Язеп отвечает внуку, но сам думает о другом.

Завтра будут гости. Надо купить все. Ясно. Дома ждут. Но сейчас…

— Это не самый страшный туман, — говорит Язеп. — И вообще…

— Почему? А вчера был хуже? В море? — спрашивает Антон.

— Вчера был отличный улов, — говорит Язеп. — А туман… Знаешь что, Антон? Пойдем-ка сейчас сначала вперед, а в магазин — потом… Не устанешь?

Антон рад любому предложению. С дедом — куда угодно, и это всегда интересно.

— Пойдем к морю!

Язеп почему-то взял Антона за руку, и внук охотно прижался к его руке, и они свернули от магазина налево, в маленькую — человек с человеком не разойдется — улочку. И пошли по песку, мимо заборчиков и домиков, к морю. А дальше, перед морем, песок был уже другой — более чистый и прибитый волнами, и по нему, как подумал Антон, даже на машине можно ездить.

Антон не сказал об этом. А сказал:

— Смотри, как чайки сидят!

Чайки не сидели, а ходили по кромке воды и ждали, что им принесет море. Их было много, чаек, но Язеп думал о другом:

— Пойдем туда, Антон! Ладно?

Они пошли левее по кромке моря к курортной поликлинике. Уж что-что, а эту поликлинику Антон знал.

И вдруг — остановились.

— Здесь, Антон, постоим минутку, — сказал Язеп. — Хорошо? Постоим?

— Постоим, — сказал Антон, хотя и не понял. Море, берега, песок, водоросли и ракушки, выброшенные водой. Даже чаек здесь нет. А только вороны. Они пугливы и сразу удрали, когда рядом появились люди.

Язеп смотрел на море, и Антон копался в ракушках и водорослях, искал янтарь. Говорят, люди находят.

Туманная дымка над морем и над пляжем, и даже маленький шпиль с петушком над старой курортной поликлиникой не был виден. Рядом с поликлиникой стоял полуочехленный огромный автомобиль-амфибия. На нем — красный крест. Это для спасения утопающих. Но сейчас какие утопающие? Не сезон!

Антону надоело искать янтарь.

— А чего ты, дедушка? А-а? Нет, в море чего смотришь? Там же не видно. Туман… Там что?

Язеп помолчал, потом сказал:

— Пойдем в магазин, а то мама и бабушка заждались нас…

Они вновь прошли мимо курортной поликлиники, и Антон руками потрогал автомобиль-амфибию, и Язеп почему-то потрогал и еще раз все объяснил ему, как и для чего этот автомобиль, некогда военный, а сейчас мирный, с красным крестом.

В магазине всё быстро купили. Все, что было и что нужно, а чего не было, так не было.

И, уже подходя к дому, Антон спросил:

— Дедушка, а чего ты такой грустный? И молчишь?

Язеп подумал: говорить или не говорить?

И решил: а почему нет…

— А знаешь, Антон, ты не просто Антон. Был товарищ у меня Антон, с которым мы вместе служили в войну. Так вот там, где мы с тобой сейчас стояли на пляже, он и погиб. В сорок четвертом. Был десант. Не ахти какой. Пять катеров. Наш катер немцы подорвали. Мы с Антоном выбрались. И берег заняли, и дальше пошли. Немцы бежали. А потом вернулись и… Поликлиники тогда этой не было…

— И-и? — спросил Антон.

Туман висел над улицами. Дымка или туман. Сосны и дома в тумане. «Молоко» не «молоко». Глубокий туман. Но все равно на земле лучше видно, чем в море. Земля — это земля.

— И-и? — сказал Язеп. — А что? Просто, когда ты родился, назвали тебя Антоном. Не латышским именем, а русским…

Над Балтийским холодным морем — дымка. Странная, опущенная почти к воде и к прибрежным соснам, а выше над нею — чисто, и там даже самолеты летают — транспортные, пассажирские, видимые глазу, и военные, что прочерчивают замысловатые линии в отдаленном, как космос, воздухе.

Зима по календарю и вроде бы не зима по погоде. Температура плюсовая. Зелени много. Люди ходят в кепках, а то и вообще без них.

Кромка моря замерзла, но потом оттаяла, и море, как бы ушедшее в преддверие зимы от берегов, опять к ним вернулось.

И снег выпал бурный и чистый, но и он растаял. Птицы снуют по деревьям и окнам домов, ежики шуршат сухой листвой, а на рынке завернутые в платки пенсионерки продают грибы — за рубль кучку, и что ни рубль, то кучка лучше…

Нельзя узнать город, не побывав на рынке.

Сегодня на рынке почти пусто, холодно, но я вижу среди немногих пенсионерок пару необычную. Женщина и мальчик. Мать и сын, вероятно.

Мальчик стесняется, продавая грибы. Ему лет четырнадцать-пятнадцать. И мать стесняется. И сын льнет к матери, а мать обхаживает сына и ласкает его как может, только бы люди не заметили.

А грибы у них отличные. Боровики — белые, крепкие, на подбор.

Мне не нужны грибы. Где их готовить? Но я люблю грибы и покупаю все кучки у этой необычной пары.

Продавцы — мать и сын — еще больше смущаются и говорят что-то в знак благодарности.

— Это все он! — Мать гордо показывает на сына. — Три ночи уже ездит и школу не запустил. Мне ж некогда…

Она еще очень молода, эта женщина.

А сын — другое:

— Вы не подумайте, что мы так это… Нам деньги нужны — папе на сигареты… И вообще, может, скоро папу выпишут. А грибы хорошие. Я по одному собирал, вы попробуйте…

И было такое ощущение, что сами они грибы не ели, хотя, может, и любят их…

— Ну как, доктор?

Сегодня Виктор Петрович и сам понимал, что доктор должен быть доволен им. Но как бы… Мало ли — вдруг какой приступ. Ведь сколько раз было. И доктора менялись, умирали, приходили новые, обещали, а потом опять…

— Виктор Петрович, милый, поверьте, не вру, все идет хорошо, — говорит доктор. — А жена с сыном придут, им — особый поклон! Отличная, поразительная у вас семья! Спасибо им скажите. А курить прошу поменьше! И в палате по ночам… Договорились?

— А я как раз сигареты заказал своим, три блока, — признался Виктор Петрович.

Доктор, кажется, улыбнулся:

— Ничего, пусть приезжают, почаще приезжают!..

Что он помнит?

Виктор Петрович помнит все, хотя и не всегда, как бы отрывками из книги, если читать ее не сразу.

Уже много, много лет ему говорят:

— А это вы помните?..

— Ну, а это помните?

— Молодец, помните!

Он помнит и точно знает, что было прежде, давно. Артиллерийская специальная школа в Москве. Девятый класс. Война. Ново-Сокольники. Или, может, сейчас их пишут как Новые Сокольники. Но к Москве и к московским Сокольникам это никакого отношения не имеет. Ново-Сокольники у Великих Лук. Калининская область. Но и до Великих Лук были бои. Разведка дело трудное, а разведка армейская — еще труднее. И все было хорошо. Под Москвой — ужасно, но потом немцев долбанули. Получил тогда сразу звание старшего, да, старшего лейтенанта. Минуя предыдущее. Капитаном он стал после Великих Лук. Тогда там и встретил Женю. Ее освободили из концлагеря. Страшный был лагерь. Немцы гнали к себе в Германию девчонок — украинских, русских, латышских, белорусских, в общем, наших девчонок. Лагерь освободили. И там была Женя. И они поженились. Она осталась в тылу, поскольку ему надо было еще служить…

После Кенигсберга, где он получил третье ранение, на сей раз в голову, он вернулся к Жене. И все было прекрасно. Он помнит, как сказал: «Капитан запаса Виктор Петрович Олягин прибыл в ваше распоряжение». И как они целовались, и как жили трудно и счастливо. И было счастье победы. И так было много лет, и потом, когда родился сын, и они одурели от радости, что есть маленький человечек, созданный ими, и думали лишь об одном: как бы воспитать его, вывести в люди…

А потом — провал. Полный провал.

Виктор Петрович помнит, как, когда еще все было хорошо, они ездили в Пятигорск. Отдыхали, лечились. Ходили на Машук, где убили Лермонтова. И там, в Пятигорске, видели трамвай странного маршрута. Вокзал — Провал.