— А с этим состоянием «изменённого сознания» — так, кажется, вы его назвали — я часто буду сталкиваться?

— Ты ведь уже знаешь, что настоящий мир находится вне времени, а следовательно, и вне понятий «редко» и «часто». Не думай об этом. Твоя задача состоит в том, чтобы научиться жить, а не влачить своё существование подобно большинству людей, которые бездумно и бесчувственно переплывают изо дня в день, из месяца в месяц и из года в год — только лишь для того, чтобы в одно прекрасное мгновенье испустить дух и неподготовленными перейти в иной мир. Эти люди никогда не имели возможности познакомиться с реальностью, а ты прикоснулся к ней напрямую, ощутил её вкус и запах, увидел, насколько она бесконечна и удивительна. Ты познал великое блаженство, Костик — блаженство слияния со всем сущим. Но внешняя сторона твоей жизни будет по-прежнему протекать среди обычных людей. Каждый день ты будешь наблюдать их трагическую слепоту, без возможности что-либо исправить, без возможности хоть как-то помочь им — объяснениями или действиями. Тебе придётся разговаривать с этими «заводными куклами в человеческом обличии» на их бессмысленном языке, потому что твоих настоящих слов им, увы, не суждено будет понять. Иногда ты станешь поддаваться отчаянию и, возможно, даже проклинать свою судьбу. Но всё это окажется преходящим. Постепенно ты выучишься жить по-новому; и не просто жить, а постоянно, каждую секунду, находиться в глубоком переживании собственной жизни. И вот тогда внутреннее осознание твоей божественной природы и единства всего Творения придут в полную гармонию с земным планом существования тебя, как личности.

— Вы говорили, что я должен буду с кем-то встретиться?..

— Это произойдёт ещё очень не скоро — тогда, когда ты окажешься готовым для следующего шага. А пока выкинь, пожалуйста, все мои «предсказания» из головы. Первое время тебе будет не до них. Пойми, ты уже совсем не тот, кем являлся неделю назад. Прежнего Костика больше нет — он умер, вместе с Оксаночкой и Славиком. Прими это как объективную данность и отправляйся исследовать наш странный, противоречивый и, в то же время, волшебный, в своей чудесной нереальности, мир. Уверяю тебя, ты найдёшь его весьма «изменившимся»!..

— Почему внешний мир должен настолько шокировать меня?

— Ты обрёл свободу, Костик. Но стать свободным и научиться жить на свободе — это далеко не одно и то же…

Первое потрясение от встречи с окружающей действительностью он испытал в тот же вечер.

После ухода Веры Алексеевны Костя решил прекратить своё затворничество.

Добравшись до Пушкинской площади, он вылез на поверхность, потоптался пару минут на «пятачке влюблённых» у ног поэта и неторопливо двинулся по Тверской, тогда ещё именовавшейся улицей Горького, в сторону Кремля.

Улица и перемещавшийся по ней народ выглядели заурядно и привычно. Костя стал потихоньку расслабляться и, в конце концов, полностью отдался потоку собственных мыслей.

Поглазев немного на полутёмные витрины книжного магазина «Москва» и дойдя до следующего за ним перекрёстка, Костя решил сменить сторону улицы, чтобы у Манежной площади повернуть направо и войти в Александровский сад.

Сумерки сгущались. Вот-вот должно было включиться ночное освещение, и именно его отсутствие в этот час делало окружающий пейзаж, несмотря на всю его будничность, каким-то таинственным и совершенно не московским. Небо плавно и безмятежно перемещалось из сине-голубой части видимого спектра в неразличимый для глаза высокочастотный ультрафиолет. Дома постепенно теряли свои краски, а их евклидова перпендикулярность относительно асфальта начинала выходить за рамки классической геометрии.

Пространство как будто бы меняло свои имманентные параметры, отчего дороги и тротуары делались продолжением строений, а те, в свою очередь, превращались в некие причудливые вздыбливания на земной поверхности, подобные гигантским океаническим цунами, неожиданно застывшим на пике их циклопического формирования. Машины походили на смешных торопливых животных, снующих туда-сюда в поисках пищи. А люди превратились в исхудалых, облысевших сусликов, трансформировавших своё задумчивое прямосидение в не менее задумчивую и озабоченную прямоходячесть.

Костя с интересом регистрировал все эти неожиданные наблюдения в своей голове, однако ни сам факт их возникновения, ни их гротескность его не настораживали.

Скачок произошёл именно в тот момент, когда зажглись уличные фонари. Костя как раз поравнялся с памятником Юрию Долгорукому и в течение нескольких секунд никак не мог определить, что же такое до боли знакомое этот мужественный всадник ему напоминает.

Неожиданная вспышка света прервала его ассоциативный ряд. Частичному оживлению красок сопутствовал эффект, с трудом вписывающийся в законы физики: всё движение на улице Горького внезапно застыло, пропал звук, и Костя кожей почувствовал приближение смертельной опасности.

Он обнаружил, что стоит посередине проезжей части, в каких-нибудь двадцати метрах от огромного самосвала, из-за лобового стекла которого выглядывает скованное нечеловеческим ужасом лицо водителя.

Оказалось, что, пока Костя пытался соотнести образ основателя Москвы с некоторыми туманными аналогиями из своей памяти, его тело начало неосознанно двигаться в направлении памятника. И, если бы не своевременное вмешательство «из-за кулис», все неминуемо завершилось бы летальным исходом.

Выяснилось, что грузовик не был абсолютно неподвижным: он перемещался в Костином направлении, но с такой скоростью, что, останься Костя стоять на месте, непосредственный контакт с бампером самосвала произошёл бы, дай Бог, к следующему утру. И, тем не менее, какая-то необъяснимая внутренняя сила заставила Костю в два могучих прыжка преодолеть расстояние от его первоначальной позиции до тротуара.

Как только он приземлился на бордюр, невидимый оператор этого шоу снял свою программу с «паузы» и вернул проигрыватель в положение «play». Включился звук, самосвал, истошно сигналя, пронёсся мимо, и в Костины уши снова влился монотонный гам уличного движения и хаотические реплики случайных прохожих.

Опасность прошла стороной, после чего визуальный мир восстановился в своей классической форме, сделавшись таким, каким Костя привык его видеть. И всё же что-то в окружающей обстановке непередаваемо изменилось. Возникла странная отчуждённость, сопровождавшаяся ощущением нереальности происходящего.

Улица Горького, со всем, что на ней было, превратилась вдруг в огромный кинозал под открытым небом. И хотя до стен домов, до стоявших на тротуаре машин, до фонарных столбов, светофоров, мусорных контейнеров и людей можно было дотронуться, чувство абсолютной невещественности всех этих фантомов и тотальной обманчивости собственных ощущений, сделалось необыкновенно острым.

Самое забавное заключалось в том, что никто из зрителей, казалось, понятия не имел о том, что происходящее вокруг не есть действительность.

Поравнявшись с «Националем», Костя принялся внимательно рассматривать каждую из аккуратно припаркованных у отеля иномарок, которые ощутимо контрастировали со скромной палитрой сновавших туда-сюда «Жигулей», «Волг», «Москвичей» и куцых «Запорожцев».

Двери одной из иномарок открылись, и из кожаных недр шикарного универсала «Volvo» выползла холёная пара средних лет. С иголочки одетый шофёр неторопливо достал из багажника два громоздких чемодана, опустил их на прикреплённые к днищу колёса, выдвинул телескопические ручки и торжественно передал груз пассажирам.

Мужчина попытался на ломанном русском задать выбежавшему им навстречу портье какой-то вопрос, и, пока тот вникал в суть дела, Костя, как будто бы невзначай, прошёл ровно между двумя собеседниками.

Для сообщения дополнительного акцента своему намерению он даже прикрикнул на манер немецких рыночных грузчиков: «Иншульдигум зи битте!». Однако ни иностранец, ни служитель гостиницы никаких следов тревоги или ирритации не обнаружили.