все, даже его собственная жена, показались чужими и незнакомыми. Чинчуки и Переливцевы оживленно разговаривали с Этли, Иванов спорил со Штельвельдом, Рихман молча курил, дамы возились у продуктового ящика, но вся эта привычная и обычно милая его душе картина дружеского застолья вдруг показалась ему зловещей и полной неясных угроз. Голая лампочка над столом отбрасывала резкие черные тени. Рудаки вдруг стало страшно. Как в детстве, вдруг показалось, что кто-то сидит под столом, и Рудаки, сам удивившись своему поступку, вдруг наклонился и заглянул под стол. Он увидел круглые коленки Виктории Чинчук, а на полу, как раз возле ее сногсшибательно элегантных туфель, – черный короткий автомат на ремне. Рудаки потянул за ремень и вытащил автомат из-под стола.

– Вы тут про автоматы говорили, – сказал он и со стуком положил автомат на стол. – Вот, пожалуйста!

– Ужас какой! – ахнула Ива Рудаки. – Кто-то здесь побывал, надо сдать – за оружие знаете что…

– Кому сдать? Власти-то нет, – Рудаки отодвинулся от автомата вместе со скамейкой. – Тю-тю власть… испарилась.

– Ну, не знаю, наблюдателям ООН сдать – ездят же тут какие-то на джипах, – не унималась Ива.

– Они тебя сразу и шлепнут, как автомат увидят, – дурные они и трусливые, ни фига в наших делах не понимают, – Рудаки, как всегда, был настроен скептически.

– Аврам прав, – вмешался Иванов. – Сдавать не надо, надо сломать в нем что-нибудь, чтоб никто не воспользовался, и выкинуть на улицу подальше.

– Верно, так и сделаем, – согласился Рудаки. – Только я ломать не буду – еще выстрелит, у меня с армии особые отношения с огнестрельным оружием: один раз так собрал ружье…

– Винтовку, а не ружье, вояка, – усмехнулся Иванов. – Давай сюда.

– Попрошу без намеков! – Рудаки протянул автомат Иванову. – Когда я служил под знаменами герцога Кумберлендского…

– Ладно, ладно. Не буду, – Иванов взял автомат, чем-то там пощелкал, заглянул в ствол и предложил: – Вот герру Щтельвельду давайте отдадим – у него в роду одни рыцари и умелец к тому же известный, что по дереву, что по металлу – он и сломает, ему раз плюнуть. Или вот Рихману – известному изобретателю и починителю. Возьметесь машинку испортить, господа? А стрельнуть она не сможет – патронов нет, ни в стволе, ни в обойме, я проверил.

– Давай, Ефим, посмотрим, – сказал Штельвельд Рихману и взял автомат у Иванова, – а дамы пусть пока еще чайку сообразят – у меня в горле першит после этого землетрясения.

– Не надо ломать, не надо! – вдруг крикнул Урия. – Я его Мамеду толкну.

– А что? Идея, – поддержал его Рудаки. – Мы с Ивой Мамеду своего кота дали в аренду мышей ловить за обеды. Хорошо ловит – мы уже два раза у него обедали.

– Спрятать пока надо автомат, – сказала практичная Ива Рудаки.

– А зачем прятать? Пошли к Мамеду, – предложил Рудаки, – поедим, что аллах ему пошлет, а то в подвале одни консервы – надоели, да и поберечь надо на черный день, хотя теперь все дни черные… В общем, пошли – за кота и автомат всех накормит.

– И нальет, – добавил Урия.

– А нам не надо – у нас с собой было, – Иванов достал бутылку из рюкзака, стоявшего на полу, – и еще есть.

– Господа! – громко провозгласил Штельвельд. – Чай отменяется. Полный сбор. Идем к Мамеду.

Выходя последним из подвала, Рудаки бросил взгляд в дальний угол, и опять ему показалось, что там притаилась какая-то тень.

«Частную инициативу нельзя уничтожить, – размышлял Рудаки, направляясь с компанией в кафе „У Мамеда“ – одно из немногих заведений такого рода, оставшихся в городе после катастрофы. – Вон большевики – что только не делали, чтобы искоренить частное предпринимательство, и все напрасно – были при Советах и частные предприятия, и частные магазины, и рестораны даже, вид только делали, что все это государственное. И сейчас тоже – деньги отменили, а торговля процветает», – он вспомнил торжище, которое видел вчера на мосту.

«А питейных заведений все-таки маловато, – он мысленно пересчитал, – раз, два, три и… и все. И Мамед среди них, конечно, самый лучший. Надо отдать ему должное – умеет он и готовить, и обслужить посетителей, а главное, любит это дело. Вообще, эти „восточные люди“, армяне там, азербайджанцы очень предприимчивые, не чета нашему брату-славянину», – он вспомнил о своих персидских предках и усмехнулся.

Кафе Мамеда находилось в нескольких кварталах от ивановского подвала – пять, от силы десять минут ходу, но никто не торопился. После «землетруса» приятно было пройтись по твердой земле, которая больше не шаталась и не вздрагивала под ногами. Недавнее землетрясение, хотя и не сильное, все же оставило след: в асфальте кое-где появились новые трещины, а вывеска над давно разграбленным магазином «Парижский стиль», и так висевшая на честном слове, теперь упала и перегородила тротуар.

Компания разбилась на группки: отдельно шли и щебетали дамы; Чинчук втолковывал Этли принципы геополитики в свете глобальной катастрофы, Этли вежливо улыбался; Урия, который шел рядом со Штельвельдом, продолжал переживать свое приключение.

– Представляешь, – говорил он Штельвельду, – сворачиваю за угол, передергиваю затвор, стреляю…

– У автомата при стрельбе не надо затвор передергивать, – ехидно заметил все знающий Штельвельд.

– Да? – Урия был явно удивлен. – А я все время передергивал. Но разные ведь бывают автоматы, бывают и такие, что надо передергивать.

– Это уже будет не автомат, а автоматическая винтовка, такие винтовки, например, у гусар из Майората, – поучал Штельвельд.

– А я откуда знаю, что это было? – сердито сказал Урия. – Не до этого было мне – стрелял из того, что дали, – его явно обижало всеобщее недоверие. – Надо тех евреев найти, что меня на Подоле задержали, они там остались с Аборигенами биться. Приведу их, пусть расскажут… если живы, конечно.

Рудаки догнал Переливцев и сказал, кивнув на Урию:

– Похоже на Чернобыль – все друг другу ужасы рассказывают, а ничего особенно страшного, собственно, не происходит.

– Как не происходит? – возразил Рудаки. – А луддиты? А Аборигены эти непонятные? А солнца новые? А хаос всеобщий? Все эти патриархаты и майораты независимые?

– Все это имеет место быть, не спорю, – согласился Переливцев, – только несерьезно все это как-то.