— Ах, вот как? Значит, бедной Лизе придется еще попотеть, чтобы узнать истинную причину вашего столь поспешного отъезда из Сен-Жан-де-Люс?

— Да, и еще кое-что, например, о гомункулусе.

— А это еще что такое?

— После обеда, дорогая моя, только после обеда!

Приготовления к обеду заняли некоторое время. В самом конце их раздался звонок в дверь.

Сирил Грей пошел открывать; Лизе он снова показался дуэлянтом, отправляющимся на роковое свидание. Или стражем врат: в своем воображении она даже вложила ему в руку копье.

Ателье принадлежало Сирилу Грею, то есть он снимал его; однако он выкрикнул имена гостей, как дворецкий:

— Акбар-паша и графиня Елена Моттих!

Саймон Ифф бросился к двери; вошедших он встретил с распростертыми объятиями.

— Как только вы переступили через порог, — объявил он, — я понял, что вы не откажетесь разделить с нами нашу скромную трапезу.

Гости пробормотали что-то вроде слов благодарности. Выражение лица у Сирила Грея было самое неприветливое: видно было, что он знал этих людей и относился к ним крайне неприветливо, мало того: он боялся этого визита, хотя чего, собственно, было бояться? После неловкой паузы он присоединился к словам своего учителя, однако если верно, что молчание может быть красноречивым, то эти секунды молчания были наполнены самой безбожной руганью.

Руки гостям он не подал. Саймон Ифф поздоровался с ними за руку; однако сделал это таким образом, что та и другая сторона оказались вынуждены подать друг другу руки одновременно.

Лиза поднялась со своего дивана. Она поняла, что тут происходит какой-то спектакль, однако в смысл его пока не могла проникнуть.

Когда гостей усадили за стол, Лиза решила, что приличнее всего будет ознакомить их с последними парижскими новостями. Этим она и занялась, всей душой отдыхая от высоких теорий Саймона Иффа. Остальные с облегчением предоставили ей вести вечер. Лиза как раз делилась несколькими пикантными подробностями последнего выступления Лавинии Кинг, когда Сирил закончил все приготовления к обеду и сумел наконец прервать ее своим язвительным тоном:

— О да, я тоже видел этот спектакль. Мне понравился первый танец, «Умирающий лебедь» в си-бе-моль-миноре, это было весьма реалистично. За этим следовало что-то вроде сонаты о бутерброде, падающем маслом вниз, которая меня совершенно разочаровала. Правда, потом была одна из симфоний Чайковского, уже гораздо лучше, да и публика принимала хорошо. У меня она вызвала странные ассоциации: мне казалось, что я стою на платформе какого-то вокзала юго-восточной железной дороги, дожидаясь поезда…

Лиза вспыхнула от возмущения:

— Лавиния — лучшая танцовщица в мире!

— Я и не спорю, — согласился ее возлюбленный с нарочитым трауром в голосе. — Она прекрасная танцовщица.

Мой покойный отец говорил, что, когда ей было сорок, она уже так же хорошо танцевала. Ноздри Лизы задрожали: ей пришло в голову, что она дала увлечь себя гнусному чудовищу, и что пришла пора готовиться к решающей битве с ним. Но тут вмешался Саймон Ифф, пригласив всех к обеду.

— Желаю всем приятного аппетита! — объявил он. — К сожалению, мы соблюдаем пост, поэтому у нас в меню сегодня только соленая рыба, хлеб да немного вина.

Лиза удивилась, откуда взялся пост, ведь сегодня была даже не пятница. Паша вежливо скривился. — Ах, да! — добавил Ифф, как будто только что вспомнив: — У. нас еще икра есть!

От икры паша тоже отказался.

— Вообще-то я не собирался обедать, — сказал он. — Я зашел только, чтобы узнать, намерены ли вы по-прежнему устроить совместный сеанс с графиней.

— Конечно! Конечно! — воскликнул Ифф с таким энтузиазмом, что Лиза сразу же почувствовала, насколько он осторожен и внимателен, насколько остро он чувствует какую-то невидимую, но смертельную опасность, исходящую от этих людей, и тем не менее готов сделать все, что они потребуют. У нее уже начала развиваться та интуиция, которая означает путь Дао.

Графиня Моттих была даже более известна, чем какой-нибудь премьер-министр или рейхсканцлер. Ибо, к вящему удовольствию любителей всяких лженаук, она действительно умела передвигать небольшие предметы, не прикасаясь к ним. Свои первые успешные опыты она проделала под руководством некоего Удовича, по старости своих лет без памяти в нее влюбленного. Кроме него, мало кто был в восторге от ее опытов. Те, кто верил в ее способности, испытывали на ее сеансах смертельный ужас. Одна мысль, что эта женщина способна останавливать часы, открывать и закрывать двери, не подходя к ним, и делать иные подобные вещи, повергала людей в священный трепет. Она же, напротив, была женщиной вполне практичной и, заработав на своих сеансах достаточно денег, покинула старика, чтобы выйти замуж за человека, которого любила. После этого таинственные способности внезапно покинули ее, и домыслов, как и отчего это произошло, распространилось несметное количество.

Впрочем, с мужем она прожила недолго, бросив его со скандалом — и способности вернулись! Однако большинство из ее сенсационных трюков были лишь повторением все тех же опытов времен ее дикой, невежественной юности; теперь она отваживалась лишь поднимать в воздух небольшие предметы наподобие целлулоидных шариков, не притрагиваясь к ним руками.

Все это объяснил Лизе Сирил, когда та спросила его, чем занимается графиня. В обществе считалось, что графиня не понимает по-английски, хотя та, конечно, знала этот язык не хуже остальных присутствующих.

— Она передвигает вещи, — повторил Сирил. — Берет какой-нибудь тонкий волосок, пропускает между пальцами и дожидается, пока мы устанем следить за всеми ее хитростями. И тогда — о чудо! — шарик поднимается в воздух. После этого добропорядочные зрители уверяют друг друга, что получили блестящее доказательство бессмертия души.

— Разве она не даст проверять себя? Ну, чтобы у нее не было в руках никаких волосков?

— А как же, конечно, дает! Но у проверяющих — столько же шансов, сколько у глухого, которому предложили обнаружить фальшь в игре Казальса. Если у нее не будет волоска, она вытянет нитку из своего чулка, из платья или еще откуда-нибудь; если же наблюдатели будут слишком дотошны, она объявит, что «сегодня силы покинули её», но не раньше, чем измотает всех своими капризами и надеждами на то, что представление все-таки состоится, причем, как я полагаю, именно из мести за такую излишнюю дотошность.

Грей произнес все это, сохраняя па лице уныло-скучающую мину. Было ясно, что все это давно вызывает у него одно отвращение. Однако его беспокойство объяснялось не только этим. Лиза чувствовала, что Сирил испытывает страх, хотя и не решалась спросить его об этом. Поэтому она вернулась к прежней теме:

— А с покойниками она общается?

— Сейчас этим вообще мало кто занимается. Возможностей подтасовки слишком много, а богатые дураки как класс уже перестали этим интересоваться. Лишь несколько псевдоученых вроде Ломброзо продолжают тешить свое самолюбие этими играми, надеясь стать Ньютонами новой эпохи. Однако учености у них не хватает, чтобы исследовать эти вещи по-настоящему.

— А вы сами никогда не пробовали этим заниматься?

— О нет! Я лучше предпочту вашу полновесную приятельницу с ее «большим домом» и «письмом о предстоящей поездке».

— Вы хотите сказать, что все это — сплошной обман?

— Не знаю. Тут трудно что-либо доказать, как обман, так и истину. Однако бремя доказательства все равно возлагается на спиритов, и мне известны только два случая, действительно заслуживающие внимания: это миссис Пайпер, которая никогда не гналась за сенсациями, и Евзапия Палладино.

— А, это та, которая некоторое время назад выступала в Америке, — вспомнила девушка, — но я думала, что это всего лишь очередная утка газет Херста.

— Херст — это американский Нортклифф, — заметил в ответ Сирил, мельком взглянув на пашу, и добавил, не дрогнув ни единым мускулом: — Разницы между ними нет никакой.