Но что? Как узнать? Зина не знала.

К Маше она заезжала после школы не раз, да и Маша дважды к ней приезжала. Ходили они и на каток, но лед был еще плохим.

В день операции Зина отпросилась из школы и поехала чуть свет в больницу. Дальше гардероба ее не пустили. Вскоре появился Василий Петрович с Машей.

— А как же ты со школой? — спросила Зина у Маши.

— Меня отпустили.

Василий Петрович разделся, набросил халат.

— Посидите, девочки! — сказал он и направился к лифту.

Время тянулось медленно. Они почти не разговаривали. Смотрели на часы: десять, пол-одиннадцатого, одиннадцать, половина двенадцатого.

Василий Петрович появился около двенадцати, тяжело присел рядом на лавку, сказал:

— Только сейчас закончили. Привезли в послеоперационную палату. Она спит. Я через стекло видел.

— И что нашли? — Зине не терпелось узнать подробности.

Василий Петрович словно не расслышал ее.

— Давайте собираться, — сказал он и направился к гардеробу.

Потом они вышли, и Зина опять спросила:

— Василий Петрович, так что все-таки у мамы?

— Не знаю, Зина, не знаю! Ничего не берусь сказать, — неопределенно ответил он.

У метро они попрощались. Василий Петрович поехал на работу. Маша — в школу. Зина решила в школу уже не идти — пошла домой.

Вечером Василий Петрович сказал:

— Маме, кажется, легче.

— Вы были у нее?

— Был.

Через несколько дней Зина опять стала получать от мамы записки, бодрые и обычные, как будто никакой операции не было. Она ходила на рынок — покупала гранаты и грецкие орехи. Дома выжимала сок и колола орехи. Василий Петрович отвозил это все в больницу вместе с Зиниными записками. Еще доставал крабы и черную икру. Маму уже перевели в свою палату. В конце декабря Василий Петрович достал елку и украшения, установил ее в маминой палате.

Новый год Зина встретила с Машей. Смотрели по телевизору «Голубой огонек». Василий Петрович был у мамы в больнице.

Январь был снежный и вьюжный.

Город напоминал снежную целину. Крыши, улицы, тротуары — все утопало в снегу. А он продолжал валить и валить.

Вскоре после Нового года Василий Петрович принес радостное известие:

— С завтрашнего дня в больнице снимают карантин. Ты поедешь?

— Конечно, как же! — воскликнула Зина.

— Только приезжай к шести, как и я, — попросил Василий Петрович. — И…

Он не договорил.

Весь день Зина ждала вечера. И на уроках, и после. Ничего не лезло в голову. Сходила на рынок, купила три свежих огурца и одну помидорину. Дорого, но мама любила. Выжала гранатовый сок. Запас гранатов был. Без конца болталась по квартире, смотрела на часы. Четыре, полпятого, пять, половина шестого. Тут собралась, оделась.

В больнице разделась, получила халат, поднялась на четвертый этаж. Больные лежали и в коридоре на раскладушках. Она нашла номер палаты.

В палате было четыре койки и раскладушка у окна. И если бы не Василий Петрович, уже сидевший у мамы, она бы не узнала ее.

Мама с желто-синим осунувшимся лицом лежала на высоко поднятых подушках. Вид у нее был измученный, только глаза блестели. Голову она держала плохо — голова качалась. Рядом стояла капельница. Резиновая трубка тянулась к руке.

— Вот и Зина, — как-то неестественно бодро сказал Василий Петрович.

Зина чмокнула маму в щеку и не знала, что спросить, что сказать.

Василий Петрович взял у нее сумку, спросил:

— Принесла? Сейчас мы попьем. Ох, и зеленые огурчики, помидор! Прекрасно. Это мы поедим.

Он уверенно хлопотал вокруг мамы, а она смотрела на него и на Зину какими-то виноватыми глазами.

Зина молчала.

Василий Петрович дал маме несколько ложек гранатового сока. Потом передал помидор и огурец, посолил, взял вилку:

— Понемножку.

Мама ела с трудом.

В палату принесли ужин.

Мама посмотрела и сказала:

— Я не буду.

Сказала устало, словно ей было тяжело говорить.

И дышала тяжело, с хрипами.

— Ну хотя бы ложечку каши! — попросил Василий Петрович.

— Нет, — коротко ответила мама.

Обратилась к Зине:

— Ты как?

Зина хотела сказать: «Не волнуйся, все хорошо, мамочка», но осеклась, боясь, что эти слова прозвучат не к месту.

— Ничего, — сказала она.

Они еще немного посидели вместе, и мама, кажется, задремала.

— Ты иди, — шепнул Василий Петрович, — и подожди меня внизу.

Зина, совершенно обескураженная, вышла.

Внизу она долго ждала Василия Петровича.

Наконец он появился.

Сказал:

— Договорился о ночном дежурстве. Целая проблема.

Оказывается, Василия Петровича ждала у подъезда машина.

Он открыл Зине дверцу, сел рядом с ней.

— Женя! К Дементьевым! — сказал он шоферу.

А Зина даже не поздоровалась с водителем.

В машине она спросила у Василия Петровича:

— Это очень серьезно?

— Очень, — ответил он сразу, не раздумывая.

Приемные дни в больнице были не каждый день. И назавтра Зина не поехала. Сидела дома, ждала Василия Петровича.

Его не было долго.

В девять зазвонил телефон:

— Зина, это ты?

Зина почувствовала недоброе:

— Я. А что, Василий…

— Немедленно приезжай в больницу!

Зина помчалась. Бегом на метро, потом на троллейбусе, еще с километр пешком.

Василий Петрович ходил по вестибюлю в распахнутом халате, курил.

Увидев Зину, подошел к ней, обнял:

— Крепись, девочка!

— Что? — не поняла Зина.

— Все, — сказал Василий Петрович.

Зину пробрал озноб, потом ударило в жар. Глаза заволокло.

Придя в себя, она спросила:

— А я?.. Мне можно туда?..

— Может, не надо? — неуверенно сказал Василий Петрович.

— Надо! — решительно сказала Зина.

— Ну, пойдем, — согласился Василий Петрович.

— Когда? — спросила Зина в лифте. Она еще не могла смириться со страшной мыслью.

— Полчаса назад. В двадцать один ноль пять, — ответил Василий Петрович.

На четвертом этаже они прошли по коридору до знакомой палаты. В палате мамина койка была прикрыта ширмой. Капельницы уже не было. Василий Петрович приподнял простыню.

Лицо теперь у мамы было не желто-синее, а белое.

Василий Петрович опустил простыню, сказал:

— Пойдем.

Потом они сидели в ординаторской. Дежурный врач налил им по стакану горячего чая, пододвинул сахар. Они о чем-то говорили с Василием Петровичем, но Зина не понимала.

Она пила обжигающий чай и старалась представить себе мамино лицо, только что виденное, но не могла. Видела маму с папой, с дядей Колей, с Валерием Алексеевичем, с дядей Жорой, с Василием Петровичем, а теперешнее не могла.

Домой они возвращались на перекладных. Машины уже не было.

— Женю я отпустил, — сказал Василий Петрович.

На улице мела метель, выл ветер, было люто холодно.

— Как все это было? — спросила Зина.

— Когда я приехал, — сказал Василий Петрович, — мама меня уже не узнала. Она была на наркотиках. Только в начале десятого широко открыла глаза, вроде узнала, хотела что-то сказать, и все… Я держал ее голову…

Дома Василий Петрович позвонил Маше. Все сказал.

— Ты ложись, я тут, — добавил он.

Сами они долго не ложились. Зина бесцельно бродила по квартире, Василий Петрович за ней. Потом вскипятил чайник.

Сказал:

— Попей!

— Я не хочу, — ответила Зина, но села тут же на кухне и обхватила руками горячую чашку. Ее всю трясло.

Словно вспомнив о чем-то, Зина вдруг спросила:

— Может, не к месту, но… Вы знали, Василий Петрович, что было с мамой потом, после папы?

Он подтвердил:

— Знаю. Она сама мне все рассказала…

Потом помолчал и добавил:

— И я не судил ее строго, а сейчас тем более.

Зина не спросила почему.

Внутренне она, кажется, понимала, что сказал бы Василий Петрович. Мама чувствовала приближение того, что случилось сегодня, и вот…