Редко какого другого ребенка я так нежила и голубила, как сына Макса в тот день.
Зарядный агрегат тоже был в отвратительном состоянии, но Енсен не горел желанием ремонтировать еще один двигатель, очевидно, полагая, что оборудование «Мазурки» отличается исключительной зловредностью. Впрочем, не было и запчастей, которые я ждала из Англии, а посылки в Панаму упорно задерживались.
Помощь пришла, как всегда, неожиданно. В Кристобале пришвартовался на сутки польский траулер, шедший на лов в Тихий океан. «Денебола» открыла все двери и сердца. Боцман и баталер пытались уговорить меня принять всевозможные сокровища по принципу «что-нибудь когда-нибудь пригодится». Механики, закончив вахту на судне, приняли вахту на яхте, несмотря на поздний вечер. Демонтировали двигатель агрегата и все, что требовало ремонта или отладки. Эльжбета отвозила части на судно, где вторая смена молниеносно выполняла необходимые работы, и возвращалась на «Мазурку». Работали всю ночь — утром «Денебола» отчаливала. Капитан огорчался, что не может найти уважительной причины, чтобы задержать судно в Кристобале хотя бы на несколько часов. Было очевидно, что агрегат отремонтировать не успеют. «Денебола» ушла, дав торжественное обещание передать заботу обо мне очередному польскому судну, которое войдет в канал.
Уже через 24 часа меня ждала в клубе записка: «Были на яхте, хотим немедленно приступить к работе. — Механики с «Краковской земли». Очередное польское судно принимало эстафету. К сожалению, стоянки судов были чрезвычайно короткими, только поэтому ремонт на «Мазурке» тянулся четыре недели. Польских моряков не пугало ни европейское оборудование, ни отсутствие запчастей и специальных инструментов, ни тип двигателя. Все было можно сделать. Они работали для «Мазурки», не считаясь ни со временем, ни с условиями труда, весьма далекими от норм техники безопасности. Очередные польские суда — «Либра» и «Цетус» — заканчивали работу, начатую товарищами.
У экипажа «Мазурки» тоже было немало дел. Поднять яхту на слип и покрасить подводную часть мне помогли Роберт и матросы его буксира. Проверить и при необходимости заменить снасти я должна была сама, как и паруса, на которых основной заботой были кошмарные карабины. Они упирались еще в Атлантике, а в Карибском море бунтовали систематически. От парусов они не отвязывались, но устраивали что-то вроде «сидячей забастовки». Чтобы снять каждый карабин, раз заложенный на штаг, нужны были кусачки, а защелкнуть их можно было только с помощью молотка. При постановке очередность действий была обратной. Спустив парус, я каждый раз обильно смазывала карабины, так что смазка стекала на парусину, однако действовали они день ото дня хуже.
Работы у меня было так много, что времени на туристские развлечения почти не оставалось. Вместе с тем через клуб проходили иногда весьма диковинные яхты. Несколько дней за кормой «Мазурки» стоял большой американский кеч из железобетона. Экипаж составляли мама, папа, дочь-семилетка и три кота. Эта семейка построила яхту в Калифорнии, продала ферму и двинулась в Европу, а конкретно на родину мамы, в Данию. Это было их первое, выношенное в мечтах плавание, и они чувствовали себя не совсем уверенно. Мою симпатию к ним несколько охлаждали котища. Вообще, за ними следила девочка, но когда она ложилась спать, коты совершали познавательные экскурсии. Особенно понравилась им «Мазурка». Пока они разгуливали по палубе, было еще полбеды, хуже, когда начинали прыгать через открытый люк на мою койку. Просыпаться от свалившегося на голову кота весом в несколько килограммов было не очень-то приятно. Супруги много расспрашивали нас с Яном об условиях плавания в Северной Атлантике и Европе, и мы искренне советовали им поспешить, чтобы не оказаться в этих водах поздней осенью.
Появился Реджи с Тони. Я обрадовалась, словно встретила старых друзей — ведь мы были знакомы уже 1500 миль! Им не повезло: у берегов Колумбии они сели на мель.
Чем больше прибывало американских яхт, тем больше росла моя популярность. Многие читали о «Мазурке» в американской прессе, но никто почему-то не интересовался моими планами на будущее, не изумлялся моему мужеству и необычности плавания («Мазуркой» восхищались независимо от этого). Зато расспрашивали о моем семейном положении — тактично, но вроде бы с некоторым осуждением. Все стало ясно, когда из польского посольства в Вашингтоне пришел толстый конверт с кучей вырезок из американских газет и журналов. В многочисленных статьях, посвященных нам с «Мазуркой», меня наградили не только дипломом капитана дальнего плавания, но и… двумя детьми. Сообщалось, что я командую траулером-рыбозаводом, однако о детях подробностей не было. Посольство запрашивало их возраст и имена.
Меня это так озадачило, что я серьезно задумалась. Понятно, что капитан дальнего плавания имеет меньше шансов потонуть, чем какой-то рядовой инженер-судостроитель. Траулер-рыбозавод — тоже солидно, неважно, что на таком судне впервые в жизни я была в Кристобале — на «Денеболе» — и наверняка не занимала там капитанского кресла. Оставались таинственные дети. Здесь моя фантазия иссякла. Но зато судей было более, чем достаточно: меня называли и несчастной женщиной, насильно отправленной в плавание за победой, и преступной матерью, бросившей детей ради славы. Эти дети были ужасной антирекламой. Тем более, что предпринять оправдательную поездку в США я, разумеется, не могла. Кроме того, кто читает опровержения! Поэтому я с радостью согласилась на визит местной журналистки: известно, что свежие новости помнятся дольше. Дивчина только начинала карьеру и подготовила для меня бомбу из пятидесяти вопросов. Однако больше всего ее обрадовал факт, что она первой преподнесет читателям сенсацию относительно действительного состава моей семьи, а также мое публичное заявление о том, что на океаны никто не гнал меня силой. Появился шанс поправить мою «подмоченную» репутацию.
Соседи за кормой «Мазурки» все время менялись. Пришвартовался еще один кеч — «Спеллбунд II». С раннего утра молодая женщина развесила на снастях и леерах что-то похожее на пеленки. Я глазела с удивлением. Она с улыбкой произнесла на чистом польском языке:
— Добрый день, пани. Как пани поживает?
Мое удивление возросло еще больше. Я забросала ее вопросами, но соседка меня не понимала. Оказалась англичанкой, знала несколько польских фраз. На вопрос о пеленках ответила:
— Моему сыночку десять недель. Приходи взглянуть на него.
Через минуту я любовалась толстеньким загорелым младенцем, спавшим в корзине под тентом на рубке. Мама с гордостью рассказывала:
— Родился на Барбадосе — я едва успела. Плаваю с мужем, сыночком и двухлетней дочкой. Я очень счастлива.
— А в чем ты купаешь малыша и стираешь?
— Воды же в океане достаточно…
— А ребенку морская вода не вредна?
Проблема пресной воды мне всегда казалась самой важной.
— Думаю, что нет: малыш растет отлично, как и его сестренка.
На яхте был еще один ребенок — семилетний сын второй мамы Кэрол. Две молодые английские семьи купили пустой корпус, превратили его в прекрасную океанскую яхту и отправились на Фиджи. Там их уже ожидал муж Кэрол. Они плыли медленно, детям прибавилось по году, а на Барбадосе появился новый товарищ для игр. Яхтой управляли мужчина и одна из мам, вторая занималась детьми. Кроме того, Кэрол следила за здоровьем всего экипажа, так как была медсестрой. Но на это почти не тратила времени: дети вообще не болели. Потом я встретила их на Фиджи. Малыш уже стоял на ногах и выглядел великолепно. Интересно, а у нас десятинедельному бутузу дали бы права яхтсмена?
В Кристобаль подтягивались последние в этом сезоне любители тихоокеанского плавания. Австралийский «Йеллоу Перил» закончил кругосветный рейс — четверо здоровенных парней заполнили весь клуб смехом и криками. Появился «Рэд Брумер» с экзотическим, красно-черным, флагом. Только по порту приписки на корме мы поняли, что яхта из Порт-Морсби и возвращалась в Новую Гвинею также после кругосветного плавания. Экипаж — недавно овдовевший владелец яхты с дочерью и сыном. Они возвращались через Красное и Средиземное моря: отец хотел показать детям колыбель цивилизации человечества, полагая также, что плавание будет для них хорошей жизненной школой.
