Но всякий раз к ней вызывали Баллока, и всякий раз смысл ее жизни уничтожался в нестерпимых муках и еще более нестерпимой ярости. Это было уже не столько осознанное желание, хотя и оно было достаточно велико, сколько реальная физическая потребность ее натуры, такая же неодолимая и глубокая, как голод или жажда. Баллок, всю свою жизнь бывший жрецом Гекаты, еще ни разу не участвовал в вызывании той силы, которой служил. Его просто трясло, когда маг перечислял его хирургические подвиги, предъявляя богине, так сказать, поручительство в верности ее слуги. Он совершал свои преступные операции исключительно успеха ради, пользуясь ими также в качестве средства шантажа, не задумываясь об их магической подоплеке. Магией он тоже занимался, но почти исключительно ради удовлетворения чувственности необычным, а точнее даже нефизическим путем. Так бывало, когда его обуревала гордыня, что всегда сопровождалось' упадком духа; ибо он понимал, что его госпожа — сама стерильность и смерть. Та смерть, которой он сам боялся. больше всего. Циничное спокойствие Дугласа раздражало его; он сознавал превосходство этого великого мага, и надежда когда-либо занять его место умирала в его груди. В этот миг Геката проникла и его душу, нераздельно; сплетясь с его сознанием. Он вспомнил, что был жрецом ее, и ощутил готовность и дальше убивать в ее честь. богинь сильнее ее! Его охватил священный трепет тугов и, потрясенный сознанием своего невероятного; превосходства над другими людьми, он поклялся и дальше служить ей. Он был готов признать се единственной богиней Черной ложи — пусть только поможет ему избавиться от Дугласа! И тут же у него в голове возник план: он вспомнил, что «Анни» была верховной жрицей Гекаты, то есть рангом выше его; она не стеснялась открыто пропагандировать ритуальные убийства, за что однажды едва избежала ареста. Он подговорит Дугласа избавиться от Анни — и потом выдаст его ей.

Охватившие его чувства были настолько сильны, что его снова затрясло, но теперь уже от ярости и злорадства. Сегодня — особая ночь, и эта величественная церемония станет шагом к его следующей инициации. Он так обрадовался, что чуть не пустился впляс; согревшись в его старых костях, Геката вознаградила его великой радостью. Скоро пора и ему вступать в церемонию.

— Геката, мать смерти, пожирателъница всякой жизни! — гремел голос Дугласа, произносившего последнее заклинание. — Как я посвящаю эти тайное порождение человеков занесенному над ним зубу твоему, так да будет и со всем, что с ним сходно и сродно! И то, что произойдет с этой жертвой, брошенной на алтарь твой, да произойдет и с потомством Лизы Ла Джуффриа! Он повторил это заклинание тринадцать раз, всякий раз открывая его формулой:

взывая к «той, что опустошена духом, ужасна, невидима, всесильна», и препоручая ей «означенное тайное, названное и неназванное». Затем он обратился к Баллоку, велев ему действовать. Тот начал, но минуты через три вдруг выругался; когда же у лежавшей на алтаре женщины, несмотря на все ее мужество и стиснутые зубы, вырвался отчаянный крик, он выпрямился и, побледнев, спросил резко:

— Почему вы не позволили дать ей анестезию?

— А в чем дело? Ей плохо?

— Хуже некуда. А здесь, черт побери, нет ничего, что мне нужно!

Однако ему уже ничего не было нужно: он и так сделал; больше, чем предполагал.

Лицо миссис Дуглас, и без того мучительно-бледное, исказилось; невероятным усилием приподняв голову, она обратилась к мужу:

— Я всегда тебя любила, прошептала она, люблю и, теперь, когда… я… умираю.

Голова ее с глухим стуком упала на стол алтаря. Никто не знает, слышала ли она еще ответ Дугласа:

— Вот чертова кукла, она все испортила!

Ее уста произнесли слово «любить», произнесли с неподдельным чувством, и все так старательно подготовленное заклятие мгновенно рассеялось, как дым. В склепе не было больше ни Гекаты, ни даже магов: остались лишь двое убийц да мертвое тело их жертвы.

Дуглас не стал тратить на Баллока бранных слов.

— Приберите здесь, да побыстрее, — приказал он спокойно, и это спокойствие ранило больнее, чем издевательство или ругань. И ушел.

Предоставленный самому себе, Баллок чуть не впал, истерику, однако вскоре ему пришло в голову, что лучшей жертвы богине, чем содеянное им в этот раз, и быть не может.

Чувство мистической одержимости снова охватило его, радостное возбуждение вернулось: теперь уж Геката непременно возвысит его надо всеми!

Ему нужно было лишь втащить тело вверх по лестнице. А дальше старая дама свое дело знала. Он, как врач, свидетельствует смерть, и никто даже не вспомнит о кой-то жалкой проститутке. Сам же он немедля отправлялся в Лондон, чтобы переговорить с «А.Б.» с глазу на глаз

Легконогая Весна прямо-таки рвалась в Неаполь, и приход ее был поистине божественен. В конце апреля ни на Апеннине, ни на Альбане, ни на горе Аполлиапа не было больше ни крупицы снега. Последний день месяца был жарок и тих, как в середине лета; склоны Позилиппо, казалось, ловившие каждый всплеск океана, так и не могли утолить жажды. Воздух над морем был так мутен и тяжел, что обитателям виллы не было видно не только Капри и голубого залива, глубоко вдававшегося с Запада в сушу, но даже Везувия.

Закат Солнца был величественен и печален; его диск казался лишь бледной тенью обычно столь вызывающе-яркой красноты, напоминающей кожу индейца. Уходя в немыслимых муках, оно пронизывало туман нитями мутного шафранного золота, и края грозовых туч на горизонте, приобретая все более фантастические очертания, создавали вместе с возвышенными, морщинистыми уступами гор удивительнейший пейзаж, постоянно меняющийся и до такой степени сказочный, что казалось, будто весь окружающий мир стал сценой чудовищных сатурналий, где плясали гигантские фантомы драконов, грифонов и химер.

Илиэль с нетерпением ждала наступления темноты, когда она вновь сможет встретиться со старухой и отправиться вместе с ней на шабаш. В этот день она случайно стала свидетельницей совещания между сестрой Кларой и обоими мужчинами; у нее не было сомнений, что они сговаривались о том же. Это подозрение лишь усилилось, когда они поочередно подошли к ней, чтобы пожелать доброй ночи. Теперь Илиэль окончательно решилась принять участие в шабаше. К девяти часам вечера в саду все стихло; лишь шаги патруля, назначенного братом Онофрио, раздавались на верхней террасе, да время от времени звучали тихие гармоничные голоса, произносившие охранные заклинания, которыми стражи магических мест пользовались в течение веков, после каждой строки повторяя: «На тебя да обопрется воля моя, о Закон Света».

Илиэль воспроизвела свое придыхание-кашель и тотчас очутилась па тропе, которую уже так хорошо знала. Ей не понадобилось и нескольких минут, чтобы добраться до скал-башен; старуха уже ждала ее.

— Вот что я скажу тебе, дорогая, — начала она, как всегда, без предисловий, — тебе придется совершенно точно выполнять все, что я скажу — в той стране. — Рефрен был тот же самый, за исключением одного слова.

— Во-первых, тебе ничего нельзя называть прямо — в, той стране. Так, увидев, например, дерево на горе, ты. должна сказать: «Я вижу зелень на возвышенности», ибо так говорят они все — в той стране. И, что бы они ни делали, они всегда найдут этому другие объяснения — в той. стране. Грабя кого-нибудь, они говорят, что тем самым помогают ему и избавляют его от бед: такова мораль той стране. И все, что хоть чего-то стоит, не стоит ничего — в той стране. Гений — тот, кто обыкновенен до мозга костей — в той стране. Если тебе что-то нужно, ты должна делать вид, что оно тебе совершенно не нужно; и oбо всем, что есть, ты должна говорить, что его нег — в той стране. И всякий раз, когда тебе захочется придавить соседа ты должна говорить, что приносишь себя в жcртву религии или морали, человечности, свободе или прогрессу — в той стране.