— Будем надеяться, что там обитает не слишком много народа, — пробурчал Блейд.

Лейтон покачал головой.

— Сомневаюсь, мой дорогой. Это развитый мир, и я думаю, что людей там не меньше, чем на Земле.

— Значит, четыре или пять миллиардов… Хорошенькое дело!

— Вы справлялись и не с такими, — заметил его светлость, протягивая руку к рубильнику.

С этим напутствием Ричард Блейд, странник в мирах иных, и отбыл в свою двадцать пятую экспедицию.

Его мозг был распят, разорван, и клочья серой влажной субстанции независимо друг от друга плавали в мутном омуте боли. Изредка, как пузыри со дна аквариума, всплывали обрывки воспоминаний; тогда разум на мгновение пробуждался, толчками выбрасывая смутные видения. Когда их стало достаточно много, странник открыл глаза.

Он не помнил, кто он и откуда. Он видел, слышал, ощущал вкус, осознавал запахи, цвета и краски окружающего мира. Они казались ему знакомыми и незнакомыми одновременно, но он не мог сказать, чем порождается подобное чувство. Что-то смутно подсказывало ему, что такое случалось с ним не раз.

Странник повернул голову и сжал зубы — виски раскалывались от боли. Она пульсировала, то стихая, то разгораясь вновь, но никогда не прекращаясь полностью; она стучала в затылке, впивалась в суставы, холодным комом ворочалась гдето в животе. Казалось, она была живым существом, многорукой безжалостной тварью, выбравшейся, наконец, на свободу и теперь терзавшей бывшего хозяина.

Он понял, что умирает.

Радужные круги. Бесконечный ряд: смерть — воскрешение, смерть — воскрешение. Водовороты галактик. Алые тюльпаны, рассыпанные на снегу. Белая лошадь, распластавшаяся в неистовой скачке. Огромный галион под всеми парусами, на мачте взвивается черное полотнище.

И вновь, в который раз, темнота.

Женское лицо в обрамлении темно-рыжих волос, цвета застывающей бронзы. Зеркало…

Зеркало разбилось, лицо исчезло. Потом на его месте возникло другое — холодное и равнодушное, усталое. Близорукие глаза спрятаны за толстыми стеклами очков.

— Вы еще не вспомнили, как вас зовут?

Осколки мыслей соединились.

— Я — человек?..

— Могли бы придумать что-нибудь пооригинальнее.

Лицо приблизилось, и странник пристальнее всмотрелся в его черты.

Морщинистая кожа, тяжелый и мясистый, нависший над нижней губой нос — на нем изящно выделанная, вероятно, дорогая, оправа. Оттопыренные, заросшие редкими волосами уши. На лоб надвинута голубая шапочка с желтой полоской — символ принадлежности к медицинскому сословию? На плечах — такая же голубая накидка… не халат, но нечто похожее…

Лежащему в постели человеку этот набор наблюдений показался совершенно естественным. Он не был удивлен. Тем не менее, если б у него захотели узнать, откуда поступила вся эта информация, он вряд ли смог ответить.

Доктор — странник решил про себя называть его именно так — разогнулся, сразу же став карикатурно нерезким.

— Если захотите что-нибудь сообщить, коммуникационный пульт на столе.

И врач удалился — твердой походкой, которая больше подошла бы военному, чем мирному медику.

Когда дверь за доктором захлопнулась, человек попытался подняться. Это ему удалось, но стоило такого труда, что несколько минут он простоял неподвижно, опираясь на стену и борясь с головокружением.

Зато он смог, наконец, увидеть себя — на стене, как раз напротив того места, где он боролся с подступавшим беспамятством, висело зеркало. Небольшое, дюймов двадцать в высоту и вполовину меньше по горизонтали.

Дюймов? Что такое дюйм? Он не помнил.

Его поразило собственное лицо — вытянутое, исхудавшее, небритое, окруженное копной нечесанных темных волос.

На нем была надета длинная, до колен, рубаха, того же голубовато-серого оттенка, как и больничный костюм посетителя. Тут странник неожиданно осознал, что нисколько не удивлен, думая о месте своего пребывания как о больнице.

Он бегло осмотрел помещение — небольшую, пять на пять шагов, комнату. Ничего, кроме кровати и маленького стола он не обнаружил. Подошел к двери — белому прямоугольнику на фоне серой стены. Ручки не было и — по крайней мере, наружу — дверь не открывалась. Окно — широкое, во всю стену, но с необычно толстым стеклом. В глубине его, если приглядеться, можно заметить тонкую, в волос, проволочку.

За окном царил серый… Рассвет? День? Вечер? Тучи клубились от горизонта до горизонта, ветер гнал их по небу, и даже сквозь стекло слышалось его завывание. Странник приложил руку к прозрачной преграде и с удивлением отметил, что она теплая,

Он еще долго впитывал картину этого мира, смотрел на длинную магистраль, тянувшуюся к серому горизонту и уставленную бетонными зданиями всевозможных форм и размеров. Гдето на границе поля зрения он даже смог различить нечто, напоминающее ограду — высокую, в два человеческих роста стену.

Странник вновь уставился на свое отражение в зеркале, пытаясь сообразить, кто же он такой. Но отражение молчало. Зато ему, кажется, удалось вспомнить имя. Он не мог поручиться, что это его собственное, но иного он не знал.

Он разомкнул губы, стараясь воплотить воспоминание в живые звуки, но ему удалось произнести только один слог:

— Гвен…

Он мог поклясться, что имя длиннее, но его окончание прочно застряло в горле.

Человек сел на низкую постель, взял со столь же низкого столика маленькую черную коробочку. Несколько разноцветных кнопок, подсвеченных огоньками, неторопливо перемигивались на ней. Он нажал первую, и не сразу понял, что произошло.

Зеркало вдруг потускнело — вернее, просто перестало отражать свет, и на его месте взору открылся экран. Странник увидел садящую за столом женщину; она что-то писала левой рукой, правой подперев голову. Неведомо почему, это удивило его: что-то тут казалось неправильным, неверным. Женщина продолжала писать еще несколько секунд, затем, подняв глаза, уставилась прямо в комнату.

Она смешно открывала и закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба, не издавая ни звука. Вероятно, она была испугана.

Дверь начала открываться.

Теперь в комнате появилась скамеечка — столь же низкая, как и все остальное. На ней сидел посетитель. Не давешний доктор с мясистым носом, а молодая, слегка близорукая женщина. Почему-то она больше казалась похожей на врача. Шапочки на ней не было, и светлые шелковистые волосы спускались до плеч. Странник невольно отметил изящные очертания маленькой груди и стройную линию бедер. Это наблюдение вызвало волну приятного тепла, разлившегося по телу.

— Значит, вы вспомнили, как вас зовут?

Голос был чуть более высоким, чем нужно, но отнюдь не неприятным, не визгливым.

— Мне кажется, да.

— Как же?

— Гвен…

Женщина на секунду задумалась; похоже, подобное имя она слышала впервые.

— Может быть, Эгван? — подсказала она.

Только что нареченный Эгваном пожал плечами. Видимо, женщине этот жест не показался непонятным.

— Тогда познакомимся. Я — Эрлин, ваш лечащий врач. Эрлин Лейн.

— А я думал, что тот человек, который здесь был…

— Это Дайн Джеббел, чиновник Департамента Государственных Перевозок.

Потому, с каким почтением она произнесла фразу, Эгван понял, что или сам этот Дайн, или весь его Департамент являются объектами огромной важности. Для того, чьи знания о себе и об окружающем мире отличались такой ущербностью, это было серьезной информацией.

— Я бы хотел почитать какую-нибудь газету… или книгу…

— Боюсь, Эгван, что вам еще нельзя подвергать свой организм подобной нагрузке.

Человек готов был поклясться, что за ее словами кроется нечто иное, нечто выходящее за рамки обычного беспокойства врача о состоянии больного.

Книги ему все-таки принесли. На первое время их было даже довольно много. Разные, большие и маленькие, совсем новые и в пыльных тканевых переплетах, содержащие однообразный текст и полные цветных красочных иллюстраций. Однако все они обладали одной общей особенностью — информация, которую удавалось извлечь из них, была минимальной.