— Да, — в раздумье проговорил Спаркс. — Похоже, что праздничный обед отменяется.

— Там наверху какой-то мистер, — вежливо вмешался Барри, показывая рукой на лестницу, ведущую на второй этаж.

— И что он там делает? — встрепенулся Дойл.

— Мне показалось, вроде как чистит серебро, — ответил Барри.

Дойл со Спарксом недоуменно переглянулись.

— Барри, проверьте, пожалуйста, все внизу, — приказал Спаркс, взбегая по лестнице.

Не уточняя, Барри кинулся выполнять приказ. Дойл остался один.

— А мне что делать? — растерявшись, крикнул он вдогонку Спарксу.

— На вашем месте я бы не рискнул разгуливать по этим коридорам в одиночку, — ответил Спаркс. — За любым из этих углов может таиться все, что угодно.

И Дойл бросился вслед за Спарксом.

Они направились по коридору и, пройдя с десяток метров, увидели, что коридор расходится направо и налево. Все двери были закрыты; тусклый свет пробивался откуда-то снизу, и ощущение угрозы стало вполне осязаемым, заставив сердце Дойла бешено колотиться в груди. Пройдя несколько шагов налево, они снова завернули за угол и остановились перёд белой, во всю ширину коридора, полосой. Нагнувшись, Спаркс осторожно дотронулся до нее пальцем, потом облизнул его и понюхал.

— Соль, — сказал он, стряхивая с ладони блестящие кристаллы.

— Соль? — с недоверием спросил Дойл.

Спаркс утвердительно кивнул. Перешагнув через полосу, они направились дальше. Все зеркала и картины были повернуты лицом к стене. У нового поворота коридора была снова рассыпана соль. Коридор уходил в мрачную глубину здания, насколько видел глаз. Но в самом дальнем конце пробивался свет и слышалось какое-то неопределенное движение. В комнате горела свеча. Подойдя поближе, они наконец увидели человека, о котором говорил Барри.

Тучный мужчина средних лет взгромоздился на сломанный стул с тремя ножками; было непонятно, как он вообще на нем сидит. Взгляд мужчины был устремлен в пространство, глаза ничего не выражали. На толстяке была ливрея дворецкого, лоснившаяся от грязи, нескольких пуговиц не хватало, а из-под камзола торчала когда-то белая рубашка. Чрезмерная полнота делала лицо мужчины расплывчатым и неопределенным; по шее ручьями струился пот, воротник рубашки, серый от грязи, весь промок.

Перед ним, в ящичке, аккуратными рядами лежало старинное столовое серебро, не меньше чем на сорок персон. В руках он держал тряпку, которой с ожесточением наводил блеск на большую соусницу, периодически споласкивая тряпку в тазике с водой. Мужчина сердито бормотал что-то, голос его был осипшим, с характерным бульканьем.

— На баранью ногу уйдет три часа… еще два часа на устричный пудинг; ножи тоже надо наточить, они совсем затупились… и не забыть бы про розетки и муку для шарлотки… ее испечем a la Parisienne… индюшку приготовим в соусе из мадеры…

Мужчина не заметил, как к нему подошли Спаркс и Дойл.

— Крокеты из молодой зайчатины… фрикандо из телятины… фаршированные рябчики…

— Здравствуйте, — негромко сказал Спаркс. Мужчина замер, но головы не поднял, будто голос ему послышался, и продолжал работу.

— Орехи для пирожков с голубями… трюфели в тесте и foie gras…

— Вот вам образец преданного слуги, — прошептал Спаркс на ухо Дойлу, а потом, повысив голос, повторил: — Эй, здравствуйте!

Мужчина вздрогнул и поднял голову, тупо уставившись на Спаркса. Он никак не мог сфокусировать внимание и поэтому часто мигал и щурился, словно их появление было событием, значение которого совершенно невозможно понять.

— Здравствуйте, — с улыбкой вновь повторил Спаркс.

Толстяк наконец понял, что обращаются именно к нему.

Он молча смотрел на них. Затем на глаза дворецкого навернулись слезы, и все его большое рыхлое тело затряслось от судорожных рыданий. Слезы неудержимым потоком брызнули из глаз и заструились по обвисшим щекам; мужчина даже не пытался вытереть их.

— Ну-ну, дружище, — успокаивающе заговорил Спаркс, бросив озабоченный взгляд на Дойла, — вам ведь уже лучше, правда?

При каждом новом приступе рыданий соусница в ослабевших руках дворецкого подпрыгивала. И не будь колченогий стул, на котором он сидел, таким низким, он непременно шлепнулся бы на пол.

— Ну ладно, ладно, дружище, — ласково сказал Спаркс. — Скажите лучше, что тут у вас произошло?

Толстяк попытался что-то ответить, но рыдания мешали ему, и он беззвучно шлепал мокрыми губами, судорожно хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег.

— Я… я… я… — повторял он в промежутках между громкими всхлипываниями, нелепо размахивая руками.

— Все хорошо. Все уже хорошо, успокойтесь, — мягко проговорил Спаркс, уговаривая толстяка, как маленького ребенка.

— Я… я… — Мужчина втянул в себя воздух, его покрасневшая от натуги шея напряглась, и он тяжело выдохнул: — Я… не повар!

И он притих, оглушенный звуком собственного голоса, уставившись на гостей с открытым ртом.

— Понятно. Вы, стало быть, не повар, — глядя в глаза толстяка, чуть ли не с нежностью повторил Спаркс.

Мужчина ожесточенно замотал головой, подтверждая, что так оно и есть. Однако, испугавшись, что его могут неправильно понять, согласно закивал, сопровождая движения головой каким-то бычачьим пофыркиванием, причмокиванием и пришлепыванием губами. Он был совершенно не способен выдавить из себя хоть что-то членораздельное.

— Вас… вас по ошибке заставили выполнять работу повара? — озадаченно спросил Дойл.

Из горла мужчины вырвался мученический стон, и он так сильно затряс головой, что его толстые щеки запрыгали.

— Ну хорошо, — деловито проговорил Спаркс. — Давайте убедимся, что мы поняли друг друга правильно. Итак, сэр, вы… не повар.

Казалось, трезвость суждения Спаркса вывела беднягу из продолжительного шока, заставив работать его начисто отключившиеся мозги. Кровь от лица медленно отхлынула, и толстяк перестал трястись. Опустив глаза, он вдруг с искренним изумлением обнаружил, что держит в своих огромных руках серебряную соусницу.

Покачав в растерянности головой, он не нашел ничего более подходящего, как начать чистить ее снова.

— Как вас зовут, дорогой мой? — мягко спросил Спаркс.

— Раскин, сэр, — ответил мужчина.

— Мне представляется, что весь дом на ваших плечах, верно, Раскин? — обратился к нему Спаркс.

— Я дворецкий, сэр. Отвечаю за кладовую, а также за посуду, — потупился Раскин. — Начинал когда-то, подметая… на кухне… Мне было четырнадцать, когда меня взяли работать в дом. Можно сказать, хозяин и я выросли вместе.

— А почему вы чистите серебро, Раскин? — так же мягко спросил Дойл.

— Должен же это кто-то делать, правда, сэр? — несколько обескураженно проговорил Раскин. — Больше некому.

— Разумеется, не повару, — подтвердил Спаркс.

— Нет, конечно, сэр. Наш повар, он лентяй и человек, прямо скажем, дрянной. Pa-re-e-si-an… — явно передразнивая кого-то, произнес Раскин, будто больших объяснений и не требовалось. — И у него никакого чувства ответственности, сэр. Углы только обтирал. Я так думаю, он ни единого денечка честно не проработал, а денежки получал. Без него гораздо лучше, да, гораздо. Сказать откровенно, сэр, от таких никудышных людишек лучше всего вовремя избавляться.

— Следовательно, обязанности повара также легли на ваши плечи? — заметил Спаркс, бросив многозначительный взгляд на Дойла, начинавшего наконец понимать причину отчаяния дворецкого.

— Вот именно, сэр. За меню, которое утвердили несколько недель назад, отвечаю тоже я. Меню отпечатано, все как полагается, сэр. — Раскин погладил себя по карманам, измазавшись жидкостью, которой он натирал серебро. — Экземпляр у меня тут спрятан.

— Не беспокойтесь, Раскин, все в порядке, — сказал Спаркс.

— Да, сэр. Обед должен быть великолепным, — проговорил дворецкий, неестественно оживившись; Дойл понял, что этот человек наверняка давно не ел, да и с психикой у него далеко не все в порядке.

— Но с обедом возникли какие-то трудности, так? — спросил Спаркс.