И может, сейчас впервые он был доволен, что поступил не так, как всегда. Взял да и отдал девчонкам яблоки! Просто так! Пусть себе удивляются! Ведь на самом деле он вовсе не жадный! И ему совсем не нужны эти деньги!
Начало уже вовсю смеркаться. Рваные тучи застлали предвечернее небо. Было душно и неспокойно, словно перед грозой.
Бесконечный поток машин двигался по улице — ехали автобусы, троллейбусы, легковушки. Люди спешили по каким-то своим, неизвестным Сеньке делам, смеялись, переговаривались. В домах и витринах магазинов зажигались огни. Вспыхнули матовые шары над сквером и дальше, вдоль улицы. Город тонул в сумеречной дымке — огромный, чужой, непонятный.
Мимо пробежала стайка мальчишек, обронив на ходу обрывки фраз о цирке и каком-то представлении на стадионе. Медленно прошла женщина с детской коляской. Вдоль тротуара проехала мороженщица, и рядом с ней прихрамывал инвалид, который рассказывал что-то веселое, — они смеялись. Женщина даже остановилась и произнесла: «Ох, уморил меня, Васькин! Не могу!»
«Им хорошо!» — с завистью подумал Сенька и, вспомнив, что совсем забыл про яблоки, тоскливо произнес:
— Кому?
Остановилось еще несколько покупателей. Подвыпивший гражданин подбросил в ладони яблоко, покачнулся, с трудом поймал его и опустил в корзину со словом: «Фрукт!»
Подошел старичок, взял пяток яблок, внимательно посмотрел на Сеньку, сказал:
— Учиться бы тебе, молодой человек! — и ушел.
«Словно я не учусь», — с обидой подумал Сенька.
Полная женщина нагнулась над Сенькиной корзинкой и долго перебирала оставшиеся яблоки: брала в руки одно, потом меняла его на два и опять — на одно, но покрупнее.
— Сколько? — спросила она, наконец выбрав три яблока.
Сенька хотел сообразить, сколько просить за три штуки, но растерялся и никак не мог подсчитать.
— На тридцать копеек две штуки, — сказал он и добавил: — Или на рубль пять!
— Так что же это у тебя получается! — возмутилась женщина. — Пятнадцать копеек штука или двадцать?
Сенька совсем растерялся.
— Да, — произнес он. — Так.
— Спекулянты несчастные! — воскликнула женщина, бросив Сеньке тридцать копеек и одно яблоко. — А наверное, еще пионер!
— Нет, я октябренок! — признался Сенька.
— Еще лучше! — совсем рассердилась женщина и двинулась по тротуару, шурша платьем.
«Почему спекулянты? — подумал Сенька. — И почему несчастные?»
Он посмотрел в корзину. Там оставалось четыре яблока.
«А ну их!» — решил Сенька и, прикрыв яблоки тряпкой, взял корзинку на руку.
Он подошел к матери и передал ей несколько замусоленных рублей и горсть мелочи:
— Поедем! А то я пить что-то хочу!
Мать как раз продала все яблоки, настроение у нее было хорошее.
— Конечно, сынок, поедем! — сказала она ласково. — А попить я и здесь тебе куплю. Сладенькой. Ты умница у меня. Завтра опять поедем. Яблок-то много еще! А они смотри как хорошо идут…
Всю обратную дорогу Сенька молчал. И только когда подходил уже к Старым Дворикам, он вспомнил:
— А книжки-то и тетрадки мы так и не купили…
Хотел еще что-то сказать, да не стал. Опять мать скажет: «Мал ты, сынок! Не понимаешь…»
6
До чего же много в жизни непонятного! И верно, мал еще… А понять все ох как хочется! Матери хорошо говорить, она большая. Да только и она, видно, не все понимает. Купила зачем-то козу и радуется. А к чему она? Вот и Митя говорил: «Не совсем сознательная». И Максимка Копылов… Они понимают. Про бабушку Максим правильно сказал. Но бабушка умерла, а ничто не меняется. Вот-вот уже почти начало меняться — и стоп. Опять чуть ли не каждый день в город: то яблоки, то редиска, то зелень всякая! И зачем матери столько денег! Отец приносит, Митя. За корову заплатили. Да и в городе сколько навыручали! А мать — все еще и еще. Хоть бы купила что-нибудь. Телевизор, как у других. Или мотоцикл Мите. Он давно хотел. А если бы с коляской, так и всем ездить можно! Так нет! Радио купили год назад — и все! Вот козу эту еще. Да на что она? А если бы мать в совхозе работала, и ей бы платили! Хватило бы! И на одежду не много нужно! А на еду и подавно. Своего много. Магазин рядом. А в магазине что — дорого? «Спекулянты», наверное, это что-то нехорошее. Хоть и «несчастные», а зло это женщина сказала, ругательно…
Всю ночь ворочался Сенька с боку на бок. Ну, не всю, а полночи наверняка. На луну смотрел раз десять. Она прямо над средним окошком светила. С правой стороны наполовину отрезана, как яблоко какое ножом отхватили. На стене фотографии рассматривал. Хоть темно, а все равно видно. Он их все наперечет знал. Наверху бабушка с дедушкой. Настоящего дедушки Сенька никогда не видел, а только на фотографии этой. На ней и бабушка и дедушка еще молодые совсем — на стариков не похожие. Рядом с ними Митя на двух карточках: маленький, голый, попкой кверху, и в армии. В форме он красивый был. Пограничник! А еще есть — отец на войне. Около танка стоит, а голова перевязана. Ранен был. Потом — мать. Девочкой, когда в школе училась. Школа раньше далеко была. Ребята и учились и жили там. Мать, говорят, занималась хорошо! За это ее и сфотографировали. С отцом они в школе познакомились. Он из другой деревни ходил. Ниже всего карточка, где они как раз поженились. И Сенькина карточка — тут же рядом. Правда, нехорошая. Он плохо на снимках получается. Как испуганный! По соседству от Сеньки отцовы братья-близнецы. Оба они погибли. На войне. И материна сестра тоже погибла. В Германии где-то. Угнали ее туда фашисты. А на карточке она девочка совсем, классе в третьем, видно. Над самой Сенькиной головой — грамоты. Одна отцовская — военная. Там все города написаны и реки заграничные, где он побывал. А вторая — Митина — из совхоза. За работу на уборке. Отцу тоже давали такие. Но их очень много, и он не повесил…
Сенька опять повернулся, теперь — на спину. Все, что на стенке, он наизусть знает, а вот не на стенке…
Свет луны падал на Сенькино одеяло и на занавеску, за которой спали отец и мать. Занавеска еле заметно колыхалась, лунные полосы дрожали на ней и вдруг начали как-то странно прыгать. Почему? Да ведь это Сенька сам задел ногами занавеску — вот они и запрыгали. Сенька посмотрел на пол, где тоже лежали лунные полосы, — они не двигались, будто уснули. И Митя давно спал: во сне он всегда посапывает и иногда кашляет. Это от папирос.
Спать вовсе не хотелось. Когда думаешь о чем-нибудь, то заснуть трудно. Сенька даже закрыл глаза, а все равно не спится. Можно долго лежать с закрытыми глазами и не спать. И Сенька лежал. Сквозь закрытые глаза он видел, как светила половинка луны, и вот эта половинка начала расплываться и куда-то катиться. Куда же она катится? Прямо мимо дома и в сад!
Сенька побежал за луной в сад, но что это? Это уже не луна, а просто деревья, и на них висят блестящие от росы яблоки. Они освещены солнцем. Значит, сейчас уже не ночь, а утро.
«Хорошо, что утро», — подумал Сенька и подбежал к яблоням.
Вдруг появилась мать, и Сенька ясно услышал ее голос:
«Ой, пропадут наши яблочки! Надо скорей продавать».
«Рубль пяток! Рубль пяток!» — слышит Сенька, но это уже не мать.
Ба! Да это сами яблоки наперебой галдят:
«Рубль пяток! Рубль пяток!»
А на соседней яблоне тоже какой-то шум.
Сенька прислушивается.
«Нет! — кричат яблоки. — Тридцать копеек пара! Тридцать — пара!»
А одно, самое крупное, убежденно повторяет:
«Пятнадцать не двадцать! А двадцать не пятнадцать!»
Сенька в испуге бежит из сада, и под ногами у него путаются огурцы и помидоры.
«Рубль штука! — кричат огурцы. — Мы весенние!»
«А мы полезные! А мы полезные! — спорят помидоры. — Мы дороже!»
Отбрасывая ногами огурцы, Сенька мчится к калитке, но чувствует, что глаза у него начинают слезиться от запаха лука. Лук растопыривает свои перья и кричит:
«Гривенник пучок! Гривенник пучок!»
«А я — двугривенный! А я — двугривенный! — подпрыгивает пучок редиски. — Сладенькая!»
