— Да в общем-то случайная ситуация, — промямлила она, выигрывая время. — Ну, вы понимаете, это личное дело. А почему вы так заинтересовались?
— Потому что я вдруг понял, что запутался в британских законах, и хотел бы получше разобраться в них. Разве я смогу помочь своим соотечественникам разрешить проблемы с законом, если плохо понимаю, как он применяется к тем, кто его нарушает?
— Но здесь не было никакого нарушения закона, — возразила Барбара.
И это, мысленно добавила она, всего лишь небольшое уклонение от прямого ответа. В конце концов, ей не пришлось защищаться от обвинений в нападении или попытке убийства, поэтому с точки зрения закона она осталась невиновной.
— Тем не менее, поскольку вы мой друг… по крайней мере, я так надеюсь…
— Конечно я ваш друг.
— Тогда помогите мне лучше разобраться в жизни вашего общества.
«Полный бред, — подумала Барбара. — Он куда лучше меня понимает, как устроено британское общество». Но она не стала дискутировать с ним на эту тему, а просто сказала:
— Послушайте, Ажар, там не произошло ничего особенного. Я поругалась с одним из офицеров, занимавшихся делом в Эссексе. Мы преследовали подозреваемого. И я нарушила устав, начав обсуждать приказы во время преследования. Вот что там произошло, и вот почему меня понизили в звании.
— За обсуждение приказа.
— Я позволила себе обсуждать более напористо, чем принято, — не раздумывая, выпалила она. — Такая у меня привычка еще со школы. Я слишком крута на поворотах. Ведь можно затеряться в толпе, если не добьешься, чтобы тебя услышали. Вам бы послушать, как я ору, чтобы заказать пинту «Басса» в «Стоге сена», когда все фанаты прилипают к телевизору, наблюдая за матчем «Арсенала». Но когда я применила тот же подход к инспектору Барлоу, ей это не слишком понравилось.
— Но чтобы понизить в звании… Это прямо-таки драконовские меры. У вас уже бывали подобные прецеденты? Разве вы не можете опротестовать такое решение? Разве у вас нет союза или организации, которая могла бы достаточно убедительно доказать, что ваше наказание…
— В данной ситуации, — перебила его Барбара, — лучше всего не гнать волну. Пусть дым рассеется и пыль уляжется, ну, вы понимаете. Не стоит будить спящую собаку. — Она мысленно обозвала себя «королевой шаблонных выражений». — Так или иначе, со временем все уладится само собой. Все вернется на круги своя.
Она сунула очередной окурок в полную пепельницу, подводя конец их разговору и ожидая, что ее гость пожелает ей наконец доброй ночи.
Но вместо этого Ажар сказал:
— Мы с Хадией завтра поедем на море.
— Она говорила мне, что с нетерпением ждет этой поездки. Особенно аттракционов. И она рассчитывает получить симпатичную игрушку из игрового автомата, Ажар, поэтому я надеюсь, что вы успели хорошенько потренироваться с подводом захватывающей клешни.
Он улыбнулся.
— Она просит так мало. Но жизнь готова дать ей гораздо больше.
— Наверное, в этом-то все и дело, — заметила Барбара. — Если не тратить попусту время, выискивая что-то особенное, то вы будете более чем довольны тем, что в конечном счете найдете.
— Мудрые слова, — признал он.
«Мудрость — дешевый товар», — подумала Барбара. Она деловито взяла со стола картонную папку и извлекла из нее список служащих с Сохо-сквер. Долг зовет, подразумевало ее действие. А Ажар, как никто другой, умел делать правильные выводы из непроизнесенных намеков.
Дорога от особняка сэра Адриана до дома Вай Невин заняла немного времени, учитывая малочисленность транспорта на Фулем-роуд. Однако этого времени инспектору Линли с лихвой хватило, чтобы обдумать то, что он услышал от Битти, и понять, что он чувствует по поводу услышанного. После стольких лет работы в уголовном розыске Линли знал, что не должен во время расследования заострять внимание на определении своего отношения к чьим бы то ни было откровениям, а уж тем более к откровениям сэра Адриана. Но он обнаружил, что ничего не может с собой поделать. И нашел вполне естественное объяснение тому, что его мысли пошли в таком направлении: сексуальная аномалия вызывает тот же интерес, что и двухголовый котенок; одни содрогнутся при виде ее, а другие спокойно рассмотрят.
Именно этим Линли сейчас и занимался: анализировал данное аномальное поведение и оценивал вероятность того, может ли сексуальное отклонение само по себе стать существенной деталью, которая поможет обнаружить убийцу Николь Мейден. Единственной проблемой в попытке использовать сексуальное отклонение как средство нахождения убийцы являлось то, что Линли никак не мог продвинуться дальше самого факта этого отклонения.
Что же его тормозило? Что он чувствовал? Легкое возбуждение? Стремление осудить? Заинтересованность? Смятение? Соблазн? Что именно?
Ответа не было. Он, конечно, знал о существовании темной стороны наслаждения. В его сознании отложились некоторые теории, придуманные психологами для объяснения подобных явлений. В зависимости от приверженности к той или иной психологической школе садомазохизм мог рассматриваться как своеобразное эротическое богохульство, порожденное сексуальным разладом; как высшая степень зла, коренящегося в системе закрытых школ, где формирующаяся личность подвергалась телесным наказаниям, которые считались в порядке вещей и даже культивировались; как дерзкая реакция на закосневшее консервативное воспитание; как выражение личного отвращения к Простому проявлению сексуальных потребностей; как единственный способ осуществить физическую близость для тех, чей страх перед самой перспективой интимных отношений был сильнее, чем готовность превозмочь его. Но в данный момент Линли никак не мог понять, почему сама мысль об отклонениях так изводит его. И это непонимание чертовски досаждало ему.
Какое отношение все это имеет к любви? Вот что хотел бы Линли спросить у знаменитого хирурга. Что общего имеют синяки, порка, кровоточащие раны и унижение с тем неописуемым и — да-да, это, конечно, романтическая чепуха, но он все равно использует это слово — неземным восторгом, который связан с актом взаимного обладания двух любящих людей? Не к такому ли наслаждению должны стремиться два сексуальных партнера во время интимной близости? Или скромный опыт семейной жизни не позволяет ему делать какие-то оценки того, к чему может привести взаимная преданность зрелых супружеских пар? И вообще, имеет ли секс какое-то отношение к любви? И должен ли иметь, если уж на то пошло? Или люди придают слишком важное значение физической функции, которую следовало бы воспринимать на уровне чистки зубов?
Впрочем, последнее предположение являлось чистой софистикой. Можно не иметь потребности почистить зубы. Можно даже не чувствовать такой потребности. То есть главным и определяющим в реальной жизни являлось ощущение той потребности — постепенное нарастание напряжения, поначалу едва уловимого, а в конечном счете вытесняющего все остальные чувства. Потому что это ощущение потребности порождало страстный голод, требующий удовлетворения. И именно желание удовлетворения побуждало отказываться от всего, что препятствовало желанному насыщению. Люди с готовностью отвергали почет, обязанности, традиции, супружескую верность и долг в погоне за удовлетворением страсти. А почему? Потому что испытывали непреодолимую потребность.
Вспоминая события более чем двадцатилетней давности, Линли видел, как эта потребность расколола его собственную семью. А вернее, как он сам позволил этой потребности, которую он тогда понимал совершенно неправильно, разрушить их семейный мир. Уважение привязывало его мать к отцу. Обязанности и традиции привязывали ее к этому родовому гнезду, к той длинной веренице графинь, которые поддерживали красоту и славу рода Ашертонов в течение более чем двух с половиной столетий. Долг требовал от нее заботиться об умирающем муже и о благополучии детей. А верность требовала, чтобы она выполняла свой долг, не признаваясь открыто — или даже только самой себе — в том, что ей хочется чего-то иного, чего-то большего, чем та участь, которую она выбрала в восемнадцать лет, став невестой. Она отлично справлялась со всем этим до тех пор, пока болезнь не начала терзать ее мужа. И даже после этого ей удавалось сохранять привычный уклад жизни семьи, пока само это умение справляться с трудностями, играть некую роль вместо того, чтобы просто жить, не породило в ней стремления к свободе. И она добилась этой свободы, правда только на короткое время.
